Загадочная женщина — страница 11 из 65


Поначалу тетя Шарлотта была против, но в конечном итоге она сдалась. И с появлением Чантел Ломан наша жизнь изменилась.

Как мне ее описать? Своей хрупкостью она напоминала мне дрезденскую фарфоровую статуэтку. Ее волосы были того поразительного оттенка, который прославился благодаря Тициану, она обладала густыми бровями и темными ресницами, а глаза ее были ярко-зеленого цвета. Я никогда не встречала более привлекательной девушки. Дрезденский вид ей придавали прямой носик, нежный цвет лица и изящная фигура. Единственным ее недостатком был маленький рот, но я считала – эта мысль пришла мне в голову, когда через мои руки проходили лучшие предметы искусства, – что истинная красота всегда несовершенна. Совершенная красота и в искусстве, и в природе надоедает, легкий же недостаток делает предмет восхитительным. Такой мне виделась Чантел.

Когда она впервые вошла в «Дом Королевы» и села на резное кресло времен Реставрации, случайно оказавшееся в холле, я подумала: «Она здесь не останется. Больше сюда она не придет».

Но я ошиблась. Потом она объяснила, что ее поразили и дом, и я. Я выглядела такой грозной. Типичная старая дева в твидовом костюме и строгой блузке, прекрасные волосы зачесаны назад, и вся их красота пропадала – настоящее преступление.

Чантел обладала специфической манерой разговора – она подчеркивала определенные слова, а заканчивая предложение, издавала смешок, будто подсмеивалась над самой собой. Профессия сиделки менее всего подходила ей.

Я отвела ее к тете Шарлотте, и неожиданно – вернее, совершенно естественно – тете Шарлотте она понравилась. Я сказала Эллен, что Чантел может легко и свободно обворожить любого.

– Она настоящая красавица, – заметила Эллен. – Теперь все пойдет по-другому.

Так и случилось. Она была веселой и деятельной. Тетя Шарлотта даже стала меньше ворчать. Чантел очень заинтересовал дом, и она облазила его сверху донизу. Позже она призналась мне, что интереснее дома она никогда не видела.

Уложив тетю Шарлотту спать, она приходила ко мне в комнату поболтать. Думаю, она была рада, что в доме есть человек примерно ее возраста. Мне было двадцать шесть лет, а ей двадцать два, но жизнь ее была интересней: со своей последней пациенткой она немного путешествовала, и поэтому казалась мне женщиной, умудренной опытом.

Жить стало гораздо веселее и мне, и остальным в доме. Эллен она очень нравилась; наверняка она рассказала ей о мистере Орфи. Даже миссис Мортон была более общительна с ней, чем со мной, и именно от Чантел я узнала, что у миссис Мортон есть дочь-калека, которая живет с незамужней сестрой миссис Мортон в пяти милях от Лангмаута. Туда-то она и ездила в выходные дни, а потом возвращалась в «Дом Королевы» терпеть причуды тети Шарлотты и неудобство, чтобы находиться от дочери неподалеку. Она не могла дождаться дня, когда сможет уйти на пенсию и жить вместе с дочерью.

– И она тебе все рассказала? – изумилась я. – Как ты этого добилась?

– Люди любят разговаривать со мной, – сказала Чантел.

Ей нравилось смотреть из окна моей комнаты на сад и реку. Она называла их восхитительными. Она живо интересовалась всем и вся. Она даже начала изучать антиквариат.

– Антиквариат олицетворяет деньги, – говорила она.

– Но для начала его надо купить, – объясняла я. – За некоторую мебель еще не заплачено. Тетя Шарлотта просто выставляет мебель, в случае ее продажи она получает комиссионные.

– До чего же ты умная! – восхитилась она.

– У тебя более важная профессия.

Она скорчила гримасу. Порой она напоминала мне маму, правда, Чантел выглядела гораздо эффектнее.

– Сохранять очаровательные старые столы и стулья важнее, чем сохранять капризных калек. Они бывают такими отвратительными, доложу я тебе.

Ее манера разговаривать меня забавляла. Она рассказала, что выросла в семье викария.

– Я-то знаю, откуда взялось выражение «беден, как церковная мышь». Именно такими бедными были мы. Эта постоянная экономия. Она уничтожает в тебе душу, Анна.

Мы быстро стали называть друг друга по имени, а ее имя звучало так чудесно, что я сказала, что просто стыдно не произносить его вслух.

– Таким образом, пока отец спасал души прихожан, его дети сидели на хлебе и воде. Брр! Мама умерла… умерла при родах самой младшей, то есть меня. Всего нас пятеро.

– Как здорово иметь столько братьев и сестер.

– Не очень здорово, если беден. Мы все решили приобрести профессию, и я выбрала медицину только потому, что так я попаду в дома богачей и мне хотя бы достанутся крошки с барского стола.

– И ты попала сюда!

– Мне нравится здесь, – ответила она. – Здесь так красиво.

– Во всяком случае здесь тебе не придется сидеть на хлебе с водой.

– А я бы и не возражала, даже если бы и пришлось. Пребывание здесь стоит того. Замечательный дом, столько необыкновенных вещей, и ты, безусловно, необычная, и мисс Бретт. В этом плюсы моей профессии. Неизвестно, куда попадешь.

Ее глаза сверкали, словно изумруды.

– Мне всегда казалось, что такая красавица, как ты, должна обязательно быть замужем, – высказалась я.

– Мне делали предложения, – уклончиво улыбнулась она.

– Но ты никогда не влюблялась, – поняла я.

– Нет. А ты?

Я вспыхнула и неожиданно для себя рассказала ей все о Редверсе Стреттоне.

– Бродячий Казанова, – прокомментировала она. – Жалко, что меня при этом не было, я бы предостерегла тебя.

– Как бы ты узнала, что за границей у него есть жена?

– Не бойся, я бы выяснила. Бедная Анна, считай, что тебе повезло, – у нее загорелись глаза. – Представляешь, что могло бы произойти?

– Что? – спросила я.

– Он мог сделать тебе предложение и соблазнил бы тебя.

– Что за чушь! Я сама во всем виновата. Он ничем не показал, что… заинтересован во мне. Просто я все придумала.

Она ничего не ответила, но с этих пор ее стало сильно интересовать происходящее в замке Кредитон. Я слышала, как она обсуждает Кредитонов с Эллен.

Мои отношения с Эллен изменились, теперь Эллен больше занимала Чантел, чем я. Я понимала ее. Чантел – такая замечательная. Легкой лестью она могла даже тетю Шарлотту привести в доброе расположение духа. Ее очарование заключалось в ее интересе к людям, она обладала неимоверным любопытством. Каждый раз, когда Эллен выходила на работу после выходного дня, она шла на кухню за едой для тети Шарлотты, и мне было слышно, как они вместе смеялись.

– Сестра Ломан словно солнечный лучик в доме, – сказала миссис Бакл.

Она была права.

Именно Чантел придумала, что нам надо вести дневники. Жизнь, по ее мнению, полна интересных событий.

– Не у всех, – вздохнула я.

– У всех, – настаивала она.

– Здесь не происходит ничего, – возразила я. – Я потеряла счет дням.

– Поэтому ты и должна вести дневник и все в него записывать. Вот что я придумала. Мы обе будем вести дневники и давать их читать друг другу. Вот увидишь, как весело будет сравнивать, что мы пишем об одних и тех же событиях. Мы будем их видеть глазами друг друга.

– Дневник, – сомневалась я. – У меня нет времени его вести.

– Найдешь. Писать будем одну правду. Я настаиваю. Ты поразишься тому, как изменится твоя жизнь.

Таким образом мы стали вести дневники.

Она оказалась права, как и всегда. Жизнь приобрела новый смысл. События стали казаться мне менее скучными, было любопытно следить за тем, как по-разному мы их воспринимаем. По сравнению с дневником Чантел, в котором ярко проступала ее личность, мой отчет казался однообразным. Она иначе видела людей, они становились гораздо интереснее в ее описании, даже тетя Шарлотта в ее изображении выглядела почти привлекательной.

Нам доставляло огромное удовольствие вести дневники. Самым важным, по словам Чантел, являлось то, что мы должны писать только правду.

– Понимаешь, Анна, если тебе что-то не нравится во мне, ты не должна этого скрывать. Какой смысл в дневнике, если писать в нем неправду?

Итак, я стала вести дневник – это походило на разговор с самим собой, каждую неделю мы обменивались дневниками и узнавали правду друг о друге.

Часто я дивилась тому, как же я жила до знакомства с Чантел. В какой-то степени она стала лекарством и для меня, как и для тети Шарлотты, только я не нуждалась в физическом уходе за собой.

С тех пор, как появилась Чантел, прошло десять месяцев. Снова наступила осень. Краски и ароматы осени, как и прежде, навевали на меня грусть, но на душе стало легче. Летом часто шли дожди, и из-за постоянной сырости здоровье тети Шарлотты ухудшилось, теперь она была не в состоянии подняться с кровати. Доктор Элджин оказался прав, когда посоветовал нанять сиделку. Я удивлялась легкости, с какой хрупкая Чантел с помощью миссис Мортон поднимала тетю. Болезнь тети Шарлотты прогрессировала, и доктор прописал ей таблетки опиума в качестве снотворного. Сначала она не желала принимать их, считая наркотиком, но в конце концов сдалась.

– Одну на ночь, – приказал доктор Элджин. – В крайнем случае две. Больше ни в коем случае.

Таблетки хранились в буфете в коридоре близ ее комнаты. Доктор посоветовал не держать их рядом с ее кроватью, чтобы у нее не возникло соблазна при острой боли принять большую дозу: при частом употреблении опиум перестает действовать.

– Проследите за этим, сестра Ломан.

– Можете положиться на меня, доктор, – ответила Чантел.

Что он, естественно, и делал. Он считал, что я правильно поступила, наняв сестру Ломан. Тетя – очень сильная женщина. Ничем ужасным она не больна. А за ее артрит он спокоен. В подобном состоянии она может жить много лет.

На следующую ночь после этой беседы со мной произошло нечто странное. Проснувшись, я обнаружила, что стою рядом со своей кроватью. Я никак не могла понять, что случилось. Мне приснился странный сон, но что именно, я не помнила. Кажется, что все мы – и Эллен, и миссис Мортон, и я, и Чантел – состарились в ожидании тетиной смерти. Из всего, что я увидела во сне, я помнила лишь слова, которые звенели у меня в ушах: «Много лет…». Каким образом я вылезла из кровати? То мне казалось, что я помню, как я встала, то, что не помню.