У Леонова руки совсем окоченели. Он уже не мог шевельнуть пальцами и почти не чувствовал их. Где-то в снегу валялись его перчатки, забытые во время «переодевания». Он начал толкать Павла в бок:
— Паша! А, Паша!
— Ну?
— Я замерз. Руки окоченели, пусти меня, я перчатки поищу.
— Только заснул, а ты тут… — Он нехотя поднялся с ложемента, и Леонов быстро выпрыгнул из шара. Перчатки лежали на припорошенном снегом гермошлеме.
Надев холоднющие, задубевшие на морозе, но все же спасительные космические краги, Алексей задрал вверх голову и долго смотрел на купол парашюта, хлопая перчатками по бедрам, чтобы скорее согрелись руки. Идея пришла ему в голову блестящая. Он протаранил грудью несколько метров глубокого снега и ухватился за парашютную стропу. Повисая на ней, начал стягивать потихоньку шелковистую скользкую ткань.
Алексей хорошо разогрелся, а у его ног собралась целая копна строп. Наконец, подпрыгнув в сотый, быть может, раз, он завалился на них и затих. Разбудил его гул самолета. Павел тоже проснулся. Над ними снова крутил «Туполев». Часы в корабле показывали пять.
— Все летают, — недовольно проворчал спросонья Беляев. — Летают, хотя лучше бы поесть чего-нибудь скинули. Леша, Алексей, — громко позвал он Леонова.
— Я здесь, в стропах, ночую, — откликнулся тот и начал выпутываться из шелкового клубка…
Королёвская бригада «разведки», так они себя потом поименуют, в пять утра пересаживалась в аэропорту Перми из большого самолета в обыкновенный вертолет. Владимир ничего не стал записывать на космодроме. Он все запомнил. Сначала Пермь — аэропорт. Затем Мертвая деревня — 160 километров. Еще несколько километров — место без названия, просто координаты: долгота, широта.
После того как обугленный шар с двумя космонавтами коснулся искристо-белого снега, десятки, может быть, сотни людей, коим сие положено было, узнали об этих координатах. И для многих они оказались неожиданными. Как можно было подготовить оперативную эвакуацию космонавтов за те два с небольшим часа до приземления, когда Двадцатому стало известно об отказе автоматической системы посадки корабля? Где Кустанай, а где — Пермь?
Группа поиска, люди других служб, самолет с журналистами, кино- и телеоператорами в это время стремились в сторону Кустаная, а корабль мчался к… Перми.
Потом все прояснилось: космонавты приземлились в совершенно непредусмотренном, труднодоступном и труднопроходимом лесном районе.
Журналисты из Кустаная в Пермь не полетели: от Москвы туда гораздо ближе, и для освещения события сколотили новую группу.
На небольшом аэродроме в Мертвой деревне Владимир Беляев увидел знакомых. В давно покинутое людьми место прибыли вертолетчики, приехали специалисты на вездеходах, оказались здесь полярники, работники Гражданского воздушного флота. Лыжи, пилы, топоры, бухты каната, сложенные прямо па снегу, говорили сами за себя — вот-вот, еле забрезжит рассвет, спасатели ринутся в путь, несмотря ни на какие трудности… «Но сколько же нам понадобится времени? — подумал Беляев. — До ребят ни много ни мало восемнадцать километров. Надо действовать, действовать немедленно! Королев просил», — вспомнил он слова его заместителя Шабанова.
Специалисты объяснили: можем опускать людей с вертолета, если лес не выше двадцати метров, да ведь там же все сорок. Пришлось дать отбой. По рации с самолета как раз сообщили, что космонавты в лесу уже костер развели.
— Лыжный отряд выступает минут через двадцать, — сказал он. — Три-четыре часа — и будет у цели. Медики пойдут первыми.
Беляев ни на чем не настаивал. Он прекрасно ориентировался в обстановке и понимал все с полуслова. Многие его знали, знали и то, что Двадцатый волнуется: несколько раз от него запрашивали обстановку. А Владимир, в свою очередь, видел, что меры принимаются самые энергичные. Беляеву сказали, что руководство по спасению космонавтов наряду с группой поиска взял на себя и Пермский обком партии, поэтому один из его секретарей со вчерашнего дня находится в Мертвой деревне.
Ми-1 полярной авиации стоял в сторонке. Беляев увидел его, когда совсем рассвело, и направился к пилоту. Подойдя к тому вплотную, спросил:
— Бросишь к ребятам? Хоть до полпути, а?
— Не имею права, — резко сказал вертолетчик.
— Да поблизости же нет высокого леса! — Не обращая внимания на тон, уточнил Владимир.
— Есть. Я летал туда вчера. — Парень был одного почти с Беляевым возраста. — Березы там и ели. Правда, можно попытаться выброситься…
— Ну так чего ты? — не унимался Владимир. — Мерзнут парни, понимаешь?
— Я-то понимаю, а начальство? Оно по головке не погладит.
— Кто твое начальство?
— Если ты от Анохина[2] или… — Он не успел договорить.
— От Анохина, — не моргнув глазом солгал Беляев.
— А как его имя?
— Сергей Николаевич.
— Тогда летим, — решился парень и полез на сиденье.
— Лыгин, Волков, сюда давай, сюда, — чуть отбежав от вертолета, позвал своих помощников Беляев.
Отбрасывая по сторонам закипающие вихри снега, Ми-1 поднялся в серое туманное небо.
Высадка началась минут через двадцать. Вниз полетела веревочная лестница. Сначала Беляев сбросил лыжи, пищу, топор, а затем спрыгнул сам. Пелена снега, словно волна, накрыла его. За ним последовали Волков, Артемов и Лыгин.
Вертолет улетел. Беляев сориентировался по компасу и подал команду:
— На лыжи! Быстрее, хлопцы, быстрее!..
Но быстрее не получилось…
Алексей Леонов, притерпевшись к холоду, мороза почти не чувствовал. Откликнувшись грудным голосом на зов Беляева, он подошел к люку корабля, еще раз повторил:
— Я здесь, Паша. Чего звал?
— У нас там кофе, кажется, остался. Не выпить ли?
Леонов полез за НАЗ и вытащил большую тубу кофе.
— Последняя, — сообщил он. — Холодный будем пить?
Беляев высунул голову, поежился: разогреть бы…
— Попробую, Пашенька. Я для тебя на все готов. — И Леонов повернулся к Беляеву «вспухшей» от дедерона спиной. У березы, поваленной кораблем, Алексей нагреб мелких тонких хворостинок, березовой коры надрал — для распала. А потом начал, чуть подпрыгивая, обламывать сухие ветки. Маленький, жиденький, но костерок он все же развел. Таявший снег никак не давал разойтись огню. Потом, когда белая толща протаяла до мха, дело пошло живей. В багряный цвет окрасился снег, густые тени деревьев обступили костер. Леонов нашел ветку потолще, уложил ее поближе к огню, приставил к ней тубу. И сам подсел, погрелся, а потом начал звать Беляева:
— Паша, иди сюда, здесь тепло!
— Когда кофе согреется, тогда и приду, — ответил командир корабля.
— А может, зарядочку перед кофеечком? — не унимался Алексей. — Давай, Паша, давай попрыгаем. — Ом поднялся от костра и пошел тропкой, протоптанной к кораблю. За спиной у него что-то зашипело. Разогревшись и дав трещину внизу, туба, словно ракета, летела к вершинам сосен, разбрызгивая вокруг остатки кофе.
— Ну как, — проследив за ней взглядом, спросил с усмешкой Леонов, — горячий кофе будем пить или холодный?
— Я люблю горячий, — невозмутимо ответил Беляев и рассмеялся. Они потом до самой своей эвакуации уточняли: «Так какой кофе ты любишь больше: холодный или горячий?»
Владимир Беляев шел первым. За ним Владислав Волков, Юрий Лыгин, потом Сергей Артемов. Первые шаги, первые провалы у молоденьких елок, которые оказались главным препятствием. На всем пути елочки создали сотни почти невидимых ниш. Лыжники через метр-другой влетали в них и, падая, захлебывались в снегу. Видел бы кто сверху, что творилось с людьми. Этот «тайный» наблюдатель вряд ли поверил бы, что трое из них — перворазрядники по лыжному спорту. Вставал на лыжи один, падал другой, поднимался Волков, нырял в снег Артемов. За полчаса группа не преодолела и двухсот метров. Владислав, поднимаясь в который раз и надевая лыжи на свои унты, на которых они держались хуже, чем на сапогах, предостерег друзей:
— В этих местах водятся рыси. Их здесь много.
— Ну и что? — усмехнулся Артемов.
— А то, что они прыгают человеку на спину, грызут шею, так что подними воротник, Серега, — посоветовал Волков.
Артемов послушался. А Беляев махнул рукой. Он понял, что втроем им не дойти: успел моргнуть Артемову, заметив, как Владислав, да и Сергей, — они оба были в унтах, меховых брюках и меховых куртках — вымокли с ног до головы.
— Заблудились! Стоп! — громко сказал Беляев, дожидаясь, пока Владислав выберется из ловушки-ниши и встанет на лыжи. — Поставь компас, Сережа, — посоветовал Артемову и шепнул: — Я к ребятам, а вы отдохните и потихоньку… по моему следу.
Беляев скрылся за очередной елкой. Лыжи он хорошо пригнал к своим сапогам, крепко затянув парусиновые ремни. Владимир несколько раз разгонялся, надеясь проскочить ниши у елочек, но не выходило — падал. Снег набивался за воротник куртки, в нос, уши, рот. Избрал другую тактику: стал объезжать ловушки. Двигаясь медленно, обходил и огромные участки поваленных деревьев и чащи, сквозь которые даже с пилой и топором пути не было. На снегу оставались восьмерки, круги, всякие кривые; Беляев шел то на восток (именно туда ему было надо), то на север, то на юг. Досаднее всего становилось, когда с невероятным трудом пройденные двести-триста метров возвращали его назад, на собственный след.
Давно болтается у пояса меховая куртка, шапка съехала на затылок и еле держится, потемнела от пота спина. А он все идет, продираясь сквозь заросли, делает зигзаги, обходя завалы, и идет, не скользит, нет: лыжи ему нужны лишь для того, чтобы не проваливаться по грудь в снег.
На левой руке часы сползли к запястью, болтаются. Поначалу он возвращал их на старое место, потом вообще забыл о них и о времени. От подбородка на шнурке свисает до живота компас. На него Беляев часто посматривает. Иногда закрадывается мысль: неужели промахнулся? И следом самовнушение: вертолетчик не мог ошибиться. Он же говорил, что видел белое с оранжевым — парашют…