Конечно, это поэтическая идея. Романтизм познакомил нас с идеей того вечного, что внутренне присуще поэтическому опыту нашего мира, а не иного, священного мира. Так, многие поэты – Виктор Гюго, Хопкинс, Шарль Пеги, Уоллесом Стивенсом, – воспевали солдата как безымянную фигуру прославления.
Это художественное преобразование фигуры солдата важно, поскольку, в действительности, речь идет в равной мере и о политическом жесте. Фигура солдата, очевидно, была образцовой на протяжении всего революционного периода политики. «Быть солдатом революции» – вот общее убеждение тех времен. И, как это часто бывает, поэзия предвосхищает и проясняет политическую субъективность. Вот почему я буду здесь на нее опираться.
Я выбрал для вас два стихотворение – одно английского поэта Джерарда Мэнли Хопкинса, написанное в 1888 году, а другое – американского поэта Уоллеса Стивенса, написанное в 1944 году. У двух стихотворений есть нечто общее – идея о некоем взаимном отношении между героизмом солдата и победой над смертью, победой анонимной и нерелигиозной, даже если Хопкинс напрямую поэтизирует христианские мотивы.
Приведу сначала стихотворение Хопкинса[3].
Да. Почему все мы, видя солдата,
благословляем его?
Благословлять
Наши красные мундиры, наши синие
воротники?
Большинство из них ведь
Лишь хлипкая глина, и даже
мерзкая глина.
Вот в чем дело: сердце,
Ибо гордо оно и называет отважным
это призвание, угадывает,
Что, надеется что, делает вид, что люди
должны быть не меньше;
Оно воображает, притворяется,
числит, ценит художника
за его искусство;
И охотно на всё ставит высшую пробу,
поскольку всё ловко,
А красное платье сам дух войны
выражает.
Помажьте Христа нашим царем.
Он знает войну, он срок свой солдата
отбыл сполна;
Никто с канатом не ладит лучше его.
И в радости ждет он
Сейчас, и видя где-то, как человек
делает все, что может человек,
Из любви склоняется к нему,
бросается ему на шею, целует,
И кричит: «О дело сделанное Христом!
Так Бог-ставший-плотью делает тоже:
Приди я снова, – кричит Христос, —
так должно быть».
Только три комментария:
1) Для Хопкинса вопрос как раз в фигуре, образце. Каждый благословляет солдата, каждый благословляет сам его внешний вид – «наши красные мундиры, наши синие воротники». Дело в том, что этот вид – и есть «сам дух войны». Солдат соотносится с видимым, с непосредственной или чувственной символической репрезентацией. Он является формальной видимостью духа войны.
2) Почему этот дух войны так важен? Дело в том, что он является выражением человеческих способностей, превосходящих опасность и смерть. Это ситуация, в которой человеческое существо столь же совершенно и победоносно, как был сам Бог под именем «Христа». И как Христос воплощает Бога в его спасительной функции, то есть за пределами простого тождества Бога, безымянный солдат, в котором мы видим «как человек делает все, что может человек», воплощает человечество, которое становится по ту сторону своей животной преходящей природы, по ту сторону своего трепета перед смертью. По этой причине, так же, как истинная сущность Бога достигается в образе Христа, истинная сущность человечества выявляется фигурой солдата.
3) Но эта сущность человеческой природы идет далее простого осуществления. Она больше экзистенциальна, чем эссенциальна. Солдат является фигурой, которая преображает человеческую природу. Дело в том, что в действии солдата мы имеет нечто вечное, точно так же как в смерти Христа мы имеем Воскресение, новую жизнь. Об этом свидетельствует крик самого Бога, видящего солдата: «О дело сделанное – Христом!».
Наконец, мы можем сказать, что солдат – это метафора, которая содержит три фундаментальных черты человеческого существа, захваченного истиной. Во-первых, это пример для каждого, универсальное обращение; затем, это сам тип того, что может быть осуществлено кем-либо тогда, когда думали, всё уже невозможно, это создание новой возможности; наконец, это пример того бессмертного или вечного, что есть в действии, служащем истинной идее. Это создание имманентного бессмертия.
Все это мы находим и у Стивенса, но в более меланхоличной тональности. На мой взгляд, Уоллес Стивенс – величайший американский поэт XX века. Он родился в 1879 году, так что он был молодым человеком во время Первой мировой войны. А умер в 1955 году, то есть ему была известна и жестокая бойня Второй мировой. Он современник кульминации, но также и конца универсальности фигуры солдата. Это заметно по названиям произведений Стивенса в этот период. В 1943 году он публикует сборник с названием «Часть мира» – оно отображает идею конца мира как совершенной целостности. В этом сборнике вопрос о герое мы встречаем в явном виде: здесь герою времён войны посвящено великое стихотворение, заключение которого, говорящее о потенции или значении этой фигуры, остаётся неопределённым. Выбранное мной стихотворение относится к сборнику «Приближение к лету». У Стивенса лето всегда является именем утверждения, точно так же как солнце – это имя той точки, в которой бытие и явление неразличимы. Для Стивенса война перестала быть естественным местом нового героизма. Поскольку война – это конец очевидности солнца и безусловно утвердительного лета. Вопрос в таком случае ставится так: как после войн, безоглядно растрачивающих человеческий материал, ещё может быть мыслимым «приближение к лету»? Можем ли мы всё ещё надеяться после смерти образцового солдата на встречу с чем-то вроде истинного явления бытия и утвердительной мысли? Солдат для Стивенса – это герой, стоящий на неопределённом пороге своего необходимого снятия другой фигурой, тайным шифром которой как раз и является это стихотворение.
Название этого стихотворения – французское, «Esthétique du Mal»[4]. Это цитата из Бодлера. Название указывает нам как раз на то, что стихотворение располагается между эстетикой и злом, между упорствующей красотой фигуры и её меланхолическим исчезновением. Фигура солдата появляется в седьмой части стихотворения. Вот эта часть[5]:
Как красна роза – рана солдата,
Раны многих солдат, раны всех
Солдат, которые пали, красны от крови,
Солдата времени, выросшего
бессмертным в величии.
Гора, где приволья вовек не найти,
Разве что более глубокое безразличие
к смерти
И есть приволье, и восстает в темноте,
тенистый холм
Где солдат времени находит
бессмертный покой.
Концентрические круги теней, в себе
Неподвижные, но движущиеся по ветру,
Образуют мистические изгибы во сне
Временном бессмертного красного
солдата на его постели.
Тени его товарищей окружают его
В высокой ночи, лето выдыхает для них
Свой аромат, тяжелую дрему,
И для солдата времени оно выдыхает
летний сон,
В котором рана его хороша, поскольку
такой же была жизнь.
Ни одна часть его никогда не была
частью смерти.
Женщина проводит рукой по его лбу,
И солдат времени спокойно лежит
под этим прикосновением.
Опять же, три комментария:
1) Солдат здесь, в отличие от произведения Хопкинса, не представляется в своем внешнем виде или действии. Он представляется ранами и смертью. Его цвет – цвет крови. Но при этом мы видим положительное преображение, поскольку именно роза формализует рану («Как красна роза – рана солдата»). И рана сама, как роза, является символом благодати жизни: «рана его хороша, поскольку такой же была жизнь». Таким образом, солдат – это утвердительное опосредование между жизнью и смертью.
2) Солдат составлен временем. Всякий солдат – «солдат времени». Почему? Потому что война, то есть современная война не состоит из блестящих битв, в которых участвуют превосходные войны, упорствующие в своем личном предназначении. Современная война – это длительный период страданий миллионов безымянных солдат, темный период смертности – в грязи и руинах. Но при этом такое время создает нечто по ту сторону времени, эта смерть создает нечто по ту сторону смерти. Всё это стихотворение утверждает непрозрачное, но в поэтическом отношении существенное отношение между временем и бессмертием. Его формула «солдат времени находит бессмертный покой». Такова предельная сила фигуры солдата в момент его поглощения варварством государств. В солдате есть что-то великое, поскольку он, вопреки всему, анонимно создает связь между временем и бессмертием, но связь без Бога.
3) Наконец, мы можем сказать, что солдат – это новая форма очевидности солнца, творческой власти лета. Лето присутствует в ночи смерти: «В высокой ночи, лето выдыхает для них / Свой аромат, тяжелую дрему / И для солдата времени оно выдыхает летний сон». В этом смысле, умирающий солдат, к которому прикоснулась очевидность лета, остается нетронутым смертью. Таков смысл блестящей, но загадочной формулы: «Ни одна часть его никогда не была частью смерти». Фигура солдата, пусть она и заключена в смертном теле и кровоточащей ране, никогда не смешивается с различными формами религиозного жертвоприношения. Мертвый, солдат остается самой жизнью, розой, бессмертием лета в ночи.
Какой вывод мы можем сделать из всего этого? Солдат был современным символом двух весьма важных черт способности людей как животных создавать нечто за пределами собственных ограничений, то есть участвовать в создании некоторых вечных истин. Во-первых, благодаря фигуре солдата нам известно, что это творение может быть коллективным и имманентным, не завися при этом от религиозной веры. Во-вторых, мы знаем, что это творение является вечным в самом времени, а не после времени.