— Умоляю тебя, не дари свою невинность какому-нибудь деревенскому парню, грубому, неуклюжему сыну фермера. Поверь, ты слишком для этого хороша.
Он двинулся к окну. Девушка осталась стоять, разглядывая узоры на половицах у своих ног.
Они долго слушали тишину, прежде чем Понсонби повернулся к девушке. Его голос звучал удивительно нежно:
— Если придет пора, когда тебе некуда будет идти, приходи ко мне. Я увезу тебя отсюда, дам книги и одежду, которых ты лишена здесь. Ты заслуживаешь лучшей участи.
Она не ответила, даже не показала, что слышала его слова. И он продолжил:
— Только, ради Бога, не сочти мою речь угрозой. Позволь мне заверить тебя, что я не намерен ничего добиваться принуждением. Если ты не пожелаешь, я никогда не стану заставлять тебя возвращаться к этому разговору. Но хочу, чтобы ты поняла: есть на свете один человек, который тебя ценит. Если ты когда-нибудь будешь нуждаться, умоляю, обратись ко мне.
Понсонби ушел, и она не сдвинулась с места, чтобы проводить его. Стояла, пока не начало темнеть. Пришла в себя, лишь когда в холле раздались шаги отца.
Она замолчала, и в ушах зазвенела тишина, что окутывала небольшое церковное кладбище. Банкс встал и медленно двинулся к церкви. Она ждала, наблюдая за ним. Он повернулся, посмотрел на нее, понимая, что нужно что-то сказать.
— Все эти недели, проведенные в Ревсби, я был так слеп… ничего не видел, не сделал даже…
Она покачала головой, не дав ему закончить:
— Пожалуйста, не говорите так. Эти встречи в лесу, когда я рисовала растения… остальное ничего не значит. Вы не представляете, как много мне это дало. Я по-новому начала смотреть на мир.
Она вдруг осознала, что все неправильно поняла. Это ему нужно было утешение. Ему, повидавшему весь мир, надо было объяснить. Она, не бывавшая нигде, но знавшая много больше, поднялась, пошла к нему и протянула руку:
— К вечеру становится прохладнее. Если вы не торопитесь, давайте пройдемся и побеседуем.
Она взяла его под руку, и они медленно двинулись по дорожке вокруг церкви.
Понсонби сдержал слово. После того разговора, казалось, немного успокоился. Реже являлся с визитами, и обычно по приглашению ее отца. Они обсуждали денежные вопросы, а после его ухода отец долго волновался. Теперь он пил каждый вечер, один в своем кабинете. Девушка часто находила его без чувств за столом, залитым бренди. Шли недели, она наблюдала, как он медленно губит себя, и боль становилась острее. Дочь знала, что ради отца ей следует принять любое страдание, но он не давал ей никакой возможности помочь себе. Не сдержалась она лишь однажды, и это привело к трагическим последствиям.
Несколько дней он ходил раздраженный, все не мог успокоиться. Наконец написал что-то на листе бумаги и поспешно покинул дом. Она знала, куда он направился. В тот вечер мистер Понсонби явился с визитом и провел час с отцом. После его ухода отец вышел из своего кабинета преображенный, почти в эйфории.
— Этот Понсонби славный малый, но глупец. Согласился ссудить мне солидную сумму в обмен на несколько книг из моей библиотеки. О, я не сомневаюсь в их ценности. Уверен, деньги он вложил надежно. Но продешевил, причем намеренно. Сказал, что не желает наживаться на соседе. Ну разве не глупец?
Каждое его слово болезненно отдавалось у нее внутри. Больше всего ее ранила слепота отца. И слова неожиданно вырвались, прежде чем девушка успела подумать:
— Я уверена, мистер Понсонби знает, что его доброта будет со временем оплачена.
За этими словами последовала немая сцена. А затем отец пришел в неописуемую ярость. Девушка тщетно пыталась убедить его, что имела в виду совсем другое. Он был неумолим. Давил на нее до тех пор, пока она не выложила ему правду, одновременно умоляя ничему не верить. Узнав наконец все, отец разразился обличительной бранью на своего соседа, вспоминая их разговоры, находя предательство в каждой улыбке, захлебываясь от гнева при каждом упоминании его имени. В конце концов ей удалось его успокоить. Она сказала, что это лишь подозрения, девичья фантазия, восхваляла Понсонби, приписывая ему добродетели, которых раньше не воображала, и тем слегка смягчила ярость отца.
— Оставь меня! — велел он. — Ты дала мне много пищи для размышлений.
Отец удалился в своей кабинет, и дочь даже осмелилась надеяться, что это может принести какую-нибудь пользу. Он перестанет брать в долг.
Она даже не слышала, как он вышел. О его отсутствии узнала, когда начала готовиться ко сну. Постучала в дверь кабинета и, когда отец не отозвался, испугалась, что он опять напился и спит. Шагнула в кабинет, а его там не было. В комнате стоял густой запах бренди, а на столе лежал лист бумаги, на котором он успел написать лишь ее имя. Через три часа отца принесли добрые люди и уложили в кровать наверху.
— Как видите, — промолвила она, опершись на руку Банкса чуть сильнее, — во всем виновата я. Так что теперь мне бояться нечего. Вряд ли что-либо может ранить больнее.
Они шли молча. Тени удлинились, но солнце по-прежнему пригревало. Она вдруг обнаружила, что чувствует себя почти счастливой. Ведь невозможно было даже представить, что она когда-нибудь станет прогуливаться с ним под руку и рассказывать об этом. Однако ее рассказ достиг места, которое нельзя было обойти. Она напряженно ждала, когда Банкс заговорит, попросит ее продолжить.
— Итак, — произнес он через силу, — после того, как ваш отец умер…
— Да, — подхватила она, — у меня больше не было никакой возможности.
И снова замолчала.
В его голове кружили мысли, спорили голоса. Одни требовали спрашивать дальше, другие запрещали, одни побуждали говорить, другие молчать.
— И что?
— Не было денег на похороны. За все заплатил он, ведь все наше имущество принадлежало ему.
— Он сделал вас…
Она дернула его руку так, что они резко остановились у двери церкви. Затем повернула лицом к себе, заставляя смотреть в глаза.
— Нет. Если бы у меня был выбор, Понсонби согласился бы на любое мое решение. Но у меня его не было. Ничего не было. Молодая женщина без денег, без положения, не годная в служанки, не годная, чтобы учить детей в благородных семьях, потому что никто ей этого не доверит. Женщина, которая встречалась в лесу с мужчиной и каждый день улыбающаяся возвращалась домой. Вы поняли? Он никем меня не сделал. Ему это было не нужно. Я послала за ним. Поставила условие, что стану жить под другой фамилией, чтобы избежать презрительных взглядов и замечаний от тех, кто знал моего отца.
Опустив руку ему на запястье, она не позволяла отвернуться и смотрела глазами, полными огня.
— Он был со мной нежен. Старался, чтобы мне было хорошо. Его требования никогда не были чрезмерными. Никогда не упоминал о моей нищете, о том, что я его должница. Никогда не использовал это, чтобы меня унизить. Напротив, пытался сделать счастливой. И я соглашалась, потому что это было все, чем я могла ему отплатить.
Она по-прежнему смотрела на Банкса, словно прожигая взглядом. Он никогда не видел глаз таких зеленых, таких ярких. Никогда не видел глаз таких сияющих, как у нее.
Она видела на его лице борьбу, видела, что он собирается что-то сказать, и напряглась. Из кустов вылетел дрозд и с криком пролетел мимо.
— Позвольте увезти вас отсюда, — хрипло проговорил Банкс и повторил фразу более настойчиво: — У вас теперь есть выбор. — Неожиданно он улыбнулся. — Клянусь, я буду просить вас лишь о том, чтобы вы побеседовали со мной иногда о лишайниках. И чтобы вы рисовали каждый день, пока ваши рисунки не потрясут мир.
Она слушала его и ощущала, как по телу разливается необыкновенная теплота. Густая и насыщенная, заставляющая поежиться. Неистовое влечение, тяга к творчеству, о которой она пыталась забыть, вновь ожила. Она знала, что так не бывает, ничто не дается даром, но была согласна заплатить любую цену, лишь бы вновь оказаться живой. Чудесным образом воскреснуть.
10Мы продолжаем поиски
Часто бывает — ищешь одно, а находишь другое. Банально, не правда ли? Однако верно. Вот и мы — искали птицу, а нашли рисунок неизвестной женщины с поразительными глазами. Следующие несколько дней пытались докопаться, кто она такая. Начали с Национальной портретной галереи, где собраны все замечательные лица той эпохи. Вопреки ожиданиям поиск занял не так много времени. В залах восемнадцатого века мужских портретов было гораздо больше, чем женских, и через час выяснилось, что «нашей женщины» среди них нет. Мы прошлись еще раз, решив внимательнее присмотреться к мужчинам — на всякий случай; шутили, смеялись, пока наконец не остановились у портрета Джозефа Банкса кисти Рейнолдса. Посетители равнодушно следовали мимо, а мы стояли и внимательно смотрели.
Портрет был просто великолепный. Молодой человек, недавно вернувшийся из большого путешествия. Он сидит в своем кабинете за столом, заваленным бумагами, слегка повернут в сторону художника. Выражение лица кажется поначалу серьезным, но, присмотревшись, вы начинаете замечать на его губах улыбку. То же самое и с глазами. Взгляд вроде безразличный, но через какое-то время в его глазах вдруг обнаруживаются веселые искорки. И становится ясно: это фасад серьезный, а из-за него выглядывает смеющийся молодой человек. Из всех персон, изображенных на портретах вокруг, Банкс выглядел наиболее живым.
— Да, — пробормотала Катя, — симпатичный. Не красавец, но определенно симпатичный. Лицо веселое и… умное. Смотришь на него и знаешь: этому человеку интересна жизнь. Тип мужчины, который нравится девушкам.
Она была права. Художник передал на холсте ауру молодости и невероятное жизнелюбие. Трудно представить, что в обществе этого человека можно соскучиться. И напротив, легко вообразить его любящим и наслаждающимся жизнью. Мы стояли, касаясь друг друга плечами, и смотрели, и смотрели, пока не опомнились, что пора идти. Спускаясь по главной лестнице, я полез в карман и вытащил ксерокопию портрета неизвестной женщины. Над ним работал, конечно, не Рейнолдс, но что-то общее с портретом Банкса все же имелось. Вы отчет