Роста Норин Бентвуд была среднего, волосы темно каштановые и вьющиеся, глаза карие и слегка раскосые, кожа немного обветренная, щеки румяные, губы алые. Она держалась прямо, ходила уверенным шагом — было впечатление, что она четко знает, куда направляется. В это воскресенье она шла к заветному месту, которое мысленно называла «островок». По случайному совпадению, «островок» был тем самым пятачком, где мальчиком Стив Макграт любил ловить рыбу.
Последние два года девушка проделывала этот путь каждое воскресенье, за исключением разве тех дней, когда шел слишком сильный снег. На берегу реки ее уже обычно ждал Вилли Сопвит. Они встречались иногда на несколько минут, иногда на целый час.
Спеша на свидание, Норин почти всегда вспоминала их первую встречу. Ей было тогда около четырнадцати, и это тоже случилось в воскресенье. Они с Эдди гуляли вдоль реки. Обогнув кусты, заметили юношу, который удил рыбу. Она помнила, как тот поднял голову при их приближении; затем, встав на ноги, начал всматриваться в них, склонив голову набок. Норин узнала сына хозяйки усадьбы, той самой женщины, которую ее отец ненавидел за то, что она отвергла его любовь. Эти сведения она получила от матери совсем недавно, задав вопрос:
— Почему папа так ненавидит миссис Сопвит?
Мать, которая всегда была с ней честной, все ей объяснила. Норин возмутила позиция отца, ведь она считала мать замечательной женщиной, а отец теперь стал казаться ей полным дураком. Как можно, имея такую жену, тешить себя надеждами относительно другой женщины с ужасной репутацией?
Норин рано стала чувствовать себя взрослой, поэтому когда в воскресенье высокий молодой блондин сказал «Привет, малышка!», она моментально забыла, или предпочла забыть, как должна разговаривать с сыном хозяйки дочь арендатора, и выпалила:
— Сам ты малышка! Мне скоро четырнадцать, я все умею делать на ферме и даже хочу научиться кузнечному делу.
Она думала, что он рассмеется, но он только сказал:
— Извини. Никак не думал, что тебе так много лет и что ты такая способная. Правда, на твоем месте я бы не стал подаваться в кузнецы… особенно с таким голосом.
Норин шикнула на брата, дергающего ее за рукав, и спросила:
— А что такое с моим голосом?
— Ничего, ничего, просто очень приятный. Уверен, ты умеешь петь.
Она удивленно посмотрела на него, и, немного погодя, вполне миролюбиво сказала:
— Ну, да, я умею петь. Я пою в церковном хоре. Там мне доверяют петь соло.
— Значит, я не ошибся?
Она немного растерялась, и уже собралась было подойти, чтобы посмотреть на улов, но в этот момент откуда-то сзади появилась «эта, из особняка». Раньше Норин видела ее только издали, вернее, она обоих видела только издали, и никогда вот так близко, чтобы можно было поговорить. Девушка перевела взгляд на приближающуюся маленькую фигурку, примерно ее роста, но гораздо изящнее из-за худобы. Все было худое — тело, лицо, руки, ноги. Она походила на большую шоколадную куклу, причем очень красивую шоколадную куклу. Она заговорила, обращаясь не к Норин, а к своему брату. Голос у нее оказался высоким и чистым.
— И что у нас здесь? Это ты их поймал, Вилли? — «Шоколадка» засмеялась.
Ее голос и ее смех были странными, музыкальными и напомнили Норин звуки, который мистер Байерз извлекал из арфы. Она никогда не слышала такого смеха. Но Норин сразу поняла, что девушка ей не нравится — высокомерная и нахальная, поэтому она закричала:
— Нет, он нас не поймал, мисс. А вот вас вполне может словить. — С этими словами Норин схватила брата за руку и, повернувшись, быстро скрылась за кустами.
Недовольный Эдди запротестовал:
— Отпусти руку, Норин, а то выдернешь.
Именно об этом случае по наивности и рассказал отцу Эдди, вызвав такую ярость, с какой семья еще не сталкивалась.
В следующий раз Норин Бентвуд встретила Вилли Сопвита только через год. Она возилась в конце участка, пытаясь вызволить овцу, застрявшую в проволоке ограды. Яростный лай собак привлек внимание всадника, проезжающего мимо. Подняв глаза, Норин увидела его, а по наклону головы поняла, что это молодой Сопвит, но продолжала возиться с овцой как ни в чем не бывало.
— Помочь? — спросил Вилли, на что она сердито ответила:
— Тогда придется лезть через забор и толкать ее с той стороны.
Именно так он и поступил, и через минуту овца уже неслась по полю, а молодые люди стояли и смотрели друг на друга. За последнее время Норин очень выросла, и Вилли, улыбаясь, сообщил:
— Мне лучше не повторять своих прошлых ошибок.
Норин в ответ также улыбнулась и согласилась:
— Лучше не надо.
Вилли оглянулся на забор и спросил:
— А ваши работники не могли это сделать?
— Они на рынок поехали, а у отца спина болит.
— Ох, мне очень жаль.
Норин чуть было не выпалила: «А мне нет», причем это было бы правдой, но попридержала язык. На самом деле отец весь этот год практически глаз с нее не спускал. Он требовал, чтобы она была всегда рядом. А вот к Эдди он относился куда спокойнее, и это раздражало Норин. Ей не разрешалось самостоятельно ходить даже в церковь. Отец сам никогда туда не заходил, но он исправно отвозил туда дочь и ждал, пока она не выйдет. Норин однажды пожаловалась матери, что отец стал настоящим тюремщиком. Сейчас он болел, и вот уже неделю Норин была свободна и наслаждалась этой свободой.
Заглянув в лицо Вилли, она отметила про себя, что он очень красив, и почувствовала к нему глубокую жалость. Норин знала, что он плохо видит из-за Макгратов из деревни, хотя старики говаривали, что не будь его мать ведьмой, такого бы никогда не приключилось. Норин несколько раз видела эту женщину верхом, но ничего необычного в ней не было, только седые волосы, вдобавок, она сидела в седле по-мужски и носила бриджи. Зато ее лицо, также как и лицо сына, было прекрасным.
— Как тебя зовут? — спросил Вилли.
— Норин, — ответила она. — Но мне Нора больше нравится.
— А я Вилли Сопвит, — сообщил он.
— Да, я знаю.
И тогда он рассмеялся. Он хохотал, откинув голову назад. Норин, конечно, слегка обиделась, но ее удивило, как с таким недостатком, как у него, он умудрился сохранить жизнерадостность. Ей не часто приходилось встречать счастливых мужчин, по правде говоря, они ей вообще не попадались.
— Что смешного? — возмутилась она.
Юноша прекратил смеяться и, подумав, ответил:
— Представь, даже не знаю… Наверное, я что-то не так сказал.
Они помолчали. Он заговорил первым.
— Ты на игры ходишь?
— Иногда.
— Тогда я смогу тебя там встретить?
— А ты участвуешь? — поинтересовалась Норин.
— Нет-нет. — Он покачал головой. — Но я люблю борьбу.
— Борьбу? — Она кое-что вспомнила. Когда-то она слышала, что почти слепой парень из особняка умеет боксировать или бороться, или еще что-то в этом духе.
— Ты, вроде, удивилась?
— Ну да, немного… Думала, что только простолюдины ходят смотреть борьбу и всякое такое.
— Ну, возможно, я и есть такой.
— Ты не похож… и вообще…
— Что вообще?
— Не того типа, чтобы борьбой интересоваться.
— Да? Так позвольте сказать вам, мисс, — Вилли притворно напыжился, — что я вполне преуспел в этом деле, все зависит от партнера.
— Надо же! — Она тоже встала в позу. — Чего только не услышишь, если уши прочистишь.
Он засмеялся снова, она последовала его примеру.
Вот так все и началось.
В течение следующего года они иногда не виделись неделями, а если и виделись, то мельком, но она за это время многое о нем узнала. Она узнала, что он, к ее удивлению, трижды в неделю работает на шахте и ездит в Ньюкасл учиться инженерному делу. Но как он умудряется это делать — загадка, ведь его единственный зрячий глаз видит плохо, и ему приходится прищуриваться, чтобы что-то разглядеть. Но больше всего ее поражала его жизнерадостность. Несмотря на свой физический недостаток, Вилли не был мрачным и не сторонился людей. Наоборот, он любил компанию, всегда с готовностью отвечал на вопросы и сам любил их задавать.
Наступил ее шестнадцатый день рождения. Мать купила в подарок Норин новое пальто и шляпку. Пальто было серым с синими отворотами и капюшоном до плеч, а вельветовая шляпка — синей с серой отделкой. У нее никогда не было таких красивых вещей, и Норин казалось, что на нее все смотрели, когда она стояла в церкви и пела на воскресной службе. Когда служба закончилась, девушка заторопилась к выходу — сегодня отец не ждал ее, не было даже младшего брата, который заболел и лежал в постели. Поэтому она была одна, когда встретилась с Вилли.
На этот раз он не сидел на лошади или на берегу с удочкой — Вилли медленно шел по дороге, за ним бежала собака довольно замурзанного вида. У него-то были великолепные пастушьи овчарки. Молодой человек заговорил первым:
— Привет! Это ведь ты, я не ошибся?
— Да, я, — ответила она. — Кто же еще?
— Ну, ты извини, что сразу не узнал тебя, ты такая нарядная и очень хорошенькая.
— Не означает ли это, что когда я ненарядная, то не хорошенькая? — Норин улыбалась и ждала, что он тоже рассмеется, но Вилли был серьезен.
По привычке, слегка отвернув голову, он заметил:
— Я ничего такого не хотел сказать. Я всегда считал тебя хорошенькой, вернее даже красивой.
Она оторопела: никто никогда не говорил ей, что она хорошенькая, а уж тем более, красивая. Маленькое зеркало в ее комнате уверяло, что с ней все в порядке. Возможно, не такая она хорошенькая, как Мэгги Томптон из деревни, но значительно привлекательнее, чем близнецы Рейнтон.
Вилли нарушил молчание вопросом:
— Ты днем сегодня гулять пойдешь?
— Может быть, — замялась она. — Я не могу обещать. Мама чай затеяла, ведь у меня сегодня день рождения.
— Желаю тебе еще много-много дней рождения. Сколько тебе, семнадцать?
Она замешкалась, потом неохотно ответила:
— Шестнадцать.
— Ах да, разумеется. — Он сделал вид, что припоминал тот день, когда она с вызовом заявила, что ей уже почти четырнадцать.