— Во как? — воскликнул Ярослав. — Давайте на следующий год поэкспериментируем и вернем старинный рецепт к жизни. Членистоногих я гарантирую!
— Ловлю на слове, — кивнул Мыльников.
После того он продолжил обсуждать вслух заграничные парадоксы:
— А еще «американские горки» во многих странах мира тоже называют «русскими». По-испански «монтанья русса», по-итальянски «монтанье руссе», ну и так далее.
— А это что еще за чудо? — спросила Ольга.
— Аттракцион. Когда ты то взлетаешь к облакам, то падаешь в яму… Эдакая возможность потрепать себе нервы.
— У нас в Москве такого нет… Вы, наверное, в США эти горки испытали? — покосилась на него хозяйка: вдруг их гость просто затеял очередной розыгрыш — праздник все-таки. Новый год!
— Никак нет, — с серьезным видом развеял все ее сомнения Дмитрий Юрьевич. — В Ленинграде. В саду Госнардома[16]. Где зоосад.
— Все. Закончится война — и летом приедем к вам, — загорелась Фигина. — Примете?
— Какие могут быть сомнения? Непременно приму, — уверенно пообещал академик. — Всех. В том числе и детишек. Шурик с Андрюхой теперь мне как родные.
— Спасибо. Вы нам — тоже! — ответила Ольга.
— Вот только разбомбили фашисты всю эту роскошь. Еще в самом начале войны, — с печальным видом сообщил Мыльников.
— Ничего! Мы новый аттракцион построим. Лучше прежнего. Назовем его «Советские горки» — и дальше будем наслаждаться жизнью, — оптимистично заверил неунывающий Плечов.
— А сейчас… Поскольку до утра еще уйма времени… — зевнув, предложил Дмитрий Юрьевич. — Может, продолжим наши лингвистические забавы?
— С удовольствием, — подтвердил Ярослав, в очередной раз мысленно подивившись широте и крепости познаний своего старшего товарища в самых различных сферах жизни.
— Плесните-ка мне еще чуток шампанского. Для смазки звукового аппарата. Хочу выпить за Победу, — тем временем попросил Мыльников. — А то «щось у горлі деренчить», як казала моя полтавская бабуся.
— Пожалуйста! — Агент взял в руки уже наполовину пустую бутылку и до краев наполнил бокалы — свой и академика, решив, что Фигиной, пожалуй, достаточно.
— На Западе никак не могут понять загадочную русскую душу… — задумчиво произнес академик. — И поэтому ко всему необычному, а порой и просто страшному стараются прилепить прилагательное «Russian», которое у них созвучно слову «rush», «rushing», то есть «натиск», «бросок», «погоня», «нечто быстрое, агрессивное, непредсказуемое и потенциально опасное». Поэтому они и перекладывают на нас подобные характеристики.
— А мы на самом деле «белые и пушистые»? — хитро покосившись в его сторону, уточнил наш главный герой.
— Ну… почти, — улыбнулся Дмитрий Юрьевич, отчетливо понимая, на что намекает Ярослав. — Во всяком случае, все равно не такие страшные, как они малюют. Согласитесь, мой молодой друг…
— Согласен. У них своя азбука, а у нас — своя. И свое словообразование. Между прочим, очень древнее, никак не «младше» англосаксонского, — заявил Плечов. — Да и у них самих все не все так радужно, не так гладко с нашей критикой… «Russian» и «rush» хоть и пишутся через латинскую букву «u», произносятся как «рашен», «раш». А у славян «Ра» — одно из названий Солнца. То бишь мощный поток силы, энергии. Вот почему русские — это те, кто обладает силой, энергией.
— Занятно. Как-то я об этом не подумал… — признался Мыльников.
Глава 16
Первого января, в полдень, их поздравил товарищ Копытцев. И заодно провел то ли предварительный инструктаж, то ли ознакомительную лекцию, то ли какое-то совершенно непонятное собеседование. Естественно, под любимые им пироги.
— Итак, скоро выезжаете, — для начала сообщил он, с наслаждением похлебывая горячий чаек. — Цели, задачи всем ясны?
— Так точно! — в один голос заверили комиссара Мыльников и Плечов.
— На первом месте — свитки Ломоносова и его личный архив, остальное — как уже получится, — очертил круг задач Алексей Иванович.
— Понятно! — откликнулся Дмитрий Юрьевич.
А его напарник и так прекрасно знал, чем им предстоит заняться…
— Как известно, Швеция — не самая дружественная для нас страна, хоть и пытающаяся по мере возможности сохранять видимость нейтралитета, — тем временем спокойно вел далее комиссар. — Она по-прежнему экспортирует в фашистскую Германию железную руду, из которой та изготавливает около сорока процентов необходимых вооружений; разрешает вермахту использовать свои железные дороги для перевозки военных грузов; позволяет немецким солдатам беспрепятственно следовать через собственную территорию домой и обратно в воинские части, базирующиеся, например, в соседней Норвегии. Так что придется вам быть предельно осторожными…
Академик поморщился, но ничего не сказал. Копытцев, вроде бы не обратил внимания на его реакцию и продолжил:
— Вы оба отправляетесь в Стокгольм с официальной миссией по приглашению Шведской королевской академии наук.
— Той самой, что принимает участие в выдвижении кандидатов на соискание Нобелевской премии? — уточнил Ярослав.
— Так точно… Сейчас мы еще раз проверяем все документы, дабы избежать истечения их срока действия. Хотя в приглашении написано: «Ждем вас в любое удобное для вас время… Профессор Хенрик Бреннер…»
— Но он давно умер… — удивился Дмитрий Юрьевич.
— А вы были знакомы?
— Нет. Смерть настигла беднягу, когда я еще не родился — лет так двести тому назад.
— Но вот же, смотрите. Здесь, внизу, его подпись…
— Скорее всего, это какой-то потомок знаменитого ученого… Интересно будет с ним познакомиться. Ибо господин Бреннер (тот, давний), можно сказать, мой кумир в науке… Много лет назад он выдвинул теорию, что русские произошли от скандинавов, но, побывав в России, пришел к выводу, что этот процесс был обоюдным. В мире все время шел длительный процесс ассимиляции. Мы от них, они от нас — не так уж и важно; главное — оставаться людьми!
— Точно. Вот там, на месте, и обсудите — кто прав, — вполне по-философски рассудил выпускник мехмата Копытцев. — А кто — нет.
— Оба! — рассмеялся Дмитрий Юрьевич. — Уверен, что оба.
— Сейчас мы рассматриваем несколько вариантов вашей доставки к месту назначения, — не стал спорить с профессором Алексей. — По воде или по воздуху. Увы, оба варианта небезопасны, мы выбираем лучший. Так что пока живите спокойно и занимайтесь своими делами. Как только что-то прояснится, я вам сразу сообщу о нашем решении.
Он поднялся с места и, нахлобучив на голову модную (почти ленинскую) кепку, приобретенную совсем недавно в одном из магазинов Москвы, откланялся:
— Все, должен идти. Сразу после обеда у меня важнейшее совещание. Связанное, между прочим, и с вами.
— Что ж. Давай! До следующей встречи. — Ярослав, поднимаясь из-за кухонного стола, протянул ему ладонь для прощального рукопожатия.
— Ты выйди со мной, пожалуйста, — игнорируя этот жест, приказно добавил комиссар. — Еще одно дело есть…
— Что-то перестала мне нравиться эта наша затея… — еще на ступеньках начал Алексей Иванович.
— Чего вдруг? — удивился шедший сзади Ярослав.
— А может, старый интриган дядя Митя просто хочет «развести» нас и остаться в Швеции? Воссоединиться с семьей, попросить политического убежища…
— Не верится, — положил ему на плечо руку секретный сотрудник. — Хотя… Как ни странно, такой вариант тоже нельзя сбрасывать со счетов.
— Как думаешь, оружие тебе взять с собой стоит? — продолжил рассуждать вслух комиссар.
— Не надо. Я его, в случае чего, голыми руками… — заверил Плечов и для пущей убедительности сжал ладонь в кулак.
— А если тебя «примут» прямо при встрече? И сразу бросят в каталажку…
— Зачем я им?
— Не помешаешь. В качестве разменной монеты. А то и с целью вербовки… Чтобы позже вернуть на Родину уже с их заданием… Мол, Мыльников заболел, лежит в тяжелом состоянии в каком-нибудь королевском госпитале; вылечится — вернется! Легенду придумать не так уж и сложно…
— Но ты же знаешь меня, братец? Я преданный и верный. С юных лет за дело партии стою. Хотя — не скрою — меня тоже кое-что насторожило.
— Что именно? — толкнул входную дверь Копытцев и вышел на улицу, оказавшись, таким образом, прямо напротив своего автомобиля.
— Оказывается, академик дружит с неким профессором Пчоловским — по всей видимости, отцом нашего «товарища», — признался секретный агент.
— Именно поэтому ты и затребовал его фотографию? — наконец догадался Алексей. — Хочешь, чтобы дядя Митя на нее взглянул?
— Так точно!
— Прекрасно… Только зачем было упоминать эту злополучную фамилию?
— Это не я. Он сам начал. Еще в Ленинграде. Причем в разговоре с каким-то очень подозрительным типом.
— Почему сразу о нем ничего не рассказал?
— Да мне ж о нем ничего не известно. Ни имени, ни фамилии. А расспрашивать, сам понимаешь, чревато.
— Согласен… Тьфу ты черт — все твои словечки подобрал… Я среди ребят клич бросил, мол, кто найдет у себя фото Пчелова, получит премию. Но, похоже, тот гаденыш сознательно не лез в объектив.
— Профи, — хмыкнул Ярослав.
— Да… Недооценили мы его. Ну, ладно, беги… Как бы мой спаситель что-нибудь не заподозрил.
— А ну подскажи, какой сегодня день? — поинтересовался Мыльников, когда хлопнувшая дверь сообщила, что Плечов вернулся в родную квартиру.
— Суббота, — равнодушно бросил тот.
— На шведском это звучит как Lördag… — задумчиво молвил Дмитрий Юрьевич. — Что дословно означает «день стирки».
— К чему это вы, товарищ академик? — не понял Ярослав.
— Да вот… Как-то не упомянул об этом, когда рассказывал о происхождении названий дней недели, — признался Дмитрий Юрьевич.
— И теперь вам не терпится исправить положение?
— Хотелось бы…
— Что ж… Начинайте. Я весь — внимание!
— Правильнее даже не «день стирки», а «день купания», поскольку у скандинавов раньше было принято каждую субботу купаться в реке или каком-либо ином водоеме, и, следует признать, это была достаточно сильная, устоявшаяся веками привычка, поскольку слово «löga» переводится как «закон, традиция» (в современном шведском закон — «lag»); а еще древнегерманский корень «laugo» означает «вода, водопад». Выходит, это уже не обычное омовение, а какое-то ритуальное, обязательное действо. Причем — для всех скандинавов.