Нет, все-таки зря ему голову морочат. Чер – он и есть чер.
Вот с Тарасовым они не ошиблись… Сволочи. Двадцать семь ножевых ранений – «с особой жестокостью», как в той газетенке написали.
Тарасов профессору был далеко не симпатичен, ко многим вещам они относились по-разному, но чтоб ножом… двадцать семь ударов! Того, кто это сделал, их разногласия не волновали. С оппонентом спорят, а эти подонки приходят и убивают. Это не противники, это враги.
Никита Николаевич не понимал, почему до сих пор не пришли за ним. И Владимира Тарасова, и Аристарха Павлова вычисляли – как и многих других. Его же вычислять было не нужно: вот он, вчерашний преподаватель, с тысячью тремястами баллами интеллект-статуса.
Но Белкин… На что им сдался дурачок Белкин?
Профессор вызвал из памяти терминала порнографический сборник и наиграл на плоских клавишах бессмысленную на вид команду. Имитация видеофайлов расшифровалась и активировала развед-программу.
По быстродействию аппарат отстал на целый порядок и штурмовать в лоб уже был не в состоянии, но тихой сапой, маскируя сигнал под помехи и ложные запросы, он еще мог проникнуть в чужой канал – не в любой и не всегда, но мог.
Никита Николаевич задал параметры поиска и включил караульный режим. Теперь все зависело от Белкина, то есть от его наставника. Какой канал он откроет, в таком профессор и пошарит, сколько линия продержится, столько развод-программа и скачает.
Профессор догадывался, куда его выведут, однако он ни разу не успевал дойти до самого конца. Операция заканчивалась слишком быстро, и он получал не полные данные, а фрагменты: куски досье, отдельные строки из отчетов, при большой удаче – адреса новых поднадзорных. Собственно, про покойного Тарасова он узнал именно через Сеть. Тарасова разрабатывали около года, и профессор его об этом предупреждал. И Аристарха – тоже, но, как видно, поздно.
Лишь на себя Никита Николаевич не нашел ровным счетом ничего. Словно он был чер – благонадежный и совершенно безвредный.
– Посмотрим, кто из нас чер, – обратился он к экрану. – Шестьдесят баллов мне сделали? Да нарисуйте хоть ноль, хоть минус, мозги-то все равно при мне!
Никита Николаевич чувствовал себя и дряхлым, и нищим, и жалким – но не поглупевшим. К двадцати годам его интеллект-статус достиг тысячи двухсот баллов, и с тех пор только повышался. Перед падением ИС вырос почти до тысячи трехсот, а это уже ценз члена Этического Совета Республики. Еще пару лет, и ему предложили бы место в Совете. Он бы, конечно, отказался – дело хлопотное, но… кто же знал, что он откажется?
Профессор погладил лоб и прикрыл глаза. Как тривиально… Он два года искал причины, изобретал гипотезы, а все объяснение – вот оно, на ладони. Кто-то не хотел его участия в Этическом Совете. Смешно. Он туда и не собирался. Достаточно было сообщить об этом заранее, и…
Нет. Завистники с кафедры, будь они трижды коварны, на такое не способны. Физически не способны. Отправить человека на дно и держать там два года может только железная система. Не отдельный подлец, и не группа злоумышленников. Система. Не менее могущественная, чем та, что отслеживает и устраняет черов – не всех, конечно, но самых странных из них.
Например, беднягу Тарасова. Он увлекался античной философией, читал по памяти Петрарку и Данте и, кажется, сам что-то пописывал. Или Аристарха Павлова, который от скуки взялся за изучение химии и вроде бы преуспел. При этом оба они имели по сотне баллов – ровно столько, чтобы таскать кабели на зарядной автостанции. Пять кредит-пунктов за смену, по меркам центральных районов – это пакетик леденцов. За шесть часов каторжного труда.
Никита Николаевич открыл глаза и увидел, что экран стал черным. Идиотский фильм пропал; в левом верхнем углу подмигивала точка курсора – значит, телемонитор у Белкина уже отключили.
«При чем тут Андрей? – разозлился профессор. – Зачем Системе какой-то несчастный Белкин? Что им от него надо?»
Экран ярко вспыхнул, но тут же потемнел – развед-программа вышла из караульного режима и сунула в открывшийся канал свой длинный-предлинный нос. Индикаторы на нижней панели показывали максимальную скорость обмена.
Профессор, боясь сглазить, затаил дыхание. Улов обещал быть богатым.
Андрей вымыл полы и, немного передохнув, попил чаю. Больше заняться было нечем.
Он включил монитор, но короткие реплики героев пролетали мимо ушей – Андрей даже не разобрался, о чем там идет речь.
Времени до прихода наставника было еще полно. Андрей мог бы сбегать в лавку за краской для Барсика или снова выпить чая, но и то и другое одинаково напрягало. Не хотелось ни стоять, ни сидеть, ни лежать, и видеть тоже никого не хотелось – за исключением Сергея Сергеевича и его «экспериментальной модели».
Неожиданно Андрея посетила одна озорная мыслишка. Покопавшись в шкафу, он нашел «Братьев Карамазовых» писателя Федора Достоевского и убавил на мониторе громкость. Эльза Васильевна советовала ему прочитать эту книгу, и он несколько раз принимался, но всегда засыпал еще на первой главе.
Андрей решил прочесть какую-нибудь незнакомую страницу, а после занятий с прибором перечитать и сравнить ощущения. Вдруг что-то изменится?
По крайней мере, таким образом можно было убить лишние полчаса.
Андрей уселся на кровать и, подложив под спину подушку, раскрыл книгу ровно посередине.
Первое время чтение его забавляло, потом начало раздражать. В длинных и вязких, точно пластилин, фразах он не видел ни капли смысла.
Андрей приказал себе дочитать большой абзац и на этом самоистязание закончить. Вслед за большим абзацем он незаметно прочитал и маленький. На следующей странице был диалог – Андрей по инерции проглотил и его, а затем еще два абзаца: маленький и опять большой.
Ему почему-то стало интересно. Что будет дальше, его не волновало, ведь и того, что было в начале книги, он тоже не знал. Андрей воспринимал лишь сиюминутное: постижение чужого слова, ценного уже тем, что оно существует.
Он читал и раньше, у Эльзы попробуй не почитать! Много читал: и Пушкина, и Сервантеса, и других авторов, но там все было иначе. Там Андрей следил за увлекательной историей, а здесь старался найти суть.
История, сказка – это только фантик для идеи, понял Андрей. Понял и растерялся: он что, уже поумнел? Сам по себе, без прибора?
Он едва успел закрыть книгу и поправить кровать, как раздался звонок. Мгновенно выкинув из головы Достоевского с его братьями, Андрей устремился к двери.
Сергей Сергеевич, как и обещал, пришел ровно в двенадцать, и не с пустыми руками: в левой он нес плоский чемодан, в правой, точнее – под мышкой, держал какую-то квадратную коробку. Андрей хотел помочь ему перенести все это в комнату, но наставник отказался. Наверное, коробка и чемодан были очень ценными.
– Кино смотришь? – отрешенно спросил он, распаковывая на столе гостинцы.
Андрей взглянул на монитор – показывали «Московские тайны».
– Я выключу?
– Не нужно. А это что у тебя? – Сергей Сергеевич на время оставил чемоданчик и, подойдя к креслу, взял в руки «Братьев Карамазовых». – Тяжелая… Читаешь? Нравится?
– Да так… – смутился Андрей. – Эльза Васильевна советовала.
– А я – не советую, – сказал наставник довольно резко. – Перегружаешься всяким… Жить надо легче, Белкин! Вон, фильмы хорошие целый день крутят. Не нравится этот – переключи на другой.
– Эльза Васильевна советовала… – повторил, оправдываясь, Андрей. – Потому, что книжки развивают.
– Ей сколько? Двадцать два?
– Двадцать один.
– «Двадцать один»… – передразнил Сергей Сергеевич. – Ей самой еще развиваться! «Советовала»!.. Она насоветует! Эх, не хотел говорить… Но чтоб ты знал: твоя Эльза – обычная пошлая карьеристка. Для чего она с тобой занималась? Чем – другой вопрос, еще разберемся, но для чего? Для карьеры, мой дорогой, – сказал он, понизив голос. – Она тебя использовала. Наставничество отмечается в анкете как общественно-полезное дело. За него льготы полагаются. Думаешь, обломилось бы ей место в Кембридже? Ни-ког-да. А так – вне конкурса прошла. А если б не это, ты бы ей сто лет не уперся. Охота было молодой девке сюда ездить! Ей со сверстниками пообщаться, то-се, пивка на природе попить…
– Пивка?.. Эльза пьет пиво?! – ужаснулся Андрей. – Васильевна… Оно же горькое! Я пробовал.
– О-о-о! Сейчас такая молодежь!.. Черт-те что, а не молодежь.
Сергей Сергеевич распахнул на столе чемоданчик, который оказался – Андрей ахнул от восторга – сетевым терминалом. В верхнем отделении был экран, в нижнем – плоская, похожая на нарисованную, клавиатура.
Открыв квадратную коробку, Сергей Сергеевич извлек из нее прозрачный обруч, гибкий и мягкий. Следом он достал какой-то черный предмет, с виду – действительно прибор, хотя коробка была явно не от него.
– Начнем? – спросил Сергей Сергеевич. – Или ты передумал?
Он театрально нахмурился и как бы в шутку собрался положить прибор обратно.
– Нет-нет, я не передумал!
– А кто твой наставник?
– Вы, Сергей Сергеевич.
– А чьи советы слушать будешь?
– Да я что?.. Я так… – потупился Андрей. – Ваши, конечно.
– Это хорошо, что наши. Садись. Книжку вон! – Он схватил «Карамазовых» и не глядя зашвырнул их куда-то в угол. – Книжка нам мешать будет… Удобно?
Андрей поерзал в кресле и откинулся на спинку.
– Волосы убери… – наставник натянул ему на лоб тот самый обруч. – Ты давно не стригся. Лень?
– Да я это… с парикмахершей поругался.
– Надо помириться. И подстричься.
– Помирюсь, – заверил Андрей.
Голову ему проводами Сергей Сергеевич не обматывал, и это было особенно приятно. Профессор тогда ерунду спорол: «проводов намотают». Никаких проводов не наблюдалось – только шнур, соединявший прибор с терминалом.
– Это и есть «экспериментальная модель»?
– Ты ее не помнишь?
– Как я могу ее помнить?
– Ты такую же в пять лет видел, при первом контроле. И обруч, и ящичек. Просто раньше они с проводами были.