Шимрок и Роша предполагают, что Киот выдуман Вольфрамом для того, чтобы последний мог опереться на какой-нибудь авторитет в отступлениях от Кретьена де Труа, а некоторые ученые думают, что Вольфрам нашел Киота выставленным в своем источнике. Другие немецкие ученые, в том числе Барч, готовы считать Киота действительно существовавшим лицом, и при этом Вакернагель и Сан-Марте отождествляют Киота с Гийо из Прованса, хотя во французской литературе не сохранилось и намеков на то, чтобы последний писал что-нибудь, подобное роману о Персевале[77], да и сочинения его, кроме встречающейся в них похвалы тамплиерам, не дают поводов к такому заключению[78]. Притом, согласно с Барчем, то, что говорится о Киоте у Вольфрама, заставляет относить родину Киота к Анжу, и, с отождествлением Киота и Гийо из Прованса, не будет понятно прозвище, данное первому у Вольфрама.
Из существующих налицо фактов одни говорят в пользу, а другие против существования Киота, отличного от Гийо из Прованса и его произведений.
С одной стороны, в романе Вольфрама выступает немалое количество французских местностей; встречающиеся у него чисто французские названия как бы говорят о том, что Вольфрам пользовался каким-то источником, помимо произведения Кретьена. Прибавки к тому, что читаем у Кретьена, иногда довольно значительных размеров, и подобное эпизоду Фурье указывал у некоторых трубадуров. К тому же циклу сказаний, к которому принадлежит начало Вольфрамова «Парцифаля», относятся отрывки другого произведения Вольфрама, обыкновенно называемого «Титурель». В XII столетии весьма легко могло явиться такое произведение, каким можно представить себе, по Вольфраму, сочинение Киота. Вольфрам выводил королей Грааля из Анжуйского дома, которому вместе с тем дано одно происхождение с домом, из которого произошел Артур. Из того же Анжуйского дома был, как известно, английский король Генрих II (1154–1189), которому принадлежали одновременно Нормандия, Анжу, Турин и Майн, Гиень, Пуату и Сентонж… Такая редакция могла быть дана сказанию о Граале каким-нибудь из французских подданных Генриха II с целью польстить ему. В те времена было обычно придумывание различных генеалогий. Относить королей Грааля к Анжуйскому дому было естественнее всего французу местностей, подвластных этому дому[79].
Но, с другой стороны, это мог сделать сам Вольфрам, помещая Грааль на юге Франции[80]. Сам Вольфрам мог приурочить туда Грааль, который не помещать же ему было в Германии. Имена французских местностей наполовину вымышлены и могли быть взяты и не из литературного произведения, а составлены Вольфрамом, хорошо знавшим французский язык, из действительных же местностей названы самые общие. Вслед за Сан-Марте Барч показал, что Вольфрам превращал иногда в собственные имена фразы и эпитеты, которые встречал у Кретьена. Предпослать историю Персефалева отца также мог сам Вольфрам по образу Кретьена[81], который начал с такой предварительной истории в «Cliget», несомненно, известном Вольфраму, и вообще по установившемуся тогда в литературе романов обычаю. Интересно в этом отношении, что один из предков Парциваля был прозван по «отдаленному» городу Ганелином.
Генрих II, первый Плантагенет на английском троне. Средневековая миниатюра
Замечательно, что лица этой предпосланной истории не встречаются во французских произведениях[82], и в ней есть подробности, напоминающие немецкую сагу. Киот, насколько можно видеть из приведенных ниже слов Вольфрама, писал о том, о чем и Кретьен, и, в сущности, повествование Вольфрама, с фабулярной его стороны, сходится с повествованием Кретьена. Это нельзя объяснять тем, что Киот, как думает Барч, служил источником и Кретьену[83]. Вольфрам говорит о непосредственном знакомстве с Кретьеном, иногда у него встречаются стихи, представляющие значительную близость к стихам последнего, да и для чего мог бы писать Кретьен, если бы данное ему как материал произведение было также изложено стихами[84] и если бы он не мог или не думал значительно отступать от оригинала? У Kyót должно было быть только совершенно иное понимание Грааля, чем у Кретьена, – понимание, с которым Кретьен не обнаруживает, однако, знакомства. Почему Кретьен изменил в этом случае фабулу? Кроме различия между французским и немецким поэтами в представлении Грааля существенное несогласие между ними замечается еще в некоторых пунктах вторых половин французского и немецкого романов. Оно объясняется тем, что во второй половине Кретьенова произведения есть вставки, как думает Потвин, склоняющийся к предположению, что роман о Персевале был окончен самим Кретьеном де Труа. Если же мы удержим прежнее мнение, что роман не был окончен Кретьеном[85], тогда из несогласия между вторыми частями романов станет очевидным, что продолжатели романа, начатого Кретьеном, с одной стороны, и с другой – Киот и Вольфрам, знавший, как утверждают, только то, что было написано Кретьеном, работали не по одному источнику в частях, составление которых не принадлежало Кретьену, как скоро разошлись в подробностях, с которыми не могли познакомиться друг у друга. А усвоивши такой взгляд, нельзя будет объяснять сходство, замечаемое между повествованиями Кретьена де Труа и Вольфрама, не постоянным заимствованием со стороны последнего, а просто единством источника Кретьена де Труа и Киота, трудом которого будто бы пользовался Вольфрам. Вообще, если выключить из канвы Вольфрамова повествования все, что можно отнести с вероятностью к немецким источникам и Кретьену де Труа, на долю Киота останется не особенно значительное количество подробностей. В недавнее время в одном из текстов Кретьенова романа о Персевале найдена и история Персевалева отца. Барч сомневается в принадлежности ее Кретьену, но за эту принадлежность стоит издатель этой находки Потвин, занимавшийся специальным изучением произведений Кретьена де Труа. Потвин замечает, кажется нам, справедливо, что роман не мог начинаться так, как он начинается теперь в большинстве рукописей. Сам Барч не считает это вступление измышленным, а думает, что позднейший писатель мог воспользоваться тем источником, который послужил и Кретьену. Но отчего, спросим мы, сам Кретьен не мог черпать в этом случае из своего источника и неужели он был так недалек, что не видел пригодности этого эпизода? Неужели из того, что прибавка о Персевалевом отце найдена в одной только рукописи Кретьена[86], следует, что она не подлинна? Переделки и поправки поэтических произведений были тогда нередки. Едва ли могло быть так, что введение, написанное сначала Кретьеном, было потом выброшено им. Большая или меньшая известность сюжета не дает переписчикам повода исключать это введение. Но если бы даже оно было подложно, то все-таки Вольфрам мог иметь под руками именно такой список Кретьена, в котором встречалось это введение. Блихис, до мнению Потвина, – прототип Флегетаниса. Это несправедливо; но, во всяком случае, основа 1-й главы Монсского манускрипта, в сущности, та же, что и начала Вольфрамова повествования: и там мы встречаем гибель Персевалева отца в бою, удаление матери Персеваля в лес и старание уберечь его от знакомства с рыцарством. Эта же первая глава Кретьенова романа могла дать Вольфраму идею большого леса, окружавшего замок Грааля. История Персевалева отца передана у Вольфрама несколько сложнее, чем во французском романе, у немецкого поэта в рассказе смешаны Восток и Испания; но то и другое мог внести сам Вольфрам. Впрочем, уже в упомянутом тексте Кретьена как бы намекается на возможность сказать и больше о Персевалевом отце:
Del signor ne voel plus conter,
Ci lairai la parole ester.
(Синьор больше не говорит,
Здесь будет пространство для слов.)
Из дальнейшего повествования романа о Персевале мы узнаем, что у Персеваля был брат. В этом опять соответствие с Вольфрамом, но зато 1-я глава Монсского манускрипта вовсе не говорит о брате Персеваля. Не был ли это такой же брат, какого встречаем в рассказе Вольфрама? Интересно предположение Шимрока, что первые две книги Парциваля Вольфрам мог прибавить позже.
Обращаясь к продолжению речи о Киоте, скажем, что упоминания о нем отличаются противоречиями, если не отождествлять его с Гийо из Прованса. Сам Киот был провансец[87], и его произведение было получено Вольфрамом из Прованса, а между тем оно было написано по-французски[88]. Это противоречие не уничтожается предположением, давно уже выставленным и поддерживаемым теперь Барчем, что произведение Киота было написано на одном из смешанных диалектов, имевших место на границе севернофранцузского и провансальского говоров. Называя Киота провансальцем, Вольфрам мог называть провансальским и язык его произведения, если бы даже последний был не совсем чист, и как скоро Вольфрам не сделал этого, то очевидно, что диалект Киота представлял резкую противоположность провансальскому. Если же так, то отчего провансец вздумал авторствовать на французском языке? В «Germanistische Studien» Барч выделил из поэм Вольфрама целый ряд собственных имен романского происхождения и подверг их рассмотрению в надежде, что они могут дать понятие о диалекте, на котором писал Киот. Г. Парис заметил по этому поводу, что одного названия собаки Gardiviaz или Gardeviaz, которое Вольфрам переводит hüete der verte и которое звучало бы по-провансальски Gardavias, недостаточно, чтобы засвидетельствовать южный или смешанный оттенок языка Киота. Другие формы, которыми Барч пользуется для поддержки того же заключения, не кажутся Гастону Парису имеющими для того силу