? Почему прекрасная Эклермонда не могла бы стать вашей?
— Не говорите больше ни слова! — вскричал Кричтон. — Не искушайте меня!
— Не будет ли удовлетворено ваше честолюбие, когда вы, маршал Франции, вступите в союз с королевским домом Конде, женившись на принцессе, которая принесет вам богатое приданое?
— Даже в самых безумных мечтах мое честолюбие не заходило так далеко! — вскричал Кричтон. — Маршал Франции!..
— И командующий ее армией, — прибавила Екатерина.
— И в моей руке будет жезл, которым владели Бертран Дюгеклен, Гастон де Фуа, храбрый Бусино!..
— И легионы Франции под вашим начальством. Пусть судьба Баярда будет вашей!
— Баярд был рыцарем без упрека, — отвечал Кричтон, воодушевление которого внезапно исчезло. — Имя Кричтона также не будет ничем запятнано.
— Ваше имя не будет запятнано, шевалье, — сказала нетерпеливым тоном Екатерина, — но мне кажется, в ваших честолюбивых планах вы забываете то, что вы должны были бы лучше всего помнить, — влечения вашего сердца…
— Эклермонда! — вскричал Кричтон.
— Скажите лучше — принцесса Конде, ведь ее сан будет скоро признан, — сказала Екатерина.
— Вы его признаете, ваше величество? — спросил с живостью Кричтон.
— Мы поступим, как нам будет угодно, — отвечала холодно Екатерина. — Не спрашивайте нас, а слушайте. Жезл маршала Франции и рука принцессы Конде ваши на некоторых условиях.
— У ада свои договоры, — прошептал Кричтон, — и люди продавали свои души за меньшую цену. Ваши условия?
— Даете ли вы нам слово, что вы — примете или нет наши условия — не разгласите ни одного слова из того, что вы от нас услышите?
Кричтон, казалось, был погружен в свои мысли.
— Что же, даете вы слово? — повторила Екатерина.
— Даю, ваше величество, — отвечал Кричтон.
— Тогда мы доверим вам нашу жизнь, так как мы уверены, что, дав слово, вы никогда его не нарушите.
— Ваше величество может говорить со мной, как со своим исповедником.
— Исповедником? — повторила с усмешкой Екатерина. — Вы думаете, что мы доверили бы священнику тайну, разглашение которой наполнило бы Париж эшафотами, затопило бы кровью его улицы, наполнило бы башни Бастилии и подземелья Шатлэ благородными пленниками? Нет, есть тайны, которые нельзя доверить даже небу. Наша тайна из их числа.
— И есть такие преступления, за которые нет прощения, — сказал печально Кричтон. — Дай Бог, чтобы ваше величество не предложили бы мне чего-нибудь подобного.
— Будьте терпеливы, — отвечала королева, — сейчас вы узнаете, что мы хотим вам предложить. Наши планы вам уже известны, следовательно, нам нечего сказать вам о нашем проекте лишить трона Генриха и передать его корону герцогу Анжуйскому.
— Я знаю все это, — сказал Кричтон.
— Но вы не знаете, — продолжала Екатерина, приближаясь к шотландцу и понижая голос, — что Анжу в настоящее время в Париже.
— В Париже? А!..
— В Лувре, в этом дворце, который будет скоро его собственным дворцом.
— Боже мой!
— Бюсси д'Амбуаз, его любимец, прибыл сегодня из Фландрии. Все идет отлично. У нас есть золото Испании и шпаги Шотландии и Швейцарии, так как королевская стража на нашей стороне. Все наши агенты и шпионы за делом, каждый квартал города наполнен ими. Наши партизаны собираются и ожидают только сигнала к началу действия. Этот сигнал будет дан сегодня вечером.
— Так рано!
— Да, так рано! — повторила с увлечением Екатерина. — Нострадамус предсказал, что все наши сыновья будут королями. Завтра его предсказание исполнится.
— А Генрих?
Екатерина побледнела и вздрогнула, схватившись за плечо шотландца, чтобы не упасть, — так сильно было ее волнение.
— Что же будет с королем, вашим сыном? — повторил суровым тоном Кричтон.
— Из наших сыновей, — вскричала в волнении королева, — Генрих был всегда нам дороже всех. Ни болезненный Франциск, ни грубый Карл никогда не были близки нашему сердцу. Но Генрих, всегда покорный нашей воле, Генрих, которому сама природа назначила царствовать и для которого мы помогли сбыться этому назначению, был всегда нашим любимцем.
— И теперь вы хотите уничтожить ваше собственное дело, хотите пожертвовать сыном, который вам дороже всех?
— Наша безопасность требует этой жертвы, — отвечала с глубоким вздохом Екатерина. — С некоторого времени Генрих стал капризным и упрямым. Он отказывается следовать нашим советам, не признает более нашей власти. Сен-Люк, Жуаез, д'Эпернон управляют всем вместо нас. Закон запрещает нам царствовать лично, поэтому мы царствуем через наших сыновей.
— И в сравнении с любовью к власти материнская любовь ничего не значит? — сказал Кричтон.
— Против великих решений она не должна ничего значить, против судьбы она ничто. Так к чему же сожалеть о его падении? К чему откладывать решение его участи? Шевалье Кричтон, — продолжала Екатерина голосом, от которого кровь застыла в жилах шотландца, — он должен умереть!
Несколько мгновений длилось страшное молчание, в течение которого собеседники внимательно смотрели друг на друга.
— Боже мой! Это ужасно! — вскричал наконец шотландец. — И мать может говорить таким образом!
— Слушай! — вскричала Екатерина. — Слушай и узнай, с кем ты имеешь дело. Ценой моей крови я достигла этой власти, ценой этой крови я ее и сохраню. Генрих должен умереть.
— От руки матери?
— Нет! Моя рука могла бы дрогнуть. Для этого мне нужна рука более надежная. Слушайте, — продолжала она уже совершенно спокойным тоном. — В полночь все будет готово. Переодетые партизаны Анжу явятся во дворец. Бюсси д'Амбуаз берет на себя д'Эпернона, Сен-Люка и Жуаеза, у него есть с ними старые счеты, и вы знаете, что его шпага редко ему изменяла. Герцог Неверский уже наш. Вилькье, д'О — это флюгеры, которые поворачиваются туда, куда дует ветер. Остается один Генрих и…
— И что же, ваше величество?
— Он назначен вам.
— Мне?
— Мы убедили его отложить до полуночи большой турнир, в котором он сам примет участие. Во время схватки он будет искать вас. Тогда опускайте ваше копье и бросайтесь на него с криком: «Да здравствует Франциск — III». Мы слишком хорошо знаем силу вашей руки, чтобы сомневаться в роковом исходе этой встречи. Этот крик, этот смертельный удар будут сигналом для Анжу и нашей партии. На него ответят. Солдаты Генриха будут истреблены, и корона перейдет к его брату.
— Кровавая сцена, которую вы описали, — сказал Кричтон, — напоминает мне далекие июльские дни 1559 года. Перед Турнельским замком был устроен блестящий турнир, чтобы отпраздновать брак Елизаветы Французской с Филиппом, королем Испании. Король-рыцарь ломает копье со всеми. Этот король — ваш супруг. Этот король — Генрих II!
— Довольно! Ни слова более!
— Этот монарх просит залог у своей супруги, желая переломить в ее честь копье. Она посылает ему шарф. Тогда король велит графу Монтгомери приготовиться для встречи с ним. Граф ему повинуется. Противники бросаются друг на друга, копье Монтгомери сломано…
— Молчите! Мы приказываем вам!
— Но осколок древка пробивает череп короля, — продолжал Кричтон, не обращая внимания на угрожающий взгляд Екатерины. — Несчастный монарх падает, смертельно раненный. Вы были свидетельницей этой страшной катастрофы. Вы видели, как ваш супруг упал окровавленным на арену, и готовите подобную же участь вашему сыну, его сыну!
— Вы закончили, наконец!
— Неужели вы думаете, что я возьмусь за дело, от которого содрогнулся бы последний бродяга вашей Италии.
— Если мы предлагаем вам черное и страшное дело, то ведь мы даем вам и соответствующую награду, — отвечала Екатерина. — Смотрите, — продолжала она, показывая кусок пергамента с большой печатью, — вот ваше назначение маршалом Франции.
— Оно помечено завтрашним числом.
— Оно будет утверждено сегодня вечером, — отвечала королева, кладя пергамент на стоявший рядом стол. — Каков же ваш ответ?
— Вот он! — вскричал Кричтон, вонзив кинжал в то место пергамента, где было выписано его имя.
— Довольно, — сказала Екатерина, разрывая на куски дырявый пергамент. — Вы скоро узнаете, чей гнев вы так бездумно вызвали.
— Угроза за угрозу, — гордо отвечал шотландец. — Вы можете обрести во мне страшного врага.
— Но вы не сможете выдать нас! — вскричала королева. — Вы дали нам слово молчать о том, что вы от нас услышите.
— Да, но ваше величество забывает, что Руджиери в моей власти.
— Руджиери ничего не скажет.
— Он поклялся все сказать, если его жизнь будет сохранена, — отвечал Кричтон.
Лоб Екатерины на мгновение омрачился, но зловещая улыбка по-прежнему скользила по ее губам.
— Если наш астролог ваше единственное орудие мести, — сказала она, — то нам нечего вас опасаться.
— Вы слишком самоуверенны, ваше величество, — заметил Кричтон. — Что вы скажете, если я вам открою, что пакет, содержащий доказательства высокого происхождения принцессы Эклермонды, найден? Если я прибавлю к этому, что ваши собственные письма к герцогу Анжуйскому и Винченцо Гонзаго скоро будут переданы в руки короля?
— А что вы скажете, если я отвечу, что все это ложь, так же как и то, что Руджиери нам изменит? Этот пакет никогда не дойдет до короля, он уже в наших руках. Гугенотский проповедник, который должен был передать его королю, захвачен нами.
— Я вижу, что силы ада еще не оставили вас, — сказал Кричтон с изумлением.
— Так же как и силы земли, — отвечала Екатерина, хлопнув руками. — Пусть приведут сюда Руджиери, — сказала она вошедшим по этому знаку людям.
Те откровенно смутились, и один из них пробормотал что-то похожее на извинения.
— Что это значит? — спросил Кричтон. — Вы осмелились нарушить приказ короля? Вы дали убежать пленнику?
— Мы не знаем, как это могло случиться, монсеньор. Едва мы привели его сюда, как он исчез, и его нигде нельзя было найти.
— Я узнаю в этом вашу руку, — сказал Кричтон, обращаясь к Екатерине.
— Вы видите, шевалье, что силы ада нас еще не оставили, — отвечала королева с улыбкой.