– Думаю, нет, – хмыкнул я.
– Впрочем, я бы и это пережила, – продолжала она. – Но когда он заявил, что отблагодарить его я смогу тем, что он будет трахать меня на кухонном столе, я не выдержала. И через пару дней приняла яд.
«Господи Боже!» – воскликнул я в душе.
– Но приняла слишком мало, мне только плохо стало. Бр-р, до сих пор чувствую эти боли в желудке. Неделю меня продержали в больнице. Ну а там мне пришло в голову отправиться в Голливуд.
– Почему именно в больнице? – спросил я.
– А я там читала все эти журналы про кино. Когда меня выписали, вышла на дорогу голосовать попуткам. Ну разве не смешно?..
– Пожалуй, да, – попытался я усмехнуться. – У тебя нет родных?
– Уже нет. Отец погиб в войну во Франции. Я бы тоже хотела… погибнуть на войне.
– А почему бы тебе не наплевать на всех этих киношников? – спросил я.
– А зачем? Ведь тут я за ночь могу стать звездой. Возьми хотя бы Хепберн, Маргарет Салливен или Джозефину Хатчисон… Но я скажу, что бы я сделала, если бы у меня хватило духу: прыгнула бы из окна, или легла под трамвай, или еще что…
– Это чувство мне знакомо, – заметил я, – да, знакомо.
– Мне кажется странным, – продолжала она, – что так много возни с живыми и так мало – с умирающими. Почему все эти высоколобые ученые думают над тем, чтобы продлить жизнь, хотя надо бы найти средства, чтобы приятно с ней покончить. На свете наверняка полно людей вроде меня, которые хотят умереть, только духу не хватает…
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – кивнул я, – прекрасно понимаю.
Потом мы оба помолчали.
– Одна приятельница уговаривала меня записаться на танцевальный марафон на пляже, – сказала она. – Еда и ночлег задаром, пока выдерживаешь, а если выиграешь, получишь тысячу долларов.
– Еда задаром – звучит заманчиво.
– И это еще не главное. На марафон ходит уйма продюсеров и режиссеров. Всегда есть шанс, что тебя заметят и возьмут на роль в каком-нибудь фильме… Что скажешь?
– Я? Куда там, я не умею танцевать…
– И не надо, достаточно просто двигаться.
– Лучше и пробовать не буду – вздохнул я. – Я был серьезно болен. Подхватил желудочный грипп и чуть не умер. Настолько ослаб, что до туалета ползал на четвереньках. Нет, лучше уж я и пытаться не буду, – покачал я головой.
– Когда это было?
– Неделю назад.
– Тогда ты уже в порядке.
– Нет, не совсем… лучше не пробовать. Могут быть рецидивы…
– Я бы за тобой приглядела.
– Может быть, через неделю, – начал я.
– Через неделю будет поздно. Да у тебя и сейчас сил – дай Бог всякому, – сказала она.
Руководствуясь законом, суд решил…4
Танцевальный марафон проходил в курзале на молу у пляжа, в огромном старом бараке, где когда-то был танцевальный зал. Барак стоял на сваях, и под ногами у нас днем и ночью шумел океан. Я чувствовал, как он дышит, чувствовал кончиками пальцев ног, словно через стетоскоп.
Внутри была паркетная площадка для танцующих, десять ярдов в ширину и почти шестьдесят в длину, вокруг нее с трех сторон – ложи с креслами, а за ними скамьи, как в цирке, для публики попроще. В конце площадки возвышался помост для оркестра. Играл оркестр только ночью, и хорошим его при всем желании назвать было нельзя. Днем приходилось довольствоваться той музыкой, что удавалось поймать по радио, – нам ее транслировали через репродукторы. Чаще всего – слишком громко, так что весь зал сотрясался от грохота. Были там распорядитель, в чьи обязанности входила забота о том, чтобы посетители чувствовали себя как дома; два арбитра, которые сновали между танцующими и наблюдали за порядком на площадке; два вышибалы, две медсестры и даже доктор на случай, если кому понадобится неотложная помощь. Правда, доктор тот не слишком походил на врача – был слишком молод.
Для участия в танцевальном марафоне записались сто сорок четыре пары, но шестьдесят одна отпала уже в первую неделю. По правилам танцевать полагалось час пятьдесят. Потом следовал десятиминутный перерыв на отдых, при желании в это время можно было вздремнуть. Только за те же десять минут надо было еще и побриться, или умыться, или сделать массаж ног – в общем, успеть все, что нужно.
Хуже всего была первая неделя. Ноги у всех опухли, а под нами без устали шумел прибой, разбиваясь о сваи. До танцевального марафона я всегда любил Тихий океан и все мне в нем нравилось: название, бескрайность, цвет и запах… Я мог часами сидеть, глядя на него, думать о кораблях, куда они уплывают и почему никогда не возвращаются, о Китае и южных морях, да о чем угодно… Но теперь с этим покончено. Я сыт Тихим океаном по горло. И мне наплевать, увижу я его еще когда-нибудь или нет.
Пожалуй, нет. Об этом позаботится судья.
Тертые ребята, имевшие в подобных делах немалый опыт, говорили нам с Глорией, что единственная возможность выстоять в таком марафоне – это иметь четкую систему использования десятиминутных перерывов: нужно научиться жевать бутерброд и одновременно бриться, научиться есть по дороге в туалет или же когда тебе массируют ноги, научиться читать газеты танцуя, научиться спать на плече у партнера; но все это были профессиональные фокусы, требовавшие навыка. Для нас с Глорией они оказались слишком сложными.
Я выяснил, что почти половина участников – профессионалы. Жили они тем, что участвовали в танцевальных марафонах, проводимых по всей Америке, некоторые даже ездили на попутках из города в город. Остальные были обыкновенными парнями и девушками, вроде меня и Глории.
Во время марафона мы подружились с парой номер тринадцать – с Джеймсом и Руби Бэйтс из какого-то городишки в северной Пенсильвании. Это был их восьмой танцевальный марафон; в Оклахоме они продержались 1235 часов и выиграли приз в 1500 долларов. Еще несколько пар утверждали, что они выигрывали тут или там, но о Джеймсе и Руби я знал, что они выдержат до самого финиша. Разве что Руби раньше родит. Она была на пятом месяце.
– Что это с Глорией? – спросил меня как-то Джеймс, когда мы возвращались после короткого отдыха на площадку.
– Ничего. Что ты имеешь в виду? – спросил я. Но я-то знал, в чем дело. Глория опять взялась за свое.
– Она все время твердит Руби, что та дура, раз хочет оставить ребенка. Глория уговаривает ее сделать аборт.
– Не понимаю, как Глория может говорить такие вещи, – постарался я смягчить ситуацию.
– Знаешь, ты скажи ей, пусть оставит Руби в покое, – сказал Джеймс.
Когда раздалась сирена, дав нам старт в двести шестнадцатый раз, я передал Глории слова Джеймса.
– Наплюй, – фыркнула она. – Что он может об этом знать?
– Не понимаю, почему им не завести ребенка, если хочется. Это же их дело, – возразил я. – И я не хочу злить
Джеймса. Он на этих танцах собаку съел и уже не раз помогал нам советами. Что мы будем делать, если он на нас рассердится?
– Ну как же ей не стыдно заводить ребенка, – настаивала Глория. – Зачем рожать ребенка, если у них нет средств, чтобы о нем позаботиться?
– Откуда ты знаешь, что у них нет средств? – спросил я.
– А что им тут делать, если бы это было не так? И она еще заявляет: «У всех есть дети…»
– Куда там, у всех… – заметил я.
– А тебе-то откуда знать? Тебе было бы лучше вообще не появляться на свет…
– Возможно, и так, – согласился я и тут же, чтобы сменить тему, спросил ее: – Как ты себя чувствуешь?
– Как всегда, ни к черту, – буркнула она. – Господи, стрелка на часах совсем не движется!
На помосте у распорядителя был большой транспарант с нарисованными на нем цифрами, обозначающими время. Сейчас стрелка указывала на 216. Над ней была табличка:
Протанцовано часов: 216
Осталось пар: 83
– Как твои ноги?
– Чертова слабость еще не прошла, – пожаловался я. – Этот грипп – жуткая вещь.
– Некоторые девицы думают, что для победы надо будет продержаться по меньшей мере две тысячи часов, – произнесла вдруг Глория.
– Надеюсь, нет, – содрогнулся я. – Не верю, что кто-то сможет столько выдержать.
– У меня уже туфли разваливаются, – сказала Глория. – Если не подсуетимся и не найдем спонсора, я скоро останусь босиком.
Спонсором участников обычно становилась какая-нибудь компания или фирма, предоставляющая паре свитера со своей рекламой и обеспечивающая их за это всем необходимым.
Мимо нас проплыли Джеймс и Руби.
– Ты ей сказал? – спросил Джеймс, не глядя на меня. Я кивнул.
– Подожди-ка минутку, – возмутилась Глория, когда они уже начали удаляться. – Это что ты себе позволяешь – договариваешься с ним за моей спиной?
– Скажи своей цаце, пусть лучше оставит нас в покое, – сказал Джеймс, по-прежнему обращаясь только ко мне.
Глория собиралась ответить, но, прежде чем ей это удалось, я оттащил ее подальше. Только скандалов нам не хватало.
– Засранец чертов, – бросила она.
– Он возмущен, – сказал я. – И к чему все это?
– А ну пойдем, – не унималась она. – Я ему покажу покой…
– Глория, – заметил я, – не лучше ли тебе последить за собой?
– Потише, потише, ребята, – шикнул кто-то. Я оглянулся. Это был один из арбитров, Ролло Петерс.
– Да пошел ты… – огрызнулась Глория. Я почувствовал, как напряглись под моей рукой мышцы ее спины.
– Тихо. Прекратите, – настаивал Ролло. – Вас слышат люди в ложах. Соображаете, где вы? В кабаке, что ли?
– Кабак бы не помешал, – буркнула Глория.
– Что да, то да, – поддержал я.
– Я вас предупредил, – насупился Ролло. – Повторять не буду. Зрители таких вещей не переносят.
– Зрители? Где ты их видишь? – съязвила Глория.
– Не беспокойтесь, оставьте это нам. – Ролло пронзил меня взглядом.
– Ну да, точно, – согласился я.
Он подул в свисток, и все остановились. Некоторые пары к этому времени вообще едва двигались, лишь бы их не дисквалифицировали.
– Отлично, дети мои, – сказал он, – а теперь устроим небольшой забег.