— Лев! — говорю. — Цуцульковский!!!
Смотрю: он сделал такое лицо… Прямо каменное! Даже глазами не моргает.
Тогда я вышла из-за Льва и загородила его от Самсона. Я бы не знаю от кого бы его загородила! Ведь Лев был моим избранником.
— Укусит! — прошипел сзади Лев. — Свиньи кусаются, как дьяволы!
Все точно. Самсон ощерил желтые клыки и, по-моему, приготовился к броску.
— А ну пошел!!! — заорала я, как в жизни бы не заорала, если бы за моей спиной не стоял окаменелый Лев Цуцульковский, Лев, о котором я думаю с утра, сразу, как только просыпаюсь!
Самсон опешил. Он вытянул чушку трубочкой, попятился и… жалобно загудел через нос.
Теперь на меня двинулся свиновод — тот, первый, в сатиновом халате.
— Девочка! — строго сказал свиновод. — Посторонись!
И Самсона мимо нас со Львом за ухо и за хвост ввели в свободный вольер.
…Вот мне нравится, когда в Москве апрель!.. Летели на повороте искры от трамвая — то Большой Медведицей, то Малой!
Лев сказал мне на прощанье:
— Знаешь, Шишкина, что больше всего ценил в женщине Карл Маркс?
Я не знала.
— Слабость, — сказал Лев. — Пока.
Глава 9О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НОЧЬЮ
Ночью я проснулась оттого, что Мариам в темноте ходила по комнате. Она ходила очень тихо, но за ней на весь дом топал Чипс.
— Ты чего? — говорю.
— Кажется, пора! — отвечает Мариам.
— Эй! — я вскакиваю с кровати и бегу к родителям. — Мариам — пора!!!
Залаял и запыхтел Чипс. Тут же вскочила мама. Папа тоже вскочил. И все впотьмах забегали, натыкаясь друг на друга.
— Свет! — скомандовала наконец мама. — Чипс — место! Мариам — одеваться!
— А я? Что мне делать? — спрашивает папа.
В руках он почему-то держит эспандер.
— Машину! — велит мама.
Я наспех напяливаю на себя одежду и бросаюсь выбирать книгу. Для Мариам. Чтоб ей там, в роддоме, было что почитать.
Самым подходящим для такого случая мне кажется «Трое в лодке, не считая собаки»! Я ее шесть раз читала — и все время хохочу.
Сначала меня и Чипса решили оставить дома. Но Чипс разнервничался и стал выть. Он вообще взял манеру завывать, когда Мариам куда-нибудь уходит.
Нас уже из домоуправления предупредили:
— Жалоба, — говорят, — поступила, от соседки снизу.
Она поэт. Пишет сатирические куплеты. А когда Чипс подвывает, ей кажется, что она на кладбище.
Мы не обижаемся. Понятно: если кажется, что ты на кладбище, о каких куплетах может идти речь!
А с другой стороны — не брать же Мариам его на работу в этот папин отдел глобальных проблем!
Хотя другая наша соседка — одинокая тетя Нина, учительница по географии (у нее доберман — и тоже подвывает) — берет! Он спит на уроках под учительским столом. И ничего. Только раз ей директор школы сделал замечание, когда тетя Нина вместе со своим доберманом явилась на педагогический совет.
Короче, в такси мы влезли все.
Мариам с книгой на переднем сиденье, а мы трое, не считая собаки, на заднем.
Улицы были пустые. На мокром асфальте раскачивались тени деревьев. В лохмотьях объявлений стоял на ветру фонарь.
Мы подъехали к дому за железной изгородью, с горящими синими и тускло-желтыми окнами.
— Ни пуха ни пера! — сказал молчавший всю дорогу водитель такси.
— К черту! — ответила Мариам.
Мы проводили ее до дверей.
Доктор вернула нам вещи Мариам и почему-то книжку.
А УТРОМ!!! Потрясающе апрельским утром!!!
У нас родился мальчишка.
Глава 10СИЛА ДУХА ЛЬВА ЦУЦУЛЬКОВСКОГО
Оказывается, в мужчине больше всего Маркс ценил силу.
Ничего не понимаю!
А ум? А талант?
Нунка сказала, что мы с Цуцульковским оба к этому изречению не подходим.
— Твой Цуцульковский, — говорит Нунка, — слабак, трус и зануда. Я бы, — говорит, — ни за что в такого не влюбилась.
А мне кажется — нет. Мне кажется, правильно сказал один пассажир из трамвая. Хоть он был и навеселе.
— В каждом человеке, — сказал он, — чой-то есть!
Что ж, что Цуцульковский боится свиней!
Зато какому храбрецу сыграть Бальзаминова так, как его играет Лев?! Он просто заражает своим талантом весь драмкружок!
У одной меня не выходит — с вдовой Белотеловой. Потому что я на сцене деревенею.
Лев сегодня так и сказал:
— Наращивать и наращивать тебе, Шишкина, твое актерское мастерство.
И обещал, что зайдет — проверит, наращиваю я его или нет.
Я начала готовиться к приходу Льва сразу, как пришла из школы! Спрятала с вешалки в шкаф немодную папину шляпу. А книгу, которую написал папа, про борьбу за мир выставила на самое видное место.
Также, чтобы поразить Цуцульковского, я выставила «куриного бога», челюсть древнего осла, глиняного дракона и зуб акулы.
На стол я постелила клеенку в синий, красный и белый цветок. Как все новые клеенки, она испускала ядовитый запах. У меня даже дыханье сперло — то ли от этого запаха, то ли оттого, что в окне я увидела входящего в мой подъезд Льва.
Почему-то он долго не звонил.
А когда позвонил, пролетом ниже — возле мусоропровода — стоял Витя Фанэра. Фанэра глядел исподлобья, жег спички и бросал их на лестничную клетку. Еще там стоял Лопатов.
— Приступим! — с ходу говорит Лев, не взглянув на клеенку и выставленные сокровища. — Реплика!..
— «А вы когда меня полюбили?» — радостно выпалила я.
— Не то, — покачал головой Лев. — Будь сдержанней, Шишкина, в выражении своих чувств. Тогда зритель тебе поверит. Реплика!..
— «А вы когда меня полюбили?» — сдавленно говорю я, хотя все во мне бурлит.
— Не верю! — сказал Лев. — Темпераментней! Больше искренности и непосредственности!
— «А вы когда меня полюбили?!!» — я выпучиваю глаза и напыживаюсь.
— Не гримасничай! — сказал Лев.
— «А вы когда…»
— Слащаво!
— «А вы…»
— Не кричи!
— «А…»
— Громче!
— «А вы когда меня полюбили?..»
— Не забалтывай роль! Не комкай! — Лев стоял спиной к окну.
На улице кто-то свистнул.
— У вас не стреляют в спину? — не оборачиваясь, спросил Цуцульковский.
— Да вроде нет, — говорю я.
Лев помолчал, а потом сказал:
— Ну, так. Я пошел.
Через три минуты в окне я увидела, как Лев вылетел из подъезда. Он летел долго, параллельно земле. За ним вдогонку летел его черный берет.
Потом Лев упал.
Я выбежала на улицу.
Под балконами в разные стороны удирали Фанэра и Лопатов.
Глаз у Льва заплывал, нос был расквашен.
— Они сказали, чтоб я к тебе не шел, — объяснил мне Лев. — А я все равно. А они: «Ну, только выйди!..»
— Что ж ты сразу-то, — говорю, — не сказал! Тебя бы со мной!.. Да тебя бы никто бы!
— Не захотел, — отвечает Лев.
И тут мне стало понятно, какую силу ценил в мужчине Карл Маркс.
Глава 11ЗА АРАРАТОМ НЕЛЬСОНОВИЧЕМ
Хорошо на улице — дым! Ворона клювом переворачивает картон — ищет, нет ли под ним червяка. На газонах обгорелые стволы новогодних елок. Бумага валяется! Жгут костры! Старушка тащит желтый в красный горох бидон!
Помойки!.. Голуби… Запах отсыревших картофельных очисток!
Дребезжат по тротуару самодельные самокаты, худые собаки носятся оголтелой стаей.
Все, все кругом сегодня облезлое! И весеннее, как старушкин бидон.
А мы, я и Нунка, идем забирать Мариам.
И, конечно, мальчишку, которого Мариам назвала Арарат.
За Араратом Нельсоновичем шли мы с Нункой. Потому что моя мама — на Алтае. Папа — в Ленинграде. Бабушка — до сих пор в Киеве, у бабы Маруси. А тетя Сирануш не пошла в целях конспирации.
Мы несем одеяло! Косынку на голову! Пеленки, распашонки, синие ленты! И в отдельном узелке — платье для Мариам.
Все это втайне от дяди Ованеса дала нам тетя Сирануш.
Да еще юбилейный металлический рубль впридачу. Она велела вручить его медсестре — той, какая отдаст нам Арарата.
«Товарищ! Придержи дверь! Не хлопай!» — прочитали мы на двери дома, в котором тогда, ночью, оставили Мариам.
Ну — что там творилось!
Дедушки!.. Бабушки!.. Толпа отцов!..
Кто-то шепотом переговаривался, а кто-то — от волнения — наоборот!
Один отец в зеленом костюме и в фиолетовом пушистом берете прямо скандал своей маме закатил. Пристал — почему она обмахивается его носовым платком.
— Мои платки, — говорит, — это мои платки! И я не позволю, чтобы кто-то ими обмахивался.
— Но почему? — удивляется его мама.
— Почему-почему? — отвечает фиолетовый берет. — Потому что они мои!
Другой — сидит на клеенчатом диване, химические формулы записывает.
«Н2 — писал он, — СO2»! Зачеркивал, ерошил чуб! А как вывели его жену с ребенком, кинул блокнот — ик ним, зазвенев то ли мелочью, то ли ключами.
— Шишкина! — сказала Нунэ. — Нам нужен кто-то в этом роде!
Я и сама заметила: детей получали отцы.
Одни отцы. А не такие — типа меня или Нунэ.
Самым подходящим мне показался Бандурин Леня. А Нунке — нет. Нунка хотела, чтобы это был армянин.
Я говорю:
— Армянин — большая редкость.
— А твой Леня — не комильфо! — заявляет Нунка.
И я удивилась: так про некоторых людей говорит Цуцульковский.
— Нун, — я спрашиваю. — А «некомильфо» — это что?
— Лопух и брюки пузырями! — объяснила мне Нунка.
Интересно: будь я красавицей, как Нунэ или Лев, — нравились бы мне все — как сейчас! Или бы я тоже всех критиковала?
Думали-думали, ни один «комильфо» на ум не идет.
— Ладно, — говорит Нунка. — Идем искать Бандурина.
Мы разыскали его в школе. В кабинете физики собирался Леня смотреть свой любимый фильм «Драконы острова Комодо».
— Чего это вы с тюками? — спрашивает Леня.
А узнал, какое к нему серьезное предложение, — сразу дал согласие.
— Бабуся в санатории! Делать нечего!.. — сказал он, когда мы вышли из школы. — Пока мамаша с работы не вернется. Она мебель купила. Мне, правда, не очень. Слишком уж мягкая. «Не садись!..», «Испачкаешь!..» Мать у меня, вообще, со вкусом. А ключи отобрала, чтоб я без нее нашу мебель не попортил. «Чувствуй, — говорит, — себя, Леня, облаком, парящим в небе!»