— Как это? — спрашиваю я у Лени.
— Мамаша у меня — йог, — гордо сообщил Леня. — Каждое утро занимается этой… КАКИМУДРОЙ!
— Как это? — говорю я.
— Проснется — и лежит, — солидно объяснил Леня. — То в позе кобры, то в позе крокодила.
…Мы снова оказались среди отцов.
— Кто последний? — спрашивает Леня.
— Держитесь за мной! — отозвался человек во всем черном.
В черной рубашке, такой же костюм с жилетом и в черном галстуке!
— На американского шпиона похож, — подметил Леня.
Со своим шпионским видом «черный» человек списывал «Памятку отцам».
— Девчонки! Цветы! — вскричал вдруг Леня и выбежал на улицу.
Мы с Нункой страшно разволновались, что он уедет сейчас за цветами — на рынок или в теплые края.
Но Леня вернулся, как раз когда появилась Мариам, а Арарат — в одеяле и в бантах — лежал на руках у медсестры.
Не сплоховал Леня!
С желтым букетиком мать-и-мачехи он подошел к Мариам и, пожав ей руку, всучил цветы!
Таким же образом он всучил медсестре рубль, и она — безо всякого отдала ему Арарата.
— Приходите к нам еще, — крикнула медсестра вдогонку.
А перед нами возник фотограф.
До этого момента он стоял в коридоре с фотоаппаратом на шее и с таким унылым лицом, что трудно представить, как в одну секунду можно преобразиться.
Теперь в нем был праздник и ликованье.
— Поздравляю с новорожденным! — он щелкнул вспышкой. — Фотографии получите почтой через три недели!!! — и опять уныло замер в коридоре.
Кряхтит и попискивает Арарат.
С видом парящего в небе облака несет его Леня.
— Девчонки! — говорит Леня и блаженно улыбается. — Я этому фотографу дал адрес своей мамаши.
Глава 12ВОЗВРАЩЕНИЕ
— Решается моя судьба, — сказал мне Леня Бандурин.
Под дождем в шляпе из кожзаменителя стоял он у школы и грыз морковь.
— Как это? — говорю.
— Я в химкабинете позабыл горелку выключить. На ночь. И меня опять выгоняют с работы.
— Может, обойдется? — говорю я.
— Бабусю жалко, — отвечает Леня. — Она сейчас там. «Не серчайте, — говорит, — Евдокия Васильевна! Это он нескладный — весь в моего покойного папу Пегасия Николаевича. Такой же был завертяй, царствие ему небесное!..»
— Бабуся, — добавил Леня, — до сих пор матери простить не может. Хотела, чтоб меня в честь него Пегасием назвали.
— А сам-то ты чего хочешь? — говорю я. — Чтоб выгнали? Или чтобы нет?
— Чтоб выгнали, — отвечает Леня, — тогда я учиться буду — на циркача.
— Ого! — говорю я.
У Лени всегда были задатки: он здорово ходит на руках и запросто чешет ногой за ухом!
— ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ?? — вчера с балкона третьего этажа воскликнул дядя Миша Айзберг. — Планеты как-то живут, развиваются. И нигде нет такого безобразия, как у нас.
Он имел в виду Валерку Лопатова, чтобы тот музыку сделал потише. А если говорить вообще, то мне как раз это «безобразие» очень нравится.
Мне нравится, что нигде — во всей огромной и бесконечной Вселенной — нет больше ни одного Лени Бандурина!
Да взять, к примеру, моего папу — читателя такого количества газет, что в прошлой четверти макулатуры наш класс сдал больше всех!
Но если мне кто-нибудь скажет: «Есть много людей, как твой папа — серьезных, солидных и очень рассудительных», — значит, этот кто-то и слыхом не слыхивал, что папа однажды купил себе аккордеон!
Красно-перламутровый, немецкой фирмы «Herold», он пах чемоданом, а над кнопками регистров сверкали три вроде как бриллианта!
По «Самоучителю» на этом невозможной красоты аккордеоне папа разучил единственную песню и громко распевал ее с утра пораньше:
Солнце светит, лучи, словно ласка!
Каска медная тонет в луче-е-е-е…
Ах, вот в этой сверкающей каске
Ходит милый мой на каланче!
— Хо-хо! — кричала из кухни бабушка.
— Он пожарник толковый и ярый! — подхватывали мама и баба Маруся из Киева. — Он ударник такой деловой! Он готов погасить все пожары! Но не хочет гасить только мой!
Правда, потом он его забросил. Сунул на антресоли и забыл. Но тогда-то ведь — пел!..
И — я думаю — разве во Вселенной найдется что-нибудь похожее на Нункин Схоторашен?! Даже нет — на всю Армению!
Я там, жалко, не была. Моя Армения — это Нунка.
И картина в комнате дяди Ованеса — с изображением горы Арарат.
И горячие пироги с травой женьгялхатс, которые тетя Сирануш печет всегда в конце апреля.
И вот этот стих древнего армянского поэта. Я читаю его — громогласно, — когда мне кажется, что никто не слышит:
Очнитесь, распахните взор,
Закрытый сонной пеленой!
Движенье вечное светил
В ночи узрите над собой!
И если вечная любовь
Любовью нас дарит своей,
То пусть тогда моя душа
Соединится утром с ней!
И если радость и любовь
Мне суждены у врат любви,
Пусть утром удостоюсь я
Любви и всех наград любви!
И если душу должно мне
Отдать любви — я рад любви!
И муки претерпеть готов
Я за бессмертный взгляд любви!..
Я шла из булочной, а впереди прямо к моему дому шагал солдат.
На спине — вещмешок со скрученной рулетом шинелью. А посередке, над карманом рюкзака, большими печатными буквами синей ручкой было написано: «Н. Ш. Паремузян».
Глава 13ЗАЛЕТНЫЙ СХОТОРАШЕНЕЦ
Везет же мне. Например, сегодня взял и ни с того ни с сего пришел Лев.
Я думала — он все. Больше не придет!
— Шишкина, — говорит Лев. — Не знаешь, где Нунэ?
А я ему так обрадовалась и говорю:
— Знаю! Поехали — покажу?!
— Поехали, — говорит Лев.
Вот мне нравится разглядывать — кто что несет!
На Пушкинской площади мимо Пушкина несколько человек пронесли одинаковые абажуры.
У остальных, будто икра какой-то огромной рыбы — апельсины в авоськах!
А мы со Львом по очереди держим Арарата.
— Надо открыть ему лицо, — говорит Лев. — Может, он эту поездку запомнит на всю жизнь.
Я соглашаюсь! Со всем — что бы он там ни говорил!..
Это ж ведь Лев Цуцульковский! Невероятно, какой сегодня счастливый день.
Из подвальных окошек гостиницы «Центральная» тянет печеными булками. Согнувшись, я и Лев суем туда головы. Нашим глазам предстает ужасное зрелище: гигантский бак, белое тесто и желтая, неправдоподобной длины рука месит его здоровой палкой: «БРРЫМ! БРРЫМ! БРРЫМ! БРРЫМ!»
— Фу! Какая рука, — говорит Лев.
— Рука есть, а человека нет, — обнаруживаю я, просовываясь все дальше и дальше. — Это механизм!
— Дай посмотреть Арарату! — велит Лев.
— Дети! Куда вы суете ребенка? — раздается над ухом чей-то голос.
Возле нас со Львом стоит низенькая тетя в плаще, с кудрями и в голубых тапочках.
— Товарищи! — кричит она прохожим. — Стоят дети и суют черт-те куда ребенка!
— Выбирайте выражения, — с достоинством говорит Лев.
— А вы не суйте, — строго сказала женщина.
— А мы и не суем, — говорит Лев. — Мы показываем!
— Что? — не унимается тетя.
— Как булочки пекут, — вежливо отвечает Лев.
— Ну, это показывайте, — довольно-таки дружелюбно разрешила тетя. И пошла наконец своей дорогой.
А мы — своей, к памятнику Юрию Долгорукому.
Здесь Лев с Араратом чуть-чуть обождут.
Я направляюсь к кафе «Птица».
— Куда? — дверь загораживает швейцар.
— На свадьбу! — говорю я.
— ТАШИ-ТУШИ!!! — кричит кларнетист, похожий на гвардейца кардинала, и прижимает к губам кларнет.
— КЕЦЕ ПЕСА! — стучит барабанщик в армянский барабан — дехол.
Третий музыкант играет на аккордеоне. У него кривой нос и прямой пробор, белый, как след самолета.
Пляшут родственники из Дзорагюха!.. Из Схоторашена!.. Из Еревана!
— АЙ-ВАЙ! — пошел танцевать!
В одной руке — кинжал с лентами, конфетами и яблоками на острие!
В другой — настоящий живой петух! Желто-оранжевый — с синим и зеленым! Грудь в пуху, зато сзади — совсем свободный от перьев!..
— Каков петух! — кричат. — Залетный! Схоторашенец!!!
— На кухню! В суп его!.. — кричат.
А Нельсон-то, Нельсон! Стриженый! Ничего общего с английским адмиралом! Точно подметила тетя Сирануш — уши у Паремузянов действительно оттопыренные.
Ну и что?! Кто там думает об ушах?!
— За двух цветов! — провозглашает замечательный толстый человек. Сам — мешковатый! Нос — шишковатый!.. — Чтобы до конца своих дней, — говорит он, — гордо стояли! Словно большой и маленький Масис[1]. За их родителей!.. Цитик! Друг! За тебя!
— Спасибо, Роланд, — важно поблагодарил со своего места дядя Ованес.
— Что такое «цитик»? — спрашиваю я у Нунки.
Она сидит ко мне спиной, жует кинзу и колбасу в лаваш завертывает.
— «Птенчик»! — отвечает Нунэ. — Так звали папу в детстве… Ты откуда?? — ахает Нунка.
Так же ахают, увидев меня, мои родители, тетя Сирануш, но главное — Мариам. Уж кто перепугался, так перепугался!
Ведь как получилось — все по плану папы. Вернувшись из армии, Нельсон со своими родителями, с подарками, с Мариам, только без Арарата, явился к дяде Ованесу и давай как ни в чем ни бывало просить у него руки Мариам. В самый ответственный момент на сторону Паремузянов переметнулась и тетя Сирануш. Тогда дядя Ованес видит — дело серьезное, проявил великодушие и жениться разрешил!
В день свадьбы к ним домой за Нельсоном и Мариам приехала праздничная машина с куклой на капоте и обручальными кольцами на крыше.
Естественно, все это время Арарат находился у нас — на нелегальном положении. А вечером, когда народ отправился на свадьбу, меня оставили с ним сидеть. А что мне тоже охота раз в жизни на свадьбе погулять — до этого никому нет дела.
Хорошо, явился Цуцульковский!