нно встречаются в скандинавских хрониках или сагах, являясь русскими по происхождению, относятся прежде всего к варягам. Приглядимся повнимательнее под данным углом зрения к одному из наиболее известных и часто цитируемых фрагментов «Саги об Олаве Трюггвасоне» (ибо, по распространенной версии, здесь речь идет о Киевской Руси во времена правления Владимира Святого):
«(972 – 983 гг.) В то время правил на востоке в Гардарики Вальдамар конунг, и был он славный муж. Мать его была пророчицей и предвидела многое, и исполнялось то, что она говорила. Она была уже слаба от старости, и такой был у нее обычай, что ее приносили в палату каждый вечер Йоля и она должна была говорить, что случится в мире, и сидела она в кресле перед «высоким местом» конунга, и, когда люди сели на свои места и собрались пить, сказал конунг: «Что ты видишь, мать, – нет ли чего-нибудь опасного для моей земли?» Она сказала: «Не вижу я ничего, в чем не было ей чести и славы. Вижу я то, что родился ныне в Норвегии сын конунга со светлыми духами-хранителями и над ним великий свет. Он будет воспитан здесь, в этой стране, и во многом поможет своей стране, а после вернется в свои родные земли и будет там конунгом славным и знаменитым, но скоро его потеряют, а когда он будет призван из мира, будет ему большая слава, чем я могу сказать. А теперь унесите меня – дальше я ничего не скажу». Этот Вальдамар был отцом Ярицлейва, отца Хольти, отца Вальдмара, отца Харальда, отца Ингибьёрг, матери Вальдмара, конунга данов»[77].
В приведенном отрывке масса удивительных подробностей. Но нет ничего такого, что стопроцентно доказывало бы: здесь речь идет о Киевской Руси, а Вальдамар-конунг – князь Владимир Стольнокиевский (достаточно взглянуть на приводимую в конце родословную, чтобы понять: речь может идти о ком угодно, только не о Крестителе Руси). География процитированного фрагмента (как, впрочем, и саги в целом, а также любых других саг) такова, что речь здесь идет не о Новгородско-Киевской Руси, а о Руси другой, Варяжской, в коей и правит конунг Вальдмар. Эта Варяжская Русь (как следует из текста саги) находилась где-то поблизости от Норвегии, но ничего общего (в смысле тождественности территории, языка или культуры) с ней не имела. Отсюда и знаменитая скандинавская Гардарики, – конечно же, Русь, но не только Новгродско-Киевская, а еще и Варяжская, ибо по языку для скандинавов они ничем особо не отличались, территории их сопрягались и пересекались, а сами варяги были «в доску своими» что в Киеве, что в Смоленске, что в Новгороде.
Скандинавы путали не только варягов и славян, но и их поселения. Новгород Великий по скандинавской традиции и в германоязычной вокализации именовался Хольмгард. Но не лишено вероятности, что здесь смешались различные топонимы. Подтверждение обнаруживается в Иоакимовской летописи, где приводится русское название Хольмгарда – Колмогард. Очевидно, раньше название этого древнеславянского города произносилось как Колмоград или Коло-город, а затем произошло переиначивание, – наподобие того как красивые и поэтичные имена древних русских городов Плесков и Твердь превратились в Псков и Тверь (Тферь). Из контекста Иоакимовской летописи совершенно определенно следует нетождественность Колмогарда и Великого Новгорода, так как здесь рассказано о том, как новгородский старейшина (в Ермолинской летописи он, как и полагается, назван посадником) Гостомысл, оказавшийся без сына-наследника, прежде чем выбрать жениха для своей дочери Умилы (выбор, как известно, пал на русского варяга Рюрика), решил принести жертву древним богам и отправился из Новгорода в Колмогард, где находилось языческое святилище. Возможно, ехать не пришлось слишком далеко, но для русских это разные понятия. А вот у скандинавов они смешались и Новгород стал Хольмгардом.
В Лаврентьевской летописи, если читать по оригиналу, а не по «уточненному» (то есть подправленному) тексту, сказано: «И от техъ прозвася Руская земля ноугородьци ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска · преже бо беша словени». Написано, естественно, без пробелов и заглавных букв, только в одном месте «цельнолитая» строка разбита разделительной точкой. Исключительно важное свидетельство, но на него историки почему-то внимания не обращают. А зря – здесь черным по белому прописано: род варяжский изначально славянский, и варяги вместе с новгородцами говорили на русском языке. В противном случае получится, что население Великого Новгорода (оно ведь «от рода варяжского») и до призвания Рюрика, и в дальнейшем, надо полагать, пользовалось одним из скандинавских языков (если, конечно, придерживаться тупиковой формулы «варяги = скандинавы»). Абсурд, другого слова не подберешь.
Почему Нестор-летописец, перечисляя через запятую «потомство Иафетово» (варяги, шведы, норвеги, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, венецианцы и прочие), не объявляет варягов шведами или норвегами (хотя в летописном перечне они названы раньше Руси) и не утверждает, что варяги говорили по-шведски или по-норвежски? Да потому, что для русского летописца, как и для всех русских людей той эпохи, абсолютно ясно: варяги не шведы и не норвеги, а такие же русские, как они сами, – даже переводчиков для общения не требовалось. Но то, что самоочевидно еще в ХII веке для Нестора и его современников, впоследствии оказалось камнем преткновения для большинства читателей и исследователей «Повести временных лет».
Но главный интерес, конечно, представляет смысл вышеприведенной сакраментальной фразы, на которой споткнулась не одна сотня великих и мелких историков и которая сделалась отправным пунктом бесславной норманской теории. Тезис о прозвании Русской земли вмещает очень ёмкую и исключительно важную информацию. Во-первых, «от тех» относится не к варягам вообще, а к братьям Рюрику, Синеусу и Трувору, о которых речь идет в предыдущем предложении (слово «варяг(ов)» добавили позднее, и оно существенно изменило смысл всего сказанного). Во-вторых, Рюрик и его братья назвали Русской землей не всю, так сказать, будущую Россию, а в первую очередь отнесли к ней новгородцев, жителей Новгорода, то есть нового города, построенного на месте старого Словенска, первой русской столицы, находившейся тут же поблизости, на Волхове, и названной так по имени князя Словена. Потому-то и потребовалось уточнить, кем теперь стали новгородцы, которые «прежде бо беша словени», то есть являлись жителями (населением) города Словенска.
В-третьих, ключевое во всей разбираемой фразе упоминание не о прежнем прозвании новгородцев – «словени» (то есть «жители Словенска»), а о том, что они соплеменники варягов («ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска»). Другими словами, если рассуждать, так сказать, от противного, получается, что и сами варяги, и Рюрик с братьями – обыкновенные русские люди (хоть и жили в Заморье) и говорили на обычном русском языке, а не на каком-либо из скандинавском. Иначе получится, что на норвежском, шведском или датском языке говорили новгородцы, так как они, подобно Рюриковой семье, «от рода варяжська»[78].
Почему варяги сыграли столь выдающуюся роль в мировой истории, причем не разрушительную, а созидательную и объединительную? Такая задача под силу только энергонесущей популяции, сплоченному сообществу целеустремленных пассионариев. Наделенные мощным энергетическим потенциалом и повышенной активностью, они по природе своей обречены быть вожатыми, воодушевляя доверившиеся им народные массы на уготовленные подвиги и волею судеб становясь движущей силой исторического прогресса.
Конечно, можно назвать варягов и племенем, но с достаточной долей условности. Скорее всего, они представляли особое воинское братство – прообраз будущих рыцарских орденов. Жили в основном на побережье Балтийского (Варяжского) моря; летопись, однако, говорит о Заморье, а таковым вполне могли быть и арктические территории Ледовитого океана, находящиеся по отношению к Европейской России севернее Балтики и Беломорья[79]. Подтверждения легко отыскать и по сей день. Так, в Баренцевом море сохранились недвусмысленные топонимические следы былого и длительного пребывания здесь варягов. Это Варангский (то есть Варяжский) залив (Варангер-фьорд), омывающий с запада российский полуостров Рыбачий, а с востока – норвежский полуостров Варангер. Кстати, следующий на запад залив именуется Яр-фьордом: первая часть этого составного слова чисто русская и гиперборейская, связанная, скорее всего, с именем языческого солнцебога Ярилы.
Варяги, хорошо организованные, обладали богатым опытом во всех областях хозяйственной жизни, торговли, государственного управления и особенно воинского искусства. Потому-то и обратились в 862 году новгородцы к Рюрику с братьями, как сказали бы сейчас, за организационной помощью. И русские варяги быстро и охотно откликнулись, а затем плодотворно поучаствовали в становлении Руси и российской государственности. Конечно, наивно полагать, что отношения между варягами, с одной стороны, и новгородцами (а также псковичами, киевлянами, смолянами и т. д.) – с другой, всегда идилистические и безоблачные. Варяги бесцеремонно грабили соседей, те не оставались в долгу. Время жестокое, а люди и подавно.
Варяжские общины чем-то напоминали будущую структуру казачества, только в более архаичном и, уж конечно, не южном, а северном варианте. Не исключено, что именно варяги (или какая-то их часть) заложили основу русского казачества, включая и Запорожскую Сечь. По крайней мере потомки варягов наверняка могли стать организаторами и наставниками казачьего воинства. Судя по всему, варяги (как впоследствии и запорожцы) не обременяли себя узами постоянного брака. Женщины, скорее всего, составляли неотъемлемую часть военной добычи, использовались как наложницы, а затем вместе с детьми, рожденными от варягов, расселялись по разным территориям. Заводились семьи (временные и постоянные) и в крупных городах: в летописях говорится о кровавых конфликтах между варягами и новгородцами по поводу женщин. Рассказывая о варяжской дружине Ярослава (Мудрого) перед началом его борьбы за киевский престол, Нестор сокрушается: «…варязи бяху мнози у Ярослава, и насилье творяху новгородцем и женам их». Естественно, новгородские мужики такой обиды не стерпели и подчистую перебили всех Ярославовых варягов – охотников до чужих жен.