Я перебил подполковника:
– Ваше мнение по поводу последней части доклада, Станислав Федорович?
Стас старательно сложил папку, помедлил мгновение, обдумывая ответ, а потом развернулся в сторону настоятеля Данилова монастыря и кардинала:
– Думаю, это классическая «матрешка», когда спецслужба скрывается в службе, прошу прощения за такой словесный каламбур. Говоря другими словами, перед нами сидит «человек», входящий в структуру по сбору данных об организациях, возглавляемых вами, святые отцы. И при этом он еще обладает информацией, – подполковник теперь перевел взгляд на меня, – кто такие мы, Андрей Егорович. Осмелюсь также предположить, что рейхсфюрер СС Гиммлер для данного господина начальником не является. Он имеет другого руководителя, приказы которого обязан выполнять. Очень вероятно, что Анэнербе – это мозг всего, что сейчас происходит в Германии, а личности в руководстве страны, фамилии которых сейчас на слуху, не более чем актеры третьих ролей в спектакле. Считаю, что нам надо искать главного. Режиссера и постановщика этой пьесы… Или, на крайний случай, его заместителя…
Пленник, до этого момента равнодушно глядевший в сторону и никак не реагировавший на происходящее, внезапно громко, каким-то срывающимся речитативом проговорил три фразы на гортанном языке, от которых мороз прошел по коже. И, по-видимому собрав все силы, преодолев сопротивление цепей, приковывающих его руки к металлическому поясу, хлопнул в ладоши, оставив их сведенными…
В тот же миг меня придавил такой груз физически ощущаемой тоски, что то, что я всегда называл своей душой, под его весом начало стремительно и бесповоротно исчезать из моего сердца. Вокруг меня начала разливаться темнота, которую я видел только один раз в жизни. Темнота, которая была за моим окном, когда Ноя поместила мою квартиру во временной кокон. Все окружающие предметы стали зыбкими, постоянно меняющими свою форму, пропало понимание верха и низа, ощущение тела и любой мысли. Только гаснущая искра души под неумолимо надвигающимся все сметающим потоком абсолютной ночи. Я последней оставшейся частичкой сознания понял, что стал растворяться в этом всеохватывающем мраке безнадежности. Навсегда.
Но вдруг, когда осталось только последнее прикосновение этого ожившего кошмара, чтобы мое «я» навечно в нем исчезло, посреди этого безумия тьмы, возникла светящаяся фигура Ваджры. Она всплеснула руками, как будто стряхивала с них воду, а с кончиков ее пальцев слетел нестерпимо блестящий диск, быстро унесшийся во мглу, из которой тотчас раздался крик, полный ярости и боли. Так, наверно, должен был кричать низринутый с неба ангел, если бы ему отрубили крылья, чтобы он больше никогда не смог вернуться. И сразу же вслед за этим криком окружающая меня тьма немедленно рассеялась. Я с недоумением обнаружил, что стою на одном колене перед креслом, в котором сидело плененное нами существо, а рядом со мной так же стоят на коленях все, кто был в ситуационном зале. Крик замер, и стало нестерпимо тихо. Внезапно эту тишину нарушил звук быстро и часто падающих капель. Я тряхнул головой, окончательно приходя в себя, и сфокусировал взгляд. Прямо передо мной, на полу, лежали две отрубленные ладони, на которые обильно капала почти черная кровь. Я поднял глаза на нашего пленника. Он, смертельно бледный, закусив от боли губу, с недоумением смотрел на две свои культи, над которыми неподвижно висел брошенный Ваджрой диск. Этот диск внезапно раздвоился, изменил форму, и обрубки рук этого существа оказались заключенными в какое-то подобие цилиндрических пеналов, скрепленных между собой стержнем, не позволяющим обрубкам сблизиться.
Как только это произошло, я почувствовал, что окончательно владею собственным телом. Поднялся с пола и отошел на несколько шагов от кресла, в котором теперь уже полулежал пленник, безразлично глядя куда-то вверх. Вслед за мной поднялись и все присутствующие. Однако Ваджра осталась рядом с этим существом и продолжала на него пристально смотреть. Кардинал Меркати каким-то тускло-усталым голосом обратился к ней:
– Что это было?
Ноя, не отводя взгляда от нашего «гостя», проговорила:
– Можете смело назвать это высшей формой магии, ваше высокопреосвященство. Хотя у того, что делал этот господин, есть вполне научное объяснение. Но у вас не хватит знаний, а у меня доступных для вас понятий, чтобы все объяснить. Считайте, что вам удалось прочувствовать на себе проявление того темного сверхъестественного, которое так часто описывается в ваших священных книгах. И остаться при этом в живых…
Она чуть помедлила и добавила:
– Это было начало личного для каждого из присутствующих здесь апокалипсиса, господин кардинал. Ментальное рабство, по сравнению с которым рабский труд в каменоломнях за горсть зерна в день – это рай для избранных в вашей религии. Впрочем, теперь все закончилось и у нашего подопечного совсем не осталось сил. Он теперь действительно в полном вашем распоряжении. Хотя, прямо скажу, я его недооценила, недооценила…
Услышав ее последние слова, пленник внезапно издевательски рассмеялся, а потом вдруг захрипел и начал заваливаться на бок. Ваджра стремительным жестом положила ладонь на его затылок, помедлила секунду и тревожно произнесла:
– Он пытается остановить оба сердца и вбрасывает в собственную кровь токсины. Долго поддерживать жизнь в нем я не смогу. Быстро начинайте вытягивать из него информацию. Сейчас он практически не сможет сопротивляться психологическому давлению и будет отвечать на древнегреческом, который является его родным языком. – Ноя неожиданно прикрикнула: – Да не стойте вы! Ну же?!
Я сделал приглашающий жест в сторону пленника и требовательно посмотрел на обоих священников:
– Ваш выход, святые отцы.
Кардинал и отец-настоятель, не сговариваясь, кивнули друг другу, шагнули к умирающему и начали поочередно быстро задавать вопросы. Наш «гость» несколько мгновений не проявлял никаких признаков жизни, а потом неожиданно начал им хрипло отвечать. Похоже, отцы-инквизиторы не зря ели свой хлеб. Они произносили свои вопросы резко, четко и коротко, с все возрастающим давлением, а ответы пленника с каждой минутой становились все длиннее и длиннее. Так продолжалось около получаса, когда допрашиваемый неожиданно выгнулся дугой, закатил глаза, потом обмяк в своем кресле и перестал отзываться.
Архимандрит и кардинал устало опустились на стулья. Было видно, что допрос им дался нелегко и святые отцы выложились до конца. Тем временем моя телохранительница приложила руку к правой и левой сторонам груди полулежащего в кресле арестованного, приподняла веко и пощупала зачем-то его лоб:
– Все. Он мертв.
Я безразлично пожал плечами – мол, понял, и так видно, затем подвинул стул ближе к священникам и сел напротив:
– Что вам удалось выяснить, господа?
Отец Иннокентий устало вытер пот со лба и прохрипел:
– Дайте воды сначала, Андрей Егорович. Мы же только что провели допрос четвертой степени без подготовки. А это, скажу вам прямо, совсем не подарок…
Я извинительно развел перед ними руками:
– Прошу прощения, святые отцы. Совсем что-то зарапортовался…
Быстро встал со своего места, подошел к холодильнику, достал из него бутылку минеральной воды. Подвинул к священникам столик, поставил на него стаканы и налил в них воду:
– Пожалуйста, господа.
Отцы-инквизиторы благодарно кивнули и начали с наслаждением пить. Когда они подносили стаканы ко рту, руки у них очень заметно подрагивали. Я решил их не торопить и закурил. Пусть начинают говорить, когда сами посчитают нужным.
Выпив второй стакан воды, кардинал неожиданно попросил:
– Дайте и мне сигарету, Андрей Егорович.
Настоятель Данилова монастыря удивленно на него посмотрел, потом безнадежно махнул рукой:
– Тогда и мне тоже дайте…
Я подвинул к ним пепельницу и положил рядом с ней пачку с зажигалкой:
– Прошу вас.
Неторопливо и с явным наслаждением выкурив свою сигарету до фильтра, секретарь Конгрегации Священной канцелярии сосредоточенно затушил окурок в пепельнице, а потом вопросительно посмотрел на архимандрита:
– Кто будет говорить?
Отец Иннокентий тяжело вздохнул:
– Говорите вы, господин кардинал, а я буду вас дополнять при необходимости.
– Благодарю за доверие, господин архимандрит.
Кардинал помедлил пару секунд, собираясь с мыслями:
– В общем, господин Егоров, не столько подтвердились наши прогнозы, сколько нам удалось выяснить, что складывающаяся ситуация еще страшнее, чем мы себе ее видели…
Я недоуменно поднял брови. Создавалось впечатление, что инквизитор из Рима не вовремя занялся составлением головоломок.
– Давайте без загадок, святой отец. Будьте любезны разложить все по полочкам, что вам удалось выяснить.
Меркати горько усмехнулся:
– Да какие там загадки, Андрей Егорович? Дело в том, что всю нашу цивилизацию, во всяком случае там, где властвуют авраамистические религии и буддизм, можно назвать гуманистической. Гуманистическая – это значит – в центре стоит человек с его Тайной и Этикой. Именно так – Тайной и Этикой с большой буквы. И все события, плохие они или хорошие, поступки отвратительные или возвышенные все равно происходят в системе координат гуманистической цивилизации. И даже коммунистический эксперимент, с которым, как я понимаю, покончили не без вашей помощи, находился в рамках этой цивилизации. Это как альтернативная точка зрения. И это значит, что идеи сосуществуют и что знания, положительные они или отрицательные, идут на пользу всей цивилизации. А мы, священнослужители, тем или иным способом, в рамках всех религий, зовем человека к совершенству, ставя Творца, независимо от того, как Он зовется в том или ином веровании, образцом совершенства, к которому надо стремиться. При этом гордыня познания нового всегда сдерживается этическим вопросом «Зачем?».
Так вот, если вы уберете вот именно этот этический вопрос «Зачем?» из человеческой истории, то вы будете иметь уже не гуманистическую цивилизацию. Изменятся базовые понятия добра и зла.