Также необходимо понимать, что положение российской армии не было настолько хорошим, чтобы она могла спокойно продолжать преследование противника. О продовольственных проблемах рассказывал адъютант Милорадовича Федор Глинка: «После всего этого ты видишь трофеев у нас много; лавров девать некуда; а хлеба – ни куска… Ты не поверишь, как мы голодны! По причине крайне дурных дорог и скорого хода войск наши обозы с сухарями отстали; все окрестности сожжены неприятелем, и достать нигде ничего нельзя. У нас теперь дивятся, как можно есть! и не верят тому, кто скажет, что он ел. Разбитые французские обозы доставили казакам возможность завести такого рода продажу, о которой ты, верно, не слыхивал. Здесь, во рву, подле большой дороги, среди разбитых фур, изломанных карет и мертвых тел, кроме шуб, бархатов и парчей, можно купить серебряные деньги мешками! За сто рублей бумажками покупают обыкновенно мешок серебра, в котором бывает по сто и более пятифранковых монет. Отчего ж, спросишь ты, сбывают здесь так дешево серебро? – Оттого, что негде и тяжело возить его. Однако ж куплею этой пользуются очень немногие: маркитанты и прочие нестроевые. Но там, где меряют мешками деньги, – нет ни крохи хлеба! Хлеб почитается у нас единственной драгоценностью! Все почти избы в деревнях сожжены, и мы живем под углами в шалашах…»
Эти слова подтверждал и военный министр Барклай-де-Толли, обращаясь к императору Александру I: «Ваша армия, государь, в дурном состоянии, потому что армия, в которой управление дезорганизовано, есть тело без души. Пока она еще действует в защиту отечества под влиянием патриотического народного духа, но после перехода через границу эта армия не будет соответствовать своему назначению, если она останется в нынешнем положении».
Вместе с тем заслуживают внимания слова Р. Вильсона, английского посланника при штабе Кутузова, который в своих мемуарах отказывался от возникших у него подозрений в «трусости» Кутузова, но отмечал, что была «какая-то скрытая причина» для подобного поведения фельдмаршала. Отмечая, что российская армия, преследуя противника, также несла существенные потери, историк Михневич приводит верные, по его мнению, слова Кутузова: «Все это [французская армия] развалится и без меня».
Поэтому утверждение, что в результате сражения под Красным французским войскам был нанесен удар, который их значительно ослабил, можно считать справедливым. В армии Наполеона почти не осталось кавалерии и артиллерии.
8 (20) ноября французский император выступил из Орши в направлении к городу Борисову на реке Березина. Его по-прежнему преследовал Кутузов, а с юга наперерез Наполеону подходила 25-тысячная русская армия Чичагова. На севере французы едва сдерживали 30-тысячную армию Витгенштейна.
«Беспримерная гибель французских войск»: сражение при Березине
Еще в самом начале сражения под Красным, 3 (15) ноября, император Александр I издал высочайший благодарственный манифест к народу. Это событие, по сути, относится к тому времени, когда в войне с Наполеоном произошел кардинальный поворот. В документе четко чувствовалось победное настроение, царившее при императорском дворе:
«Всему свету известно, каким образом неприятель вступил в пределы Нашей Империи. Никакие приемлемые Нами меры к точному соблюдению мирных с ним постановлений, ниже прилагаемое во всякое время старание всевозможным образом избегать от кровопролитной и разорительной войны, не могли остановить его упорного и ничем непреклонного намерения… Убийства, пожары и опустошения следовали по стопам его. Разграбленные имущества, сожженные города и села, пылающая Москва, подорванный Кремль, поруганные храмы и алтари Господни, словом, все неслыханные доселе неистовства и лютости открыли напоследок то самое в делах, что в глубине мыслей его долгое время таилось…
Весь свет обратил глаза на страждующее Наше Отечество и с унылым духом чаял в заревах Москвы видеть последний день свободы своей и независимости. Но велик и силен Бог правды! не долго продолжалось торжество врага. Вскоре, стесненный со всех сторон храбрыми Нашими войсками и ополчениями, почувствовал он, что далеко дерзкие стопы свои простер, и что ни грозными силами своими, ни хитрыми соблазнами, ни ужасами злодейств, мужественных и верных Россиян устрашить и от погибели своей избавиться не может. После всех тщетных покушений, видя многочисленные войска свои повсюду побитые и сокрушенные, с малыми остатками оных ищет личного спасения своего в быстроте стоп своих: бежит от Москвы с таким уничижением и страхом, с каким тщеславием и гордостью приближался к ней. Бежит, оставляя пушки, бросая обозы, подрывая снаряды свои и предавая в жертву все то, что за скорыми пятами его последовать не успевает. Тысячи бегущих ежедневно валятся и погибают…
Храбрые войска Наши везде поражали и низлагали врага. Знаменитое дворянство не пощадило ничего к умножению Государственных сил. Почтенное купечество ознаменовало себя всякого рода пожертвованиями. Верные народ, мещанство и крестьяне, показали такие опыты верности и любви к Отечеству, какие одному только Русскому народу свойственны. Они, вступая охотно и добровольно в ополчения, в самом скором времени собранные, явили в себе мужество и крепость приученных к браням воинов… Многие селения скрывали в леса семейства и малолетних детей, а сами, вооружась и поклявшись перед Святым Евангелием не выдавать друг друга, с невероятным мужеством оборонялись и нападали на появляющегося неприятеля, так что многие тысячи оного истреблены и взяты в плен крестьянами и даже руками женщин, будучи жизнью своею обязаны человеколюбию тех, которых они приходили жечь и грабить. Толь великий дух и непоколебимая твердость всего народа приносят ему незабвенную славу, достойную сохраниться в памяти потомков».
Этот манифест свидетельствовал о том, что Российская империя вышла из некоторого оцепенения, в котором она пребывала. По сути, государство подводило итоги разорительной кампании Наполеона.
После Красного и Орши, кроме российской армии, у французов возникли и другие проблемы – на смену морозу пришла оттепель: «Внезапно наставшая оттепель дала нам понятие о пытке иного рода, – писал в мемуарах маркиз Пасторе, – снег, как шедший непрерывно с неба, так и покрывавший землю, превращался в воду; земля растворялась; густая грязь, размешанная шагами громадной толпы, в конце концов, сделала путь как бы совершенно непроходимым. Так погибло много лошадей, оставлено много повозок, брошено много орудий; все те, кто по благоразумию положил свои экипажи на полозья, потеряли сразу и то, что они везли, и то, на чем везли…»
Также отступающую армию продолжали преследовать казаки и партизаны. Один из офицеров Великой армии вспоминал по этому поводу: «Те казаки, над которыми при наступлении посмеивались наши солдаты, на которых когда-то, не считая их числа, весело ходили они в атаку, эти самые казаки теперь стали не только предметом уважения, но и предметом ужаса всей армии, и число их при содействии придорожных жителей значительно увеличилось. Почти все придорожные крестьяне в надежде на добычу вооружились пиками – этим национальным русским оружием – или же просто кольями с железными остриями на конце. Верхом на маленьких лошадках, в бараньих шубах и черных барашковых шапках, они следовали вдоль колонны и немедленно на нее бросались, как только замечали, что встреченная теснина задерживала войска, вызывая перед ней скопление и разрежая за ней колонну. В сущности, эти импровизированные, жаждавшие грабежа войска не представляли ничего опасного, так как малейшее сопротивление их останавливало и обращало в бегство, и целью их была не борьба, а только добыча этих странных трофеев. Но ужас, производимый их появлением, был таков, что при первом крике «Казаки!», перелетавшем из уст в уста вдоль всей колонны и с быстротою молнии достигавшем ее головы, все ускоряли свой марш, не справляясь, есть ли в самом деле какая-либо опасность».
К этому, несмотря на оттепель, следует добавить и негативное влияние холода на армию Наполеона. Лейтенант Куанье писал: «Армия была деморализована; шли, точно пленники, без оружия, без ранцев. Не было ни дисциплины, ни человеческих чувств по отношению к другим. Каждый шел за свой собственный счет; чувство человечности угасло во всех; никто не протянул бы руки родному отцу, и это понятно. Кто нагнулся бы, чтобы подать помощь своему ближнему, сам не был бы в состоянии подняться. Надо было все идти прямо и делать при этом гримасы, чтобы не отморозить носа или ушей. Всякая чувствительность, все человеческое погасло в людях, никто не жаловался даже на невзгоды. Люди мертвыми падали на пути. Если случайно находили бивак, где отогревались какие-нибудь несчастные, то вновь прибывшие без жалости отбрасывали их в сторону и завладевали их огнем. А те ложились в снег…»
Об этом также упоминает в своих записках и офицер кисарирского полка Тирион: «Головы были плотно закутаны и обмотаны платками всех цветов, оставались отверстия только для глаз. Самым распространенным видом одежды было шерстяное одеяло с отверстием посредине для головы, падавшее складками и покрывавшее тело. Так одевались по преимуществу кавалеристы, так как каждый из них, теряя лошадь, сохранял попону; попоны были изорваны, грязны, перепачканы и прожжены – одним словом, омерзительны. Кроме того, так как люди уже три месяца не меняли одежды и белья, то их заедали вши».
Тирион писал, что солдаты вырезали куски мяса у еще движущихся лошадей и съедали его сырым, но лошади долго не падали: «Бедные животные, не подавали вида, что им больно, что ясно доказывает, что под влиянием страшного холода происходило полное онемение членов и полная нечувствительность тела. При других условиях вырезывание кусков мяса вызвало бы кровотечение, но при 28 градусах мороза этого не было; вытекавшая кровь мгновенно замерзала и этим останавливала кровотечение. Мы видели, как эти несчастные животные брели еще несколько дней с вырезанными из крупа громадными кусками мяса; только менялся цвет сгустков крови, делаясь желтым и обращаясь в гной».