— У нас есть президент, — сказал Павлуша.
— Чем же он вас так подкупает? Ой, я забыл. Гайки заворачивает. Вы без это го не можете. Да чёрт с ним, с президентом, кем бы он ни был. Он мне надоел — и точка. Хочу сменить картинку в телевизоре.
Илья Чернявский замолчал, и видно было, что он внезапно рассердился — вспомнил неприятное или протрезвел на минуту. Латунин принял это за хороший знак. Он знал Илью тысячу лет и скорее склонен был принимать происходящее за временное помешательство. Споткнулся друг, было черное пятно в душе, и вдруг оно глаза захлестнуло, все исказило.
— Опомнись, пока не поздно, — решил урезонить Илью Латунин. — Люди в чём виноваты? Разорилась твоя фирма в девяносто восьмом. Давай теперь за это атомную бомбу на Кремль сбросим. Эти детские травмы — извини, Фрейд какой-то, обиды из каменного века. Взгляни иначе: не разорись ты тогда — не быть тебе на вершине иерархии, которую ты так не любишь, и в структуре, которую так ненавидишь.
Илья снисходительно выслушал Павлушу.
— Я думал, ты меня поймёшь. Эх ты, творческая интеллигенция, инженер человеческих душ. Те же шоры у тебя на глазах. Ни хрена ты не разбираешься. Я не хочу, чтобы мир контролировал меня. Хочу сам контролировать мир.
Выговорившись, Чернявский мгновенно поскучнел. Латунин не узнавал друга. Когда Илья пришел к нему некоторое время назад, чтобы просить передать материалы о Мудрогоре через Алису в администрацию президента, он выглядел и вел себя совсем иначе. Потерянный, обманутый — честный парень, оказавшийся в силках долга, — не знающий, что делать, к кому обратиться кроме как к старому другу. Он всегда был отличным артистом, понял Латунин.
— Зачем тебе быть президентом — сам подумай. Я бы добровольно никогда не согласился.
— Тебе никто и не предлагает. Сделаю всё-таки для начала президентом Столбова. Это будет справедливо, он неплохо заплатил мне. Год посидит президентом — почему бы нет? Потом можно будет его посадить в другое место.
Латунин не знал, что и сказать. До того как попал в этот переплет, Павлуша был слишком далек от перипетий российской внутренней политики, от мотивов тех, чьей игрушкой в любой момент могли стать многие миллионы людей. Илью он всегда считал другом, человеком высокого полета, непростым, но в части внутренних импульсов вполне вменяемым и даже обыкновенным. Увидеть его необузданным монстром, на которого не действуют никакие человеческие аргументы, — открытие не из приятных. И неловко как-то, будто сон смотришь или обкурился. Илья шагнул к двери, обозначая конец разговора.
— Илья, что ты со мной решил? — спохватился Латунин.
— Ничего. Я возьму тебя с собой на последнюю прогулку. Поживи здесь, осматривайся. Сбежать все равно не сможешь. Нет отсюда выхода, даже не пытайся, лоб разобьешь. Но о моих словах подумай. Место придворного поэта при мне пока вакантно.
Латунин сглотнул обиду. Способности быть «придворным» в нем еще никто не подозревал.
— Илья, последний вопрос. Почему ты выбрал меня для передачи материалов?
— Извини, Павлуша. Я хотел, чтобы всё выглядело по-дурацки. Когда всё выглядит умно, проще распутать. Мне надо было внести максимальное количество дурости и нестабильности в это гнездо государственных мужей.
ЭЛЬ-ТАРА, 2008 ГОД
Петру Пушкину пришло в голову, что Фернандо Мануэль всё-таки порядочный авантюрист. Он завез Петра в тайный облезлый особнячок на окраине столицы — тихое место, где околачивались только заблудшие пьянчуги и собаки, а праздником и не пахло. И еще пришла мысль: насколько же они все, даже будучи в дружбе, друг другу не доверяют. Кроме тех пиковых моментов, когда это приходится делать просто в силу обстоятельств. Посреди комнаты со сборной простой мебелью, где преобладали цвета охры и терракоты, от чего оставалось теплое и радостное ощущение, стоял громоздкий деревенский стол, вокруг стулья с высокими резными спинками, на полу тканые вручную коврики с индейскими мотивами. В другой комнате не было практически ничего кроме широкой кованой кровати да тусклого зеркала. От обстановки веяло даже не прошлым, а позапрошлым веком.
— Не дворец, но мне нравится. В таком доме я вырос, — сказал Фернандо Мануэль, провожая гостя в кухню. Он достал из холодильника упаковку со шприцами и кинул Пушкину, тот поймал их на лету.
— Что это?
— Стимулятор. Такой же, как в госпитале. Будешь делать себе инъекции, как почувствуешь, что падаешь.
Пётр разорвал упаковку и послушно рассовал шприцы по карманам.
— Это не опасно?
— Не опасно, если не усердствовать сверх меры. Одной инъекции, в принципе, должно хватить на двенадцать часов. Не бойся, это не наркотики. Наркотики — они ведь по части твоей любимой корпорации «Каскад»?
Фернандо Мануэль пронзительно взглянул на Пушкина. Так смотрят только злые следователи и ревнивые жены.
— Не понял.
— В самом деле не понял? Пётр, кто ты? Как своему другу можешь мне признаться?
— Друзья, — проворчал Пушкин. — Все говорят, что друзья. А потом трах-бах, бегут, стреляют. Шприцы, двойники. Я, господин президент, возглавляю делегацию корпорации на взаимовыгодных — подчеркиваю — переговорах по проекту «Кориолан». Других интересов кроме подписания контракта в Эль-Таре не имею. Кто меня с таким упорством хочет замочить, представить даже не могу. Хотя самое простое, что приходит в голову, — американцы. Слабо им, например, оказалось в честной борьбе побеждать. Но не буду настаивать: фактами и доказательствами не располагаю.
— Зато я кое-чем располагаю. Как ты сказал? «Факты и доказательства»? Я не рисковал обсуждать с тобой некоторые пикантные подробности первой нашей сделки с корпорацией «Каскад». Был уверен, что ты в курсе. Недавно провёл собственное небольшое расследование — с впечатляющими результатами. Понял, что кто-то в вашей корпорации нечисто играет. Потом эти слухи о взрыве в вашей лаборатории. Ты не знаешь об этом взрыве?
Пушкин знал, но не счел необходимым отвечать.
— Никаких сообщений в вашей печати. Но американцы направили мне информацию, что лабораторию разнесло в клочья.
— Ах, американцы… Могу себе представить.
— Не надо этого благородного сарказма. Можно подумать, вы не сообщали мне подробно об их авариях. Все молчат о своих авариях, но любят обсуждать чужие. Только знаешь, что удивительно? Это та самая лаборатория. Я не доверял тебе. Ты отличный парень, но работаешь на корпорацию и наверняка связан определенными обязательствами. Я решил тебе все рассказать, когда начались эти покушения. Переговоры пока надо приостановить.
— Как?! — возмутился Пушкин. — Мы практически подошли к подписанию. Ну, ты коварный мужик. Все эти покушения, дезинформация скорее рассчитаны на то, чтобы остановить продвижение «Кориолана» в Южную Америку. И ты так легко покупаешься. Прошу тебя хорошо подумать. Давай всё обсудим с самого начала.
— Именно этого я и хочу. Обсудить всё с самого начала. Моей стране необходимы экологическая и военная безопасность. «Кориолан», судя по всему, способен решить эту проблему. Однако мы оба прекрасно знаем, что «Кориолан» потенциально несет в себе опасность, — это неявная сторона всего проекта. Так как «Кориолан» будет не только решать проблемы энергетики и климата, но и всецело контролировать регион, мне важно, чтобы в России было стабильное, сильное, предсказуемое правительство, контролирующее корпорацию «Каскад». Но если в России слабый президент, если в «Каскаде» происходят непонятные вещи, если руководитель делегации корпорации в моей стране не владеет информацией и не контролирует ситуацию, «Кориолан» может быть трижды чудом технологии, но в непредсказуемых руках он все равно никому не нужен. Я сам трачу массу энергии, чтобы удержать стабильность в Эль-Таре. Не могу поручиться за половину своих сотрудников. Зачем мне прибавлять проблем бедной Эль-Таре, да и всей Южной Америке. Нам мало взрыва на бразильской АЭС? Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь. — Фернандо Мануэль предупредил попытки Пушкина. — Скажешь, что все это происки врагов. Происки есть всегда, друг. Важно контролировать ситуацию. Вы — не контролируете.
— Сколько слов о контроле, а я до сих пор даже не знаю, о чем речь.
— Скверно. Я рассчитывал услышать подробности от тебя.
ЭЛЬ-ТАРА, 2006 ГОД
Со скрытыми механизмами власти в Эль-Таре генерал Домингин столкнулся задолго до того как стал президентом. Он был начинающим политиком в погонах, когда ему поступило предложение от Хулио Рохи, который в тот момент предпочитал именоваться Лукой Карпентером. Агрессивный предприниматель, официально владеющий только фармацевтической и косметической фирмой «Амазония фарм косметике», напросился на встречу с генералом Домингином единственно для того чтобы обсудить вопросы долгосрочной дружбы за деньги. Свой интерес к перспективному политику из чужой страны он объяснил планами развития фармацевтического бизнеса в масштабах всей Южной Америки, а затем и мира. Знал Домингин эту фармацевтику.
Карпентер (или Роха) был милейший человек с бархатными манерами разож-равшегося, балованного кота. Он прятал самодовольную улыбку в роскошных усах и гладил собеседника масляными глазами. Говорил комплименты. Изъяснялся увлекательными намеками. Фернандо Мануэль успел еще до встречи ознакомиться с досье Хулио Рохй, которое генералу выдали друзья из национальной безопасности Эль-Тары. Со страниц досье вставал светлый образ одного из самых влиятельных наркобаронов Южной Америки, нагромоздившего за свою жизнь десятки трупов и несчитанное количество сломанных судеб, но так ни разу и не пойманного с поличным. Несмотря на увещевания советников быть с Рохой максимально осторожным, генерал Домингин выложил ему без прикрас своё настоящее отношение к занятиям наркобарона, а также к перспективам продвижения его бизнеса на рынки Эль-Тары.
После этого Хулио Роха едва не расцеловал генерала, и для Фернандо Мануэля начался ад. Четыре покушения за два месяца, угрозы родным, разорение брата — с Домингином никто не собирался шутить. Он снова обратился к друзьям