, как скоро в монастыре не было налицо самих мощей, а если бы и додержалась, то все-таки для де Борона не было бы повода познакомиться с этим преданием, касавшимся исключительно истории монастыря Муан-Мутье, и изложить это предание в целой поэме.
Ясно, что нет прочных доказательств заимствования де Бороном легенды о чаше из Муан-Мутье, и нечего толковать о Вогезском предании.
Хучер принимает иной источник для де Боронова произведения. Разделяя мнение П. Париса относительно популярности легенды Иосифа Аримафейского в Лотарингии, допуская, что мощи его были украдены гластонберийскими монахами, и говоря, что открытие П. Париса объясняет двойное развитие легенды, – сначала в Англии, а потом в Монбельяре, Хучер полагает при всем том, что «Робер де Борон должен был принести канву своего романа из-за моря».
Предварительно поверки этого предположения коснемся текстов, в которых дошло до нас произведение де Борона, так как классификация их играет большую роль в комбинациях Хучера и не без значения для решения нашей задачи. Без рассмотрения вопроса о текстах поэмы об Иосифе Аримафейском не были бы вполне ясны и обоснованы наши заключения о ней.
Произведение де Борона сохранилось в двух изложениях, прозаическом и стихотворном, причем последнее имеется в одном лишь списке, и то неполном. Затруднение увеличивается тем, что нет ни одного манускрипта поэмы, который был бы древнее половины XIII столетия, и крайнее расстояние между рукописями по времени написания их – лет 50.
Французские ученые, занимавшиеся в последнее время романом о Граале, пришли к совершенно противоположным выводам об этих текстах.
П. Парис, которому были известны важнейшие тексты, принятые в соображение Хучером, полагает, что подлинный или ближайший к подлинному текст де Борронова произведения должно видеть в рифмованном изложении, Хучер же открывает такой текст в прозаической передаче и думает, что поэма об Иосифе Аримафейском в стихах – более поздняя переделка первоначального произведения де Борона, относящаяся к концу XIII или к началу XIV столетия[229].
По нашему мнению, не могут быть названы вполне решающими дело ни замечания Полена Париса о текстах, ни замечания Хучера.
Правда, возражения Хучера против отзыва Полена Париса о прозаических текстах довольно слабы, но, с другой стороны, принял наступательное положение и Хучер по отношению к рифмованному тексту. В книге его находим целый ряд сопоставлений прозаического изложения с рифмованным, причем Хучер постоянно старается показать, что текст стихов «ниже» трех прозаических текстов «в отношении логики, точности и языка».
Метод, приложенный Хучером к критике текстов, не может провести в верным результатам.
Очевидно, что в одном случае мог выразиться лучше прозаик, а в другом стихотворец, что и видим, и по достоинствам и недостаткам изложения нельзя судить, кто писал ранее. Поэтому мы не станем касаться указаний Хучера на неудачные выражения трувера. Не должно забывать также, что проза дает более простора определенности выражений, и неудобопонятность, и темнота стихотворного текста в некоторых местах[230] не говорят против него сами по себе: они обуславливались рифмой. Не имеет значения и указание на ход рассказа в обеих редакциях: о средневековых произведениях нельзя судить с точки зрения современной тщательности в отдельных литературных произведениях. Равным образом не следует относить к позднейшему времени рифмованный текст на основании сравнительно не столь старого языка его. Сам Хучер признает, что и в рифмованном тексте сохранилось немало старых слов и оборотов. Он объясняет это тем, что трувер переносил устаревшие слова в свое произведение, как скоро они приспособлялись к ритму и рифме. Хучер относит иногда к архаизмам то, что едва ли может быть безусловно отнесено к ним. Так, можно спросить, почему выражение «ont mordrit» (murtri) древнее «ont pendu»?
Сэр Галахад в поисках чаши Грааля. С картины А. Хьюза, 1865 г.
Хучер считает форму «Biauliant» более древней, чем «Bethléem». Само собой разумеется, что, чем ближе были автор и переписчик к библейскому тексту, тем правильнее должны были писать это слово[231]. Одно «m» в названии Рима употребляли не только в более древний период, и «Rome» встречаем в Ms. Didot (D), датированном 1301 г. Хучер считает дошедший до нас список стихотворного текста оригинальной рукописью потому, что в нем встречаются помарки. Но они могли произойти вследствие описок и ошибок переписчика, которые потом были им же исправлены[232]. Не должно упускать из виду немалое количество описок, которыми текст обязан, очевидно, переписчику[233]; некоторые ошибки отмечены Мишелем в печатном издании рифмованного текста. Хучер обращает внимание на то, что в рукописи поэма помещена вслед за L’image du monde, – произведением, написанным не ранее 1248 г. Это не имеет значения, между прочим, – ввиду того, что язык поэмы об Иосифе Аримафейском отличен от языка L’image du monde.
Гораздо важнее указание Хучера на несообразности в некоторых местах стихотворного текста, и мы полагаем, что на эту сторону должно обратить преимущественное внимание при сличенш занимающих нас текстов для решения вопроса об относительной их ценности в отношении более или менее точного воспроизведения первоначального содержания произведения де Борона. Мы далеко не имеем странного притязания Хучера «усмотреть мысль и выражение автора» во всех случаях; мы думаем, что первое возможно только там, где в одном или нескольких вариантах очевидно искажение с точки зрения композиции всего произведения, и что должно оставить в стороне критику не согласующихся передач, решительный выбор между которыми невозможен[234].
Произведя сличение текстов в таком направлении, мы нашли, что Хучер относится не беспристрастно к делу. Перечислять все факты было бы утомительно, и в подтверждение наших замечаний мы будем приводить только по нескольку их.
Прежде всего, напрасно Хучер набрасывает много тени на рифмованный текст.
Нередко он впадает в излишнюю придирчивость к нему[235]. Хучер указывает на «многословие» трувера, ссылаясь на стихи о Пресвятой Деве и об Иоакиме (ст. 35–80), и называет рискованную версию «болтливой». П. Парис думает, что листок о Богородице был вставлен в поэму по ошибке, но могли внести его и умышленно. Вставка произошла, вероятно, после написания поэмы[236], в которой есть и другие интерполяции[237]. Впрочем, события библейской истории передаются в рифмованном тексте вообще подробнее, нежели в прозаических[238]. Есть, однако, с другой стороны, и в последних пункты, в которых рассказ обстоятельнее, чем в стихах, и представляет развитие сказанного в стихах сжато.
Хучер часто считает принадлежавшими подлинному тексту де Боронова произведения мелкие черты в прозаическом изложении, не встречавшиеся в рифмованном, которые нет прочных оснований считать такими. Непояснение, например, о table Иосифа, что этот стол (table) был carrée, ведет, по мнению Хучера, к неполноте и неясности стиха, потому что выражение carrée отличает стол Иосифа от стола, устроенного Мерлином. Но не есть ли оно позднейшая вставка на основании романа Мапа, который говорит о table carrée? В стихотворном тексте нет упоминаний о Мерлиновом столе. Хучер поставляет это в вину автору стихов, по нашему же мнению, это не составляет признака позднейшей композиции. Хучер замечает о некоторых фразах, встречающихся только в прозаической редакции, что они важны и (потому) должны были находиться в первоначальном тексте. Но неужели то, что подходит к делу, не могло быть вставлено позже?
Хучер указывает как на нововведение в подлинный текст, допущенное автором рифмованного текста, на такие фразы, которые встречаются и в манускриптах, считаемых им близкими к подлиннику. Тут ярко выступает тенденциозность или же неосмотрительность Хучера[239].
Хучер отмечает случаи, когда рифмованный текст стоит совсем особняком от прозаических[240]. По взгляду Хучера, такая особность была бы невозможна, если бы первый предшествовал последним. Но за переложившим рифмованный текст в прозу могли пойти все переписчики и переделыватели оригинального прозаического текста.
Хучер доказывает, что рифмованный текст близок к прозаическому тексту позднейшего списка D. Но этот список далеко не во всех случаях согласен с рифмованным текстом. Сам Хучер заметил однажды, что трувер имел перед собою столь древний тип, как Мансский манускрипт. В другом месте Хучер готов склониться к противоположному выводу, а еще в одном не прочь сказать, что и Ms. Н. следует довольно точно за рифмованным изложением! Вообще же Хучер признает не раз древнейшие формы слов в рифмованном тексте, которыми последний сходится с Мансским манускриптом, передавшим будто бы древнейшую редакцию прозаического текста.
В некоторых пунктах искажение должно признавать вопреки Хучеру в прозаической редакции, а не в стихотворной. По поводу взгляда Хучера на ст. 3340 мы заметим, что в этом-то стихе и уцелел смысл подлинника, и Хучер напрасно усматривает там ошибку на том основании, что прозвище «riche pécheur» (Богатый рыбарь; также известен как Король-рыбак. – Ред.) дано Брону в насмешку, так как последний, быв послан для улова рыбы, поймал лишь одну.
Древнеримская мозаика с изображением хлебов и рыб. Видимо, аллюзия на евангельские мотивы