— Все! — сказал, как отрубил, Мыльников-старший, вызвав тем самым полное разочарование у нашего героя, мгновенно отобразившееся на его лице.
Вот это неожиданность… И очень неприятная. Выходит, прав Копытцев, и эти двое их просто дурачат, чтобы остаться на Западе?
— Что же тогда вы намеревались вернуть родной стране? — наградив старика не самым приветливым взглядом, чуть ли не вскрикнул Ярослав.
— Ничего! Вы уж простите старика за то, что водил вас за нос, — ответил тот, явно наслаждаясь произведенным эффектом, и, выдержав томительную паузу, добавил: — Кроме Ломоносовских свитков, конечно. А также дневников нашего гениального соотечественника. Я ведь еще тогда дал сам себе слово, что они в любом случае останутся в России…
— Ну хоть что-то, — облегченно выдохнул Плечов, прекрасно осознавая, что слова «хоть» и «что-то» в данном случае неуместны категорически.
Ведь самое что ни на есть главное спасено!
Для нашего трудового народа, для истории…
Для Правды!
Простившись с русско-шведским ученым, разведчик пошел наверх — в отведенную для него комнату. Однако в самом конце пути, когда он уже взобрался на самую последнюю ступеньку слишком извилистой лестницы с резными балясинами, увенчанными фигурками каких-то былинных персонажей, Ярослав столкнулся лицом к лицу со светловолосой незнакомкой, позади которой с измученным лицом плелся Дмитрий Юрьевич.
— Знакомьтесь, мой молодой друг. Это Линда Седерстрем, — подмигнув коллеге, представил свою очаровательную спутницу академик. — Ведущий корреспондент одной из самых влиятельных газет не только в Швеции, но и на всем Скандинавском полуострове.
— Зовите меня на американский манер — Линди, — протягивая хрупкую ладонь, чуть ли не пропела блондинка на прекрасном немецком языке, которым Плечов весьма неплохо владел. — Из «Вечерней газеты». «Афтонбладет»[22], может, слыхали?
— Нет. Пардон, но ни про каких «бладет» мне доселе ничего не было ведомо. Однако я надеюсь вскоре исправить этот очевидный недостаток, — Плечов галантно поцеловал изящную белую ручку (чего ему еще не приходилось делать ни разу в жизни) и поплелся за красоткой вниз, расстроенно размышляя: «Делать мне больше нечего, как тебя провожать… А куда денешься? Европейская обходительность, чтоб ее…»
В дверях Линда остановилась и приветливо помахала рукой остававшемуся на прежнем месте пожилому хозяину дворца.
Тот ответил взаимностью.
А секретный сотрудник, словно завороженный, брел за дамой все дальше и дальше по идеально вымощенной лесной тропинке — прямиком к припаркованному за оградой дома автомобилю.
Но это был еще далеко не конец устроенного спектакля…
Возле машины госпожа Седерстрем мило улыбнулась и… чмокнула нашего главного героя в щеку. Затем обошла свой «Volvo» справа…
«Черт, что это она вытворяет? — растерянно подумал Ярослав. — А… Я совсем забыл! У них ведь левостороннее движение, и руль, соответственно, находится с правой стороны…»
Тем временем журналистка резко рванула на себя переднюю дверцу, после чего, задрав юбку выше колен, начала протискиваться на свое, может, слишком тесное, однако же абсолютное законное, водительское место.
Когда сей нехитрый, в общем-то, трюк, наконец, удался, дама открыла окошко и на совершенно дикой интернациональной смеси буквально прошипела, будто ядовитая гадюка, которые, хоть и в небольшом количестве, все же водятся, в советском, по крайней мере, Заполярье:
— Гудбай, майн юнге![23]
— Вот же стерва!.. — выдавливая предельно вежливую, до самых ушей улыбку, выругался ей вслед Ярослав. — Я таких в своей жизни еще не встречал. И откуда она взялась?.. Впрочем, чего я так разбушевался? Но именно эта марка машины ей очень даже подходит…
«Volvo», как известно, со шведского так и переводится: «кружусь, вращаюсь, кручу».
Поневоле вспомнишь наше: кручу — как хочу!
Это точно про нее…
А хочет эта девушка ох как много! Понять бы еще — чего…
Глава 8
Утром следующего дня Дмитрий Юрьевич загорелся желанием посетить могилу своего предка, основателя знаменитой философской династии — Николая Дмитриевича Мыльникова.
— Ну что ж, пошли, — без долгих раздумий согласился Юрий Николаевич.
— Может, все-таки, лучше «поехали»? — настороженно поинтересовался академик, не понимая причин странного предложения своего отца. — Как я понимаю, у нас в гараже пылится какой-то лимузин… И даже, как мне кажется, не один. Не дадим ржаветь железу!
— Нет. Пройдемся пешком! — жестко парировал Юрий Николаевич.
— Далеко? — робко поинтересовался «сынуля».
— Сам увидишь, — по-философски развел руками Мыльников-отец, после чего, правда, сообщил: — От силы километров пять в одну сторону будет. Может, и меньше. В нашем возрасте гулять полезно.
Ярослав, ставший свидетелем этого разговора, решил один не оставаться и без лишних слов увязался следом за представителями знаменитой научной династии.
— Исход русских из большевистской России не обошел стороной и Швецию, — начал глава философского клана, едва минул ограду собственного дворца. — Хотя большинство эмигрантов все же отдали предпочтение Финляндии; как-никак, она географически ближе и доступнее; к тому же у многих знатных петербуржцев на Карельском перешейке были дачи. Да и сам отъезд поначалу воспринимался как временное явление, мол, месяц-другой — и все вернется на круги своя.
Но не вернулось…
Напротив, после Зимней войны 1939–1940 годов к нам хлынул второй поток беженцев, в разы увеличивший число прихожан единственного православного собора в Швеции — Преображенской церкви, которую возглавляет мой юный и в то же время — давний друг, отец Стефан Тимченко[24], в прошлом офицер Добровольческой армии. Хотите узнать его историю?
— Конечно, — подал голос Плечов.
— Тогда слушайте… Родился Стефан Петрович в Харьковской губернии в 1898 году. После Гражданской войны через Константинополь перебрался в Болгарию, трудился разнорабочим на шахте. Через два года он уехал в Прагу, где обучался на русском отделении (было и такое) Карлова университета; через пять лет получил диплом юриста. После чего переехал в Париж и с первой же попытки поступил в Свято-Сергиевский православный богословский институт, по окончании которого был назначен настоятелем православного храма в Бельфоре, что во Франции. И понеслось! Ровно через два года отца Стефана направили в Антверпен (если кто не знает, это Бельгия) для основания православного прихода, получившего название Георгиевская церковь. А еще спустя несколько лет — сюда, в Скугсчуркугорден, что переводится как Лесное кладбище — единственное, чтоб вы знали, в Швеции, где имеется православный погост.
— И где же он, где? Сколько еще до него идти? — обливаясь потом, нетерпеливо спросил Мыльников-младший, после чего пожаловался: — Как бы вам не пришлось копать яму еще и для меня в этом проклятом Скунс… чурко… гордене. А это наверняка недешево! Надеюсь, отец, ты не позволишь себе такую расточительность?
— Нет, родной. Не позволю. Дома ведь все равно лучше. И жить, и умирать! Я не раз тебе говорил об этом. Потерпи чуть-чуть. Немного осталось: версты две-три, и ты все увидишь собственными глазами.
— Что? Еще две-три версты? Я лучше тут сдохну, — академик демонстративно опустился на свежевыкрашенную, но уже не пачкающуюся скамью у подножия вдруг выросшей прямо перед ними кирпичной арки и, закрыв лицо руками, запричитал, используя весь свой артистический дар, унаследованный от матери — примы Мариинского театра.
— А ты подними головку, сынок, — на и без того ехидной физиономии старика играла прямо-таки дьявольская улыбка.
— «Skogskyrkogården»… — повиновавшись, прочитал Дмитрий Юрьевич. — Так что же это выходит? Что ты напрасно меня дразнил? А кладбище на самом деле находится у нас под боком? В том же лесу, где и твой чертов коттедж…
— Ну да, — не стал скрывать правды Юрий Николаевич.
— Так это же меняет дело! — Мыльников-младший быстренько покинул свой «насест». — Веди меня быстрей к могиле деда. Да… И не умолкай, пожалуйста… Что ты там говорил про православный участок погоста?
— Он здесь, между прочим, не один, — продолжил рассказ Юрий Николаевич. — В 1912 году муниципалитет Стокгольма приобрел в южном пригороде восемьдесят пять гектаров земли для обустройства нового городского кладбища и оперативно провел международный конкурс на лучшую его планировку, поставив одним из главных условий максимальное использование особенностей ландшафта. Победили в нем молодые шведские архитекторы Гуннар Асплюнд и Сигурд Леверентц. Ну а первые православные захоронения появились здесь еще в 1920‐е годы. Видите православный крест?
— Ага! — первым откликнулся Плечов.
— Нам туда. Сделан крест из серого камня на средства россиянки Веры Георгиевны Викандер. Знаете такую, Ярослав Иванович?
— Нет, — честно признался секретный сотрудник.
— Эта экстравагантная и очень симпатичная барышня больше известна как супруга Сергея Уточкина, знаменитого русского авиатора.
— Он, кажется, из Одессы, — вставил Мыльников-младший.
— Совершенно верно, родной, совершенно верно! Когда Уточкин погиб, Вера вышла замуж за богатого шведского коммерсанта Яльмара Викандера, имевшего бизнес в том числе и в России, где они познакомились. Она уехала вместе с мужем в Стокгольм, где взяла на себя все заботы о Свято-Преображенском храме; его здесь практически из любой точки видно. Согласны?
— О да! — опередил Ярослава в скорости реакции Дмитрий Юрьевич, после чего ступил на довольно широкую дорожку, по обе стороны которой росли березы и сосны, прикрывавшие собой стройные ряды могил. Именно эта тропа вела к холму, увенчанному тем самым православным крестом.
— Вот здесь, слева, покоится полковник Левашов, сопровождавший вместе со мной ценности царского двора, — продолжил «гид», когда они все дружно (и одновременно) взобрались на гору. При этом сам старик ни чуточку не устал и даже не задыхался. — После октября 1917 года он принимал самое живое участие в организации в Стокгольме учебных заведений на родном языке для русских детей. Земля ему пухом… Ну, двигаемся дальше.