Загадки священного Грааля — страница 20 из 33

[173], но под вторым крещением у романиста разумеется таинство покаяния, и мы не видим у де Борона неуважения собственно к крещению.

Более мы не открыли в сказаниях о Граале ничего, что могло бы напоминать сколько-нибудь еретические учения.

Кроме отсутствия признаков таких учений, в пользу возникновения первых романов о Граале в правоверовавшей среде говорит все содержание их.

Мы укажем важнейшие черты.

В произведении де Борона отметим учение о Св. Троице, рассказ о дьяволе, признание авторитета ап. Петра, между тем как у богомилов и тамплиеров верховным между апостолами считался Иоанн, внушение повиновения «святой церкви» и ее «menistres», на грехи которых верующим не следует обращать внимание[174]. Вообще в поэме об Иосифе Аримафейском повсюду проглядывает полное уважение к церкви и ее установлениям. О сыновьях Брона говорится, что они женились «selonc la loi Jhésu-Crist et au commendement de sainte église». – В романе Мапа неизвестный, явившийся к Мордрэну, сказал между прочим по поводу одного заблуждения, что говорящие так – более еретики, нежели popelicans (т. е. павликиане. – Ред.).

Г-н Веселовский старается найти подкрепление своим предположениям о возникновении легенды о Граале в среде катаров в пресловутом свидетельстве Вольфрама о Киоте, которого, как уроженца Анжу или жителя той области, можно приурочить, по мнению г-на Веселовского, «к местностям, где исстари преобладал катарский элемент».

Даже не обращая внимания на коренную разницу между сказанием о Граале Вольфрама и сказанием англо-французских труверов и на отношение первого к последнему[175], все-таки для того, чтобы дать ход гипотезе нашего ученого, придется обращаться к довольно беспочвенным предположениям, например, о катарстве Гийо.

Возникновение занимающей нас легенды «на романском юге, между северной Испанией и Луарой», становится, по мнению г. Веселовского, еще яснее и определеннее, если взять во внимание торжественную обстановку Грааля в романах. Г-н Веселовский не отвергает довольно правдоподобного соображения, по которому «авторы романов о Граале внесли в них многое из храмовнической символики, насколько она была им знакома», но, по его мнению, «есть еще другая возможность объяснения», на которую он и указывает. Вслед за другими учеными, «имея в виду снова указать на отношения, которые теперь слишком часто забывают», г-н Веселовский находит у храмовников следы самой легенды о Граале. Упомянувши о демоне тамплиеров, г-н Веселовский говорит: «Устраните отсюда факт поклонения, во всяком случае сомнительный, и вы встретитесь с богомильским учением о демоне как властителе Мира и подателе земных благ, скорее всего, вспомните чудесные дары Грааля, который в позднейшем валлийском mabinogi является блюдом с лежащей на нем головой». Бесспорно, встречаясь с богомильским учением, едва ли в то же время можно найти тут что-нибудь имеющее отношение к Граалю. Не видно принимаемого г-ном Веселовским такого довольно точного совпадения благодеяний, оказываемых демоном, с чудесными дарами Грааля[176], которое заслуживало бы внимания и которое было бы убедительно (а это совпадение необходимо для доказательства положения г-на Веселовского при отсутствии аналогий в остальном). В представлении Грааля блюдом с головой г. Веселовский видит «позднейшее искажение мотива, совершившееся под влиянием народного суевуерия, которому давала пищу тайна, окружавшая ересь храмовников. Оно-то смешало образы и дало смешению демонический колорит». Вместо апокрифической чаши (? г-н Веселовский говорил прежде о блюде, народный страх увидел окровавленную голову, замечает далее г-н Веселовский). Прежде всего, г. Веселовский напрасно берет во внимание «Мабиногион». Встречающееся в этой сказке представление Грааля относится, по словам г-на Веселовского, к позднейшей ступени в развитии его легенды, в хронологическом отношении идущей за той, которая замечается в романах. Оно возникло лишь вследствие искажения и своеобразной переделки одного из эпизодов легенды и не могло быть принято в литературные памятники, которым тогда пришлось бы довольно круто изменять сложившийся образ Грааля. По этим соображениям подробность «Мабиногиона» о Граале (правильно ли ее относят к нему, мы уже видели) должна была возникнуть на валлийской почве. Но в таком случае она не могла быть отражением народного страха французов, которые сами его не передавали валлийцам и которые, если бы и воображали таким пугалом неузнанную ими чашу Грааля, то не стали бы вносить это пугало в сказание о чаше. Обвинение в поклонении сатане, который везде тогда мерещился, может быть, и не должно принимать в буквальном смысле. Во всяком случае, оно едва ли могло основаться на служении Граалю, как ни склонна молва впадать в нелепые толки. Считая вместе с г. Веселовским демоническую голову созданием народной фантазии, к признанию чего давно уже склонялись ученые[177]; мы расходимся с почтенным ученым в том, что отрицаем реальный субстрат этой головы в чествовании Грааля (чаши), потому что нет данных для принятия этого субстрата.


Проповедующий поп-еретик (богомил?). Миниатюра из Хлудовского сборника № 10. XIV в.


Легенда о Граале первоначально действительно была апокрифом[178], если под этим словом разуметь всякий рассказ, изменяющий, распространяющий и дополняющий сказания канонической письменности[179]. Только мы полагаем, что на основании сказанного еще нельзя считать доказанным возникновение этого апокрифа в еретической или иноверной среде. Если у еретиков была легенда о чаше, следы которой стараются открыть, то они получили ее готовой от правоверовавших и только переделали на свой лад, сообразно с собственным учением.

5. Указание г-на Буслаева на иконографические данные

Другой наш знаток общей литературы, проф. Буслаев, склонялся было принять для легенды о Граале источник, подобный тому, какой допускает проф. Веселовский; но, разбирая книгу г-на Веселовского, в противовес доводам последнего о еретическом начале легенды, г. Буслаев привел известные слова Иакова де Воражина, в которых этот ультракатолический писатель благосклонно относится к поэтическому сказанию о Граале (с которым, по-видимому, не был хорошо знаком). Слабость аргумента г. Буслаева очевидна; зародившись у еретиков, легенда о Граале могла, однако, быть принята ортодоксами, как имели ход у православных и другие еретические апокрифы, на которые указал сам же г-н Буслаев.

Г-н Буслаев, также относя не раз упомянутую нами подробность в «Мабиногионе» о Передуре к западным вариантам сказания о Сан-Граале, сближает ее с некоторыми фактами восточнохристианской иконографии, причем замечает о г-не Веселовском, что «если б этот ученый проверил свои выводы фактами древнехристианской иконографии, то, может быть, на других бы основаниях построил свою теорию о Сан-Граале».

Г-н Буслаев говорит: «Доселе известен у русских иконописцев тип крылатого Иоанна Предтечи, некогда распространенный под влиянием Византии и на Западе. В руке он держит чашу, в которой лежит или его усекнутая голова, или же младенец Христос, т. е. Agnus Dei, не только св. дары, первоначально именно общение крове Христовы, но и тот агнец, вземлющий греха мира, который, по древнехристианским изображениям, изливает свою кровь в чашу и которого своим перстом указует Иоанн Предтеча; этот последний символ, как известно, был подвергнут запрещению на шестом Вселенском соборе, предписавшем вместо агнца изображать самого Иисуса Христа, по человеческому подобию, и таким образом вместо агнца изображается у нас младенец Христос. Так просто и наглядно объясняются противоречивые варианты западных сказаний о Сан-Граале, который наше иконописное предание сохранило в простейшем их виде. Сверх того, восточная иконография знает еще и такую чашу, которая будто бы послужила плотью для души самого Иисуса Христа».

Г-н Буслаев придает, по-видимому, большое значение фактам, указанным в только что приведенных строках.

Авторитет нашего почтенного ученого заставляет нас остановиться несколько на этих фактах, чтобы рассмотреть, действительно ли они столь важны в вопросе о Граале.

Если бы подтвердилось мнение Шимрока, то в замечаниях г-на Буслаева оно нашло бы новое подспорье: г-н Буслаев выдвинул на вид, что Иоанн Предтеча, с чествованием которого Шимрок связывает легенду о Граале, изображался с чашей, в которой находилась или голова Предтечи, или же младенец Христос, подобно тому как и в большом романе о св. Граале, когда Иосиф совершал литургию и произнес слова Спасителя, установившие евхаристию, хлеб превратился в тело и вино в кровь. Иосиф ясно увидел, что держал дитя, и казалось, что кровь, бывшая в чаше, истекала из тела дитяти[180]. Если бы Шимрок был прав, тогда объяснились бы варианты в представлении Грааля и оказалось бы, что блюдо с головой или чаша – варианты, вышедшие из одного источника. Но мы видели, как шатко обосновано мнение Шимрока, и г-н Буслаев, примыкающий к нему, едва ли основательно думает, что указываемые им изображения имеют отношение в легенде о Граале.


Иоанн Предтеча – Ангел пустыни. Россия, XVI в.


Выясним смысл этих изображений. Как в романе о Граале, так и на памятниках, какие имеет в виду г-н Буслаев, младенец Христос, являющийся в чаше, означает действительное принесение Себя в жертву Сыном Божиим – на кресте и в чаше евхаристии. Сын Божий предстает в виде младенца, может быть, в силу того, что вообще в библейской письменности было обычно представление Отдавшего себя в жертву – в виде дитяти. В этом отношении особенно замечательны некоторые выражения пророка Исайи. В XLII гл. читаем по тексту LXX: «Ιακωβ ό παίς μού, άντιλήφμαι αντού» etc