— Согласен, тут я тебя не просчитал. Чай готов, сахар, может молоко, соль, масло?
— Нет, просто чай, спасибо.
— Так все таки, почему ты не боялся меня?
Мне искренне нравился этот человек. Очередное удивление, но пока в тюрьме трое из пятерых людей, с кем я разговаривал, произвели на меня самое положительное впечатление. По опыту встреч на воле это прям сильно выше среднестатистических показателей. Я откровенно рассказал Диогену о своих выкладках насчет коленей и его опыта драк.
— А ведь ты прав, Максим. Один удар в колено твоими коцами и я бы тут выл белугой. И по лицу, тут пожалуй ты тоже прав. Я ведь действительно ни разу по сути и не дрался. Я же спортом с четырнадцати лет занимаюсь, вот с тех пор я такой большой и стал, с тех пор ко мне никто и не подходит. С Художником обсужу, может и правда пару рассечений поставить, шрам какой или нос сломать, — не понятно, шутил он или говорил всерьез.
— А почему Диоген? — Спросил я отхлебывая ароматный чай со вкусом дегтя.
— У нас с Зеноном, он кстати мой родной брат, только на два года младше, у нас отец был проректором университета. А мать профессор философии. Поэтому будешь смеяться, но это наши настоящие имена, не погоняла тюремные. Из-за этих имен мы и в спорт пошли, хватало мозгов на то, чтобы понять, что с такими именами без мышечной массы нам тяжко в жизни придется. Потому с братом и вместе всегда держались. Потому, когда при нас на вписке, толпа пьяных второкурсников девку испоганить хотела, мы вдвоем их и пораскидали. Только не совсем удачно. Потом оказалось, что и девка была не особо против, и пацаны не все выжили. Папиных связей только на то, чтобы нас в одну зону поместили, и не в сибири, а тут, на юге, вот на это папиных связей как раз и хватило. Так что мы тут уже два года, и еще столько же осталось.
Диоген задумчиво покрутил свою кружку.
— А вообще это все лирика. Максим, мне действительно нужно оставить тебе на теле синяки, поэтому давай решать, как мы это сделаем. Если тебе так будет легче, можешь воспринять это как одолжение. Разумеется, Художник ни перед кем ответ держать не намерен, но если ты выйдешь отсюда со следами пресса, это поможет Художнику спросить с твоих друзей за выполненную работу. Поэтому смотри, можем поспарринговаться, а можешь просто постоять пять минут.
— Ну, макиварой мне еще никогда не предлагали быть. И правильно делали. Если честно, мне очень сыкотно с тобой бодаться, но от этого и интересно, когда еще в тюремной камере подерусь?
— Вот и здорово, значит Художник в тебе не ошибся. Будешь потом девкам рассказывать, как в главной хате зоны в гостях у положенца махался!
Это было больно. Очень интересно. Очень увлекательно. Очень полезно для развития. Но и очень, очень больно. Через двадцать минут я был мокрый от пота, все же вентиляция в камере не самая лучшая. И я был очень крепко избит. Аккуратно, без лишней жестокости. Но избит. Особенно досталось рукам и ногам. Вы когда-нибудь пробовали ставить блоки против локомотива? И не стоит пытаться. Как я и предполагал, Диоген не обладал ни сверх скоростью, ни какой-то несказанной ловкостью. Но разведя руки в стороны он перекрывал всю комнату. И пройти мимо него уже было невозможно. А еще огромные мышцы были столь тверды, что при ударах по его корпусу я совершенно серьезно беспокоился не о том, что отобью ему какой-то внутренний орган, а о целости своей руки. Рука человека состоит из двадцати семи костей. Восемь в запястье, пять в ладони. Пальцы состоят из четырнадцати костей потому что в большом пальце их всего две, а в остальных по три. Маленькие, тонкие и очень крепкие, но все же бить ими по стене не стоит. А именно такое ощущение у меня возникало, когда я бил Диогена. Очень интересный и очень болезненный опыт.
А потом мы сидели и с улыбками на лице пили чай и обсуждали, кто и как сумел пробить удар. Диоген оказался очень внимательным человеком. Я всегда считал это моей отличительной особенностью. Я мог повторить самые яркие моменты, как я подныривал под прямой или отклонялся от хука. Диоген же мог повторить все пятнадцать минут нашего спарринга посекундно.
— В принципе ты все делал правильно, в драке с таким бугаем как я нужно либо дистанцию держать, либо в клинч входить. Но и прижиматься ко мне бездумно нельзя, я могу твою грудную клетку как проволочный каркас в комок сжать. — Диоген с профессиональным спокойствием тренера международного класса объяснял мне прошедшую драку. — Ты знаешь где проходят точки боли? Вот имея к ним доступ ты и должен в клинч входить. Кадык, глаза, основание уха, трахея. Если ты мне глаза выдавливаешь, пока я тебе ребра сминаю — тут пятьдесят на пятьдесят, кто первый не выдержит. Это твой шанс в драке с таким как я.
Постепенно с поведения в драке мы перешли на философию поведения. Примерно в середине разговора в камеру вернулся и тут же присоединился к разговору Зенон. А еще через некоторое время дверь в камеру открылась и вошел какой-то сержант в синей униформе:
— Гости, руки за спину и на выход. — Скомандовал охранник.
Шесть минут, множество коридоров, дверей и два лестничных пролета спустя, я зашел в кабинет. Алексей Борисович, начальник тюрьмы, сидел за небольшим письменным столом, заваленным бумагами, и что-то печатал на ноутбуке, сжав кулаки и выставив вперед только два указательных пальца.
— По пекарне ты ко мне человека когда пришлешь? — Не отрываясь от экрана ноутбука сказал полковник.
— Полковник, ты даже не спросишь, как у меня день прошел и как я ночь провел?
Алексей Борисович оторвал таки глаза от экрана.
— Странный ты Максим человек. Интересно, куда меня знакомство с тобой приведет? — Тихо и задумчиво, как бы разговаривая с самим собой, произнес он. — То, что это знакомство сильно повлияет на мою жизнь, это к гадалке не ходи. А вот в какую сторону, это я пока не знаю. Но спор ты выиграл, телефон получишь.
— Не переживай. Я конечно не разбираюсь в ваших понятиях, но то, что ты серьезный и настоящий я вижу. Я вроде тоже адекватный человек. Такие всегда только к лучшему знакомятся. Так а почему ты уверен, что я спор выиграл? У меня же живого места на теле нет, скоро все сплошным синяком станет. И почему ты меня странным назвал?
— Ты правильно сказал, что в наших понятиях ты не разбираешься. А странным я тебя назвал потому что мне доложили, что Художник тебе на прощание руку пожал. Вот это странно. Он человек мудрый и главное осторожный. И своим рукопожатием он тебе как бы авторизацию дал, сертификат качества выдал. У меня знаешь ли много тут было апельсинов, комерсантов, кто многие миллионы в общак вносил, и понятия соблюдал, но вот ни одного из них Художник или кто из уважаемых воров, поручкаться не приглашал. А с тобой за руку попрощался. Странно это. Я и сам к тебе, признаться, с первой минуты хорошо относиться стал. А я знаешь ли излишним человеколюбием не страдаю, можно сказать даже совершенно наоборот. Поэтому меня такое благостное восприятие тебя окружающими напрягает.
— Не переживай, Алексей Борисович, это просто харизма у меня такая. Честный, открытый, сильный и умный. А еще счастливый. Это все я. Я знаю, что я раздражаю слабых. Слабые мне завидуют. А сильные наоборот, радуются. Радоваться за других могут только сильные. Ты и дед как раз такие.
— Дед? Кххм, это ты про Художника? А что, и впрямь Дед. Ну ладно. Через тридцать минут за тобой казачки приедут. Звонили уже. Не менты, они сами решили тебя забрать. Наверное, думают ты тут в кашу уже, не хотят лишний раз тебя ломанного показывать. Кстати, спрашивали, дам ли я им носилки, чтобы тебя вынести. Они уверены, что ты своим ходом с крыльца не спустишься. Хотел бы я на их лица посмотреть, когда они узнают, что положенец тебя ужином потчевал.
— Ну а откуда же они узнают та? Тело у меня все в гематомах, через час я уже сине пурпурный буду. Художник перед ними не отчитывается, как все там в камере было ты тоже знать до мелких подробностей не можешь. Тебе приказано было меня к зэкам кинуть, ты приказ выполнил.
Я специально дважды повторил, что ему приказали. Такой человек не может этого пропустить. И он не пропустил:
— Ты говори-говори да не заговаривайся. Приказали. Пусть они своим хорунжиям приказывают. Все, устал я от тебя. По пекарне пусть твой человек по общему номеру запишется, скажет, что от тебя по поводу хлеба, его на прием запишут. — Вероятно полковник незаметно для меня нажал какую-то кнопку, потому что на этих его словах дверь открылась и в кабинет вошел давешний охранник, которому он бросил не глядя, — увести в камеру.
— Полковник, ты же обещал, — и жестом я показала, как будто набираю номер на телефоне.
— Я свои обещания держу, увести. — И полковник вновь уткнулся в экран ноутбука, выставив два указательных пальца для печатания.
Снова коридоры, переходы, двери забранные решеткой и тяжелые навесные замки. Это у них, в голливудских фильмах, все двери любой тюрьмы можно одним отключением электроэнергии раскрыть. Или десять минут на ноутбуке, подключенном к телефонной сети учреждения, постучать по клавиатуре, и вот, «сезам откройся». А у нас без дюжины ключей из одного крыла в другое не перейдешь. Мне вспомнилось, как один мой европейский коллега высказался о том, что Россию не победить потому что у нас до сих пор используются паровозы. Это правда, наши военные до сих пор используют старые паровозы на угольном топливе для передислокации сил. Любой современный электровоз можно обездвижить дистанционно. Самолет, с его количеством электроники и того проще. Все помнят новость о том, как хакер взял под контроль все бортовые системы Boing 757, находящегося на ВПП в аэропорту Атлантик-Сити в Нью-Джерси. Хорошо, что хакер был правительственный и сидел он в этот момент в отделении ФБР. И весь взлом был проверкой. А вот паровоз взломать, кроме как прямым попаданием или подорвав пути, нельзя. Сила в простоте. Поэтому мне, как законопослушному человеку, приятнее думать, что у нас в тюрьмах электронных замков нет. Я чуть было не расхохотался от этой мысли. Законопослушного меня ведут по тюрьме в камеру. Хотя. В нашей стране честный бизнесмен — это скорее оксюморон.