Аракчеев в царствование Павла I — тема большого рассказа. Он был командиром первого полка русской гвардии, генерал-квартирмейстером Русской армии, инспектором всей артиллерии, бароном, графом — Павел Петрович прибавил к его гербу девиз «Без лести предан». Но были также и две опалы, причем обе за дело… Под конец своего царствования государь, понимая, что беззаветно преданный Аракчеев необходим у трона, вызвал его из ссылки, однако заговорщики сумели задержать графа чуть ли не на городской заставе.
Два года спустя — 26 апреля 1803 года — Александр I вновь пригласил Аракчеева на службу, и он опять занял должность инспектора артиллерии.
«Во время последней кампании против французов (1806–1807) император собственными глазами убедился во многих беспорядках по военному управлению… Одною артиллерией, доведенною до совершенства графом Аракчеевым, остался он доволен, — свидетельствовал известный мемуарист Ф. Ф. Вигель. — Зная, сколь имя сего человека… было уже ненавистно всем русским, но полагая, что известная его энергия одна лишь в состоянии будет восстановить дисциплину в войске и обуздать хищность комиссариатских и провиантских чиновников, он не поколебался назначить его военным министром».
13 января 1808 года граф встал во главе Военного министерства. 17 января он был также назначен генерал- инспектором всей пехоты и артиллерии. Время было весьма напряженное: только что закончилась очередная война с Францией, и многие понимали, что Тильзитский мир долгим не будет; продолжалась война с Турцией, хотя боевые действия были приостановлены ввиду мирных переговоров; на пороге была война со Швецией… В этой обстановке военный министр не мог быть просто номинальной фигурой, «другом государя» — как порой занимали ключевые государственные посты иные из фаворитов Екатерины И. Он должен был взвалить на себя и исполнять огромный объем обязанностей.
Вновь обратимся к свидетельству Михайловского- Данилевского, к его многотомному труду «Александр I и его сподвижники в 1812,1813,1814 и 1815 годах». Это биографии генералов, участников боев, портреты которых помещены в Военной галерее Зимнего дворца. Есть там и портрет Аракчеева, хотя считается, что не по праву, так как граф в боевых действиях не участвовал. Ну, к этому мы еще вернемся. А пока строки из биографического очерка:
«Двухгодовое начальствование графа Аракчеева военным министерством ознаменовалось многими замечательными переменами и улучшениями, особенно по части внутреннего устройства армии и ее управления. Между прочим, по его проектам были учреждены рекрутские депо, в которых получали фронтовое образование рекруты прежде поступления их в полки, и учреждены учебные гренадерские батальоны. Цель их — доставлять в армию сведущих унтер-офицеров…»
А вот — «История Русской армии»: «В бытность министром графа Аракчеева значительно сокращена переписка и упрощено делопроизводство… В 1809 году введено отдание чести и вообще приняты строгие меры к упрочению субординации и дисциплины в войсках, в частности в офицерской среде, сильно было распустившейся после смерти императора Павла».
Министру Аракчееву пришлось побывать и на театре боевых действий, причем не впервые, потому как до того он был в сражении при Аустерлице, состоял при государе, который, как известно, тогда находился на поле боя. В феврале 1809 года Александр I направил графа в Финляндию «с непременным повелением… двинуть войска в недра Швеции, через Ботнический залив». Дело в том, что, по словам Керсновского, «не веря в успех предприятия, генерал Кнорринг (главнокомандующий в Финляндии) и старшие начальники затягивали и откладывали его выполнение. К выступлению их побудил лишь посланный государем Аракчеев».
1 марта войска двинулись тремя колоннами через лед Ботнического залива в направлении Торнео, Умео и Аландских островов. Этот переход считался одной из славнейших страниц истории нашей армии. «Такова сила энергии графа Аракчеева, и ему одному принадлежит слава приведения в действие великой мысли Александра о перенесении русских знамен на шведский берег», — говорится в «Русском биографическом словаре». Александр I прислал графу свой орден св. Андрея Первозванного, но Аракчеев отказался от столь высокой чести.
5 сентября того же 1809 года между Швецией и Россией был заключен Фридрихсгамский мирный договор, а через год, с учреждением Государственного Совета, граф был назначен в этом Совете председателем Департамента военных дел, оставаясь при этом членом Комитета министров и сенатором. Его место в Военном министерстве занял генерал М. Б. Барклай де Толли…
Теперь вернемся к портрету Аракчеева в Военной галерее Зимнего дворца. Экскурсоводы утверждают, что помещен он здесь случайно, как бы «по блату». Но вот заметки графа о самых важнейших этапах его биографии, сделанные на прокладных листах принадлежавшего ему Евангелия. Верующий человек тут, как известно, душой кривить не станет: «Июня 17-го дня 1812 г. в городе Свенцянах призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с оного числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора». Значит, участие в войне Аракчеев принимал, и немалое. К тому же в 1813 году он сопровождал государя, находившегося в Действующей армии, участвовал в боях при Люцене и Бауцене… Недаром же его, одновременно с М. Б. Барклаем де Толли, Александр I хотел произвести в генерал-фельдмаршалы. Граф отказался.
Одна из «претензий» современников и потомков к Аракчееву заключена в том, что это якобы он придумал «военные поселения», которые так и вошли в историю «аракчеевскими». Между тем и здесь Алексей Андреевич явился всего лишь ревностным исполнителем монаршей воли.
«Императора Александра I весьма часто и болезненно смущала мысль, что солдат, выступая на защиту отечества, лишен даже утешения предоставить своей жене и детям особый кров, где он мог бы с уверенностью найти их по окончании службы… Его доброжелательной душе рисовались в будущем идиллии Геснера, садики и овечки, — писал сенатор Е. Ф. фон Брадке. — Но граф Аракчеев сначала был решительно против этого и был вынужден изъявить свое невольное согласие лишь из опасения, что тот, кто примет на себя выполнение этой любимой мечты, может сделаться его опасным соперником». (Можно ли упрекнуть графа в том, что он не желал иметь соперников? Кто из нас таковых иметь желает?)
Про «садики и овечек» — очень трогательно, но стоит учесть, что сенатор писал это в царствование императора Николая Павловича, брата Александра I, когда поселения еще существовали. Зато в «Истории Русской армии», написанной в 1930-х годах, тема раскрывается несколько шире: идею поселений государь позаимствовал у прусского ландвера и хотел претворить ее в жизнь еще до Отечественной войны. Не успел. Когда же предложение возникло вновь, то против него резко выступили фельдмаршал М. Б. Барклай де Толли, начальник штаба 1 — й армии генерал-лейтенант И. И. Дибич и граф Аракчеев, «видевшие, что это повлечет за собой расстройство и ослабление боеспособности войск». Тогда-то и встал Алексей Андреевич на колени: «Государь, вы образуете стрельцов!» Тщетно. «Александр Благословенный» заявил, что «поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова».
Описаний военных поселений и быта поселенцев сохранилось немало. Одно из них принадлежит перу Н. И. Греча — журналиста, писателя и просветителя: «Вместо привольных, хотя и невзрачных, крестьянских изб возникли красивенькие домики, вовсе неудобные, холодные, в которых жильцы должны были ходить, сидеть, лежать по установленной форме… Эти учреждения возбудили общий ропот, общие проклятия. Но железная рука Аракчеева, Клейнмихеля сдерживала осчастливленных, по мнению Александра, крестьян в страхе и повиновении».
Известно, что российские правители народ за людей не считали — так, «расходный материал» для экспериментов и реформ, проводимых Иваном Грозным, Петром Великим, Иосифом Сталиным… Вот и граф Аракчеев знал, что настоящего солдата можно воспитать только «строгостью». Великий князь Константин сформулировал это четко: «девятерых забьем — десятого выучим».
Пишем это не в оправдание графа — мол, время было такое, по-иному было нельзя… Можно было, и свидетельства тому есть. Жестокость же порой вела к катастрофе, чему примером стали события в л. — гв. Семеновском полку, «подтянуть» который Аракчеев поставил полковника Шварца. Тот взялся за дело так рьяно, что за несколько месяцев замучил солдат издевательствами, муштрой и побоями, в результате чего любимый государев полк взбунтовался…
Такие вот штрихи к портрету — не только личности, но и эпохи, эту личность породившей. Недаром Денис Давыдов так характеризовал Аракчеева: «…Отлично умный, хотя грубый и кровожадный солдат…» И дальше с искренним и понятным уважением: «Найдя после смерти своей любовницы Настасьи много писем с подарками, он собрал их в одну комнату; пригласив к себе всех просителей, имена которых находились в конце писем, он сказал им: “Это ваши вещи, пусть каждый возьмет свое”». Понятно, что дары, которые разного рода просители присылали Настасье Минкиной, чтобы она «замолвила словечко», были очень недешевые. Кто после того может упрекать графа в мелочности? А какое позорище было для «взяткодателей»!
После кончины императора Александра Павловича граф Аракчеев отошел от дел и поселился в своем имении Грузино, где создавал образцовую усадьбу. На ее территории он установил памятники Павлу I, Александру I и павшим в Наполеоновских войнах офицерам гренадерского графа Аракчеева полка. Немалые средства передал он на создание в Новгороде кадетского корпуса. Когда же в 1834 году Аракчеев умер, то оказалось, что все свои средства он передает в распоряжение императора, и Николай I распорядился отдать этому корпусу все его имущество.
«Личность Аракчеева в свое время сильно волновала воображение его современников, но едва ли она будет долговечна в памяти потомков, — утверждали авторы «Русского биографического словаря». — Он был строгим исполнителем служебного долга, так, как он понимал его, но при этом его деятельность была чужда тех возвышенных стремлений, которые не утрачивают своего обаяния даже тогда, когда бывают соединены с заблуждениями и неудачами. Он олицетворял жизнь со службою и, подчиняясь всем ее суровым требованиям, того же, с неумолимою и неразборчивою взыскательностью, требовал и от других… Этот преданный слуга Александра остался верен прежде всего отличавшему его грубому презрению к человеческому достоинству, к тем струнам души, без которых немыслимы верные слуги Царю и Отечеству».