— Антон, мне кажется у меня проблемы со слухом. Как будто я не слышу какие-то частоты, на которых ты выдаешь мне нормальные, адекватные ответы. А вот бред вероятно выдается на других, доступных мне частотах, и я его слышу. Другого объяснения, почему ты говоришь какую-то непонятную ерунду нет. Или постой, может ты просто глуп?
Зима вскочил, оба гиганта, с изумительной для меня грацией и даже некоторым изяществом, переместились ко мне и очень профессионально заблокировали, я даже не заметил, как мои руки взмыли вверх в каком-то хитром болевом захвате. Я та думал они просто устрашающие шкафы. Жизнь снова дает мне урок, нельзя судить о противнике по внешнему виду. Я приподнял голову и увидел, что Зима достает из внутреннего кармана складной нож. Плохо, очень плохо. Неужели я неверно прочел его. Он не играет злость, а реально бесится?
— Стоять. — Ровный, тихий, спокойный и беспредельно властный голос. — Поднимите его. Полотенце долой. Поверните.
Охранники, подхватив меня под мышки легко, даже без каких-либо выдохов или кряканий, подняли мои восемьдесят плюс килограммов на практически вытянутых руках. Один из них даже ухитрился при этом сдернуть с меня полотенце.
— В этом доме меня уже во второй раз носят на руках. Григорий, ты за мной ухаживаешь?
— Ты или юродивый, или …, — Григорий не закончил фразу. — Антон, дай ему портки, только проверь сначала, чтобы ничего в них не было.
Зима подошел к шкафу, вытащил носки, проверил каждый сантиметр ткани, так же поступил с трусами, кинул на кровать. По кивку головы Титова меня опустили на пол, по такому же кивку я подошел к белью и натянул на себя. Замечательно. Если бы меня хотели жестко допрашивать — оставили бы голым. Обнаженный человек инстинктивно бы чувствовал свою уязвимость, Титов не может такой козырь упустить. Значит пресса не будет, будет разговор. Я еще раз прошелся по всем пунктам. Если Катя и Роза меня не предали, то моим слабым местом является только ключ-карта на подоконнике. Ах как хочется посмотреть на нее, убедиться, что она не видна. Белое на белом. Нет. Нельзя. Даже смотреть в сторону окна нельзя. Меня сейчас Титов читает, у меня на лице сплошное недоумение сейчас должно быть. Я напрочь не в курсе, что тут происходит.
Тем временем Зима столь же тщательно, как белье, проверил голубые джинсы и белую футболку. Кинул мне. Наклонился к полочке с обувью, но Григорий остановил его:
— Не нужно обувки. Полы у нас везде с подогревом, чай не простудится. В носках, не босой и ладно.
— Григорий, что тут происходит? Со вчерашнего ужина что-то изменилось?
— Изменилось, изменилось, соколик. Тащите ка его ко мне в кабинет.
Никто меня тащить не собирался, только взяли под локти, с двух сторон, опять таки очень профессионально, и мягко, и не дернешься. Вот так, втроем, проходя боком через дверь и идя диагональю по лестнице, я с моими двухметровыми конвоирами дошел до кабинета Титова на первом этаже. Проходя мимо панно я специально уставился на него, изучая лицо казака и ни в коем случае не глядя на эфес шашки.
— Что, нравится? — Спросил шедший за нами Григорий.
— Я понял, что меня в этой картине в прошлый раз заинтересовало. Я ожидал увидеть у казака твое лицо. А тут просто какой-то собирательный образ.
— Ну-ну, — тихо произнес Титов.
В кабинете мы сразу сели к чайному столику, причем я и Григорий сели в противоположно стоящие кресла, по торцам стола, один охранник уселся на диван, как бы между нами, второй остался стоять где-то у меня за спиной. Отличная диспозиция. Если я задумал бы броситься на Титова с кулаками, у меня ничего бы не вышло.
— У Зимы очень хорошо развиты инстинкты, — как бы продолжая прерванный разговор сказал Григорий. — Это часто бывает у людей с ограниченными умственными способностями, а у Антона, к прискорбию, а может к счастью, уровень IQ не сильно превышает среднюю температуру. Даже в Краснодаре это мало. А еще у него совершенно отсутствует фантазия. Поэтому он кстати так бесстрашен, он просто не может предположить последствия… Но, когда что-то в недостатке, что-то обязательно в изобилии. У Зимы очень сильно развиты инстинкты, он не может объяснить, но он знает. Вот и сейчас. Он верит, что это ты.
— Григорий, я уже давно с тобой и твоими людьми знаком. Поэтому я не пойду по прямому и логичному пути и не буду опять спрашивать, что такое, по версии твоего помощника, я натворил. Я только хочу напомнить, что обладание точными сведениями о чем-либо называется «знание». А «вера» — это признание чего-либо истинным независимо от фактического или логического обоснования. Перед тем, как ты меня судить начнешь, скажи, ты понимаешь разницу между верой и знанием?
— Максим, ты же в курсе, что я в спец службах трудился? Так вот, был у нас интересный курс, изучали мы конторы вероятного противника. — Григорий как будто разговаривал сам с собой. — Помню, проходили мы британскую разведку MI6. Это в ней Джеймс Бонд флеминговский служил. Так вот, у них официально принят набор из семи фраз-формул для выражения вероятности событий. Вероятность меньше пяти процентов формулируется как Remote Chance, «небольшой шанс». Вероятность до двадцати процентов называется Highly unlikely, «очень маловероятно». Потом, с шагом примерно в двадцать процентов, идут «маловероятно», «реальная возможность» и «весьма вероятно». Возможность до девяносто процентов фиксируется как Highly likely, «высокая степень вероятности». Ну а шанс в девяносто пять процентов называется Almost certain, «практически наверняка». Инстинкты Зимы — это Highly likely. Девять к одному, что он прав.
Я молчал. Говорить что-то в такой ситуации не имеет смысла. Да и вообще, каким бы оратором и мастером переговоров я себя не считал, но молчание — это всегда отличная тактика. Все-таки, в отличие от серебра слов — это золото. Я молчал. А вот Титов продолжал говорить. И его слова меня очень порадовали.
— Не переживай, Максим, судить я тебя не по вере буду. — Странно, я был уверен, что Титов мои последние слова не слушал. — Судить тебя по делам буду, по делам и по фактам. А факты сейчас в твоей комнате мои хлопцы ищут. И если ты считаешь, что холодильник, унитаз или вентиляция — это надежные места, то ты ошибаешься. Мои ребята сейчас каждую выемку у тебя в комнате обшарят и все найдут. Карточку ты конечно мог и в сортир спустить, я допускаю, что ты мог вызубрить последовательность, я бы не смог, но я знаю, что я не самый талантливый мнемонист, может ты секрет какой знаешь, как в свои чертоги памяти данные на хранение сдавать… Ну что ты молчишь, сокол мой ясный?
Из слов Григория следовало, что хоть меня и подозревают, но доказательств нет. Если бы Роза или Катя выдали наш ночной разговор, сейчас со мной беседовали бы иначе. Очень, все просто очень хорошо, вселенная по-прежнему ко мне благоволит.
— Я вот что подумал, Максим, ты же умный человек. Значит ты должен бояться физической боли. Ты не из этих, садо-мазо, я бы знал. А что, если сейчас мой товарищ разобьет тебе лицо, чем продемонстрирует ограниченность силы разума перед физической силой. Как считаешь, если тебя начать стукать кулаками по лицу, ты начнешь рассказывать правду?
— Возможно, но также возможно, что я разобью лицо твоему товарищу, чем продемонстрирую ограниченность только физической силы перед симбиозом ума и физической подготовки. А еще, как ты сам знаешь, показания, добытые пытками, никогда не могли претендовать на правду. Если вдруг твои товарищ начнут меня бить, я вероятнее всего начну говорить именно то, что ты хочешь услышать.
Григорий в задумчивости сложил руки в замок, покрутил большими пальцами, потом закинул руки за голову и громко выдохнул.
— А может ты прав, может это знак, может лучше без тебя? Ты бы хотел в автокатастрофе погибнуть?
— Говорят, на том свете чувствуешь себя значительно лучше, если знаешь за что туда попал…
— То есть, виновным ты себя не признаешь, но в решении суда не сомневаешься?
— Знаешь, мне как-то давно, когда у меня была только дюжина точек, пришлось сокращать штат официантов и я, чтобы выбрать кого уволить, сказал сотрудникам, что из кассы пропали деньги и пусть они каждый напишет одно имя, кто, по их мнению, украл деньги.
— И что, уволил победителя тайного голосования?
— Нет, я нашел заказ на мероприятие, пришли деньги, увольнять не пришлось. Но зато я поставил старшим администратором человека, который на своей бумажке поставил прочерк и написал, что беспочвенно подозревать никого из коллег не может. Я это к чему? У тебя в гостях я живу в комнате, по размеру меньше, чем гардеробная у меня в доме. Мы тут уже минут двадцать беседуем? И если за это время к тебе не пришли с докладом, значит то, что вы потеряли, взял не я. Чтобы после обыска самую крупную часть обстановки моей комнаты можно будет съесть — вам конечно потребуется еще время, но может такой тщательности не нужно?
— У тебя что, есть планы? Ты куда-то торопишься?
— Я еще не завтракал. А судя по моим догадкам, кофе мне сейчас очень потребуется. Я же правильно понял, вы потеряли мои таблетки и карточку со схемой, как их принимать?
Титов очень внимательно посмотрел мне в глаза. Переживание. Мне даже не нужно играть. Я действительно переживаю, что на подоконнике обнаружат ключ-карту. Катя конечно заверила меня, что эту карту она нашла уже несколько месяцев назад и просто на всякий случай сохранила, и по логам открывания двери эта карта к ней не приведет. Определить, как долго карта лежит на подоконнике — невозможно. Доказать, что ее туда положил я — так же не реально. Конечно, логично предположить, что горничные протирают от пыли подоконник всякий раз, как убирают комнату, и если бы на нем лежала карточка — они бы это заметили… Но тут мое слово против утверждения, что подоконник протирался… Но вот уровень недоверия ко мне, вернее уровень охраны меня, такая находка явно увеличит. А мне это совершенно ни к чему. На предстоящую ночь у меня есть планы, в которые сидение под замком никак не входит. Поэтому я позволил признакам переживания отразиться на моем лице, не стал контролировать дыхание, ноздри, лоб…