a virtuti nulla est via" всегда было моим девизом.
Ну же! Смотри! Ты несешь Цезаря и его счастье! Поедем, взглянем на залог нашей дамы, – прибавил он, направляясь к галерее.
– Ее величество даст вам залог лично, – сказал паж, выходя навстречу Бурбону.
– Вот и отлично! – вскричал король. – Этого-то я и хотел.
С этими словами он спрыгнул на землю и, бросив поводья оруженосцу, вошел в галерею.
– Сюда, рыцарь, – сказал ему встретивший его у входа придворный. – Ее величество даст вам аудиенцию в этой комнате.
Портьера, закрывавшая вход, была отдернута, и Генрих увидел себя лицом к лицу со своей женой.
Генрих Бурбон не имел привычки смущаться в присутствии дам, но на этот раз его положение было так странно, что он слегка был смущен и поэтому не без удовольствия заметил, что королева была не одна. Но Маргарита, не подозревая даже, кто стоит перед ней, не имела причин избегать разговора наедине и поэтому тотчас же выслала своих обеих спутниц.
Ла Редер немного отстала от своей подруги и, проходя мимо короля, как бы нечаянно выронила платок. Генрих поспешил его поднять и, возвращая его хозяйке, успел украдкой пожать ручку красавицы, которая отнюдь не случайно ответила на это пожатие.
– Ventre saint gris! – прошептал король. – Это очаровательная дама, которую я видел на улице Пеликана.
"Держу пари, что это Генрих Наваррский, – подумала ла Ребур, бросая из-под опущенных ресниц взгляд на величественную фигуру Бурбона. – Если это так, то нет никакой опасности оставить его наедине с королевой. С этой стороны мне нечего опасаться соперничества. Короли не часто бывают влюблены в своих жен, и супружеская верность не входит в число достоинств Генриха".
И без того смущенный мыслью о разговоре наедине с женой, король еще более смутился, когда увидел, что его проделка не осталась незамеченной. Впрочем, его опасения были напрасны. Маргарита не чувствовала ревности, хотя и сочла своим долгом слегка ее продемонстрировать, так как это входило в ее планы.
– Платок нашей фрейлины, – сказала она, – кажется, имеет в глазах ваших более цены, чем какой бы то ни было залог, который мы можем вам дать, будь это даже локон наших волос.
– Вы ошибаетесь, ваше величество, – отвечал Генрих, изменяя голос, тем страстным тоном, который он так хорошо умел принимать. – Простой перл прекрасен в моих глазах, но кто же не предпочтет ему "перл перлов". Маргарита, ваше имя хранится в моем сердце так же, как и на моем щите. Не лишайте меня залога. Уступите мне это сокровище, и вы обеспечите мне победу.
– Если он должен обеспечить вам победу, он ваш, – сказала с живостью Маргарита.
– А! Я вижу, вы хотите отомстить шевалье Кричтону за какое-нибудь оскорбление?
– За самое большое, за какое только может мстить женщина, – отвечала Маргарита. – Я не скрою от вас, что я хочу мстить ему за измену.
"Итак, – подумал Генрих, – мне предназначено узнать о моем бесчестии из уст той, которой я не могу не верить".
– Я тоже, – продолжал он громко, – должен отомстить этому шотландцу. Вы не смогли бы найти лучшего способа ответить на ваши обиды. Он меня оскорбил так же глубоко, как и вас.
– Это невозможно!
– Многие на моем месте сочли бы мою обиду за самую большую, какая только может быть. Но я не стану спорить с вами. Вы, без всякого сомнения, лучший судья в том, кто из нас глубже оскорблен.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – сказала Маргарита. – Я оскорблена изменой любовника, вы – неверностью жены.
– Да, именно, – отвечал Генрих.
– Так смойте пятно с вашего имени кровью изменника! – вскричала королева. – Что же касается неверной жены, то если смерть любовника не послужит вашему возмездию, я клянусь, что ее проступок не останется безнаказанным, если она принадлежит ко двору Франции или Наварры.
– Измена неверной жены не останется безнаказанной, – отвечал Генрих, – но, к счастью для нее, мой план мести отличается от предложенного вашим величеством.
– Вы, значит, ее любите, несмотря на ее проступок? – спросила Маргарита.
– Нет, – печально отвечал Генрих, – но я ее любил и в память об этой прежней любви я ее пощажу.
– Ваша жена счастлива, что обладает таким терпеливым мужем, – сказала с усмешкой Маргарита.
– Да, ваше величество, она счастливее, чем заслуживает, я должен в этом сознаться, – отвечал Генрих.
– Вы, может быть, раскаетесь в этой слабости, когда будет уже поздно, – заметила Маргарита. – Я не понимаю, как можно простить подобное оскорбление.
– Эти слова были бы вашим приговором, если бы были произнесены в присутствии короля, вашего супруга.
– Не говорите о Генрихе, он сам уже давно отверг мою любовь. Он не может жаловаться. Я могла бы его любить, но…
– Но что, Маргарита?
– Ничего!.. Я хочу говорить теперь не о нем, а о вас. "Вот две личности, очень близкие одна другой", – подумал король.
– Слушайте! – вскричала Маргарита, хватая руку Генриха своей пылающей рукой. – Ваша жена вас оскорбила, вы ее не любите?
– Я уже сказал вам о состоянии моего сердца, ваше величество. Не раскрывайте кровавой раны.
– Я раскрываю ее для того, чтобы вылечить. Слушайте меня. Если исход этой борьбы будет роковым для… шевалье Кричтона, моя любовь будет вашей наградой.
"Ventre-saint-gris! – подумал Генрих. – Вот оригинальное возмездие за мою обиду!"
– Что вы скажете на это? – спросила с нетерпением королева.
– Неужели вы можете сомневаться в моем ответе, Маргарита? Я принимаю ваше предложение. Но что будет служить мне ручательством вашей искренности?
– Мое слово, слово оскорбленной и мстительной женщины, слово королевы.
– Когда оскорбление будет отмщено, королева забудет то, что обещала женщина.
– Женщина никогда не забудет, что она королева, – отвечала гордо Маргарита. – Когда мы приказали барону Вито убить развратного дю-Гюа, когда мы сделали ему такое же предложение, как делаем вам теперь, он не колебался. Но он нас любил долгое время.
– Я вас любил еще дольше, Маргарита, – отвечал Генрих взволнованным голосом, – и я исполню ваше приказание. Но не сравнивайте меня с убийцей Вито.
– Я не могу порицать вашу недоверчивость, шевалье, – сказала королева, принимая прежний нежный и ласковый тон. – Если бы я сделала вид, что люблю человека, которого я никогда не видела, черты и имя которого мне неизвестны, я солгала бы, я бы вас обманула. Но в вашем голосе есть что-то такое, что внушает мне доверие. Я вам не колеблясь раскрыла все тайны моей души. Как благородный рыцарь вы их не выдадите. Повинуйтесь моей просьбе, и я исполню мое обещание. Вы требуете залог моей искренности. Вот это победит все ваши сомнения.
С этими словами она сняла с шеи жемчужное ожерелье, блеск которого соперничал с ослепительной белизной ее кожи.
– Это подарок Генриха Наваррского, – сказала она.
– Черт возьми! – вскричал король. – Его подарок?
– В день нашей свадьбы. Теперь он ваш.
– Если бы Генрих Наваррский предвидел такую судьбу этого ожерелья, он скорее отрезал бы себе руку, чем дал бы его вам.
– Что вы говорите?
– Извините, ваше величество. Я имею странную привычку ставить себя на место других, и в эту минуту я вообразил себя на месте вашего доверчивого супруга.
– Довольны вы этим залогом? – спросила с нетерпением королева.
– Вы уступаете его без сожаления?
– Без малейшего. Я пожертвовала бы моей жизнью, отдала бы мое королевство на алтарь возмездия, а вы думаете, что я не решаюсь расстаться с подарком человека, которого я никогда не уважала. Однако не заблуждайтесь и не думайте, что этот залог не имеет никакой цены. Это моя судьба! С ним вы можете требовать исполнения моего обещания или, – прибавила она изменившимся голосом, – погубить меня. Довольны ли вы?
– Дайте мне это ожерелье.
– Снимите ваш шлем, я сама повяжу его. Идите на арену! Смерть изменнику и позор неверной жене!
– Да, – отвечал король, снимая шлем и устремляя суровый взгляд на Маргариту. – Примите на себя ваши собственные слова. Позор неверной жене!
– Генрих! – вскричала королева. – Сжальтесь! Сжальтесь!
– Молчите! – сказал король. – Вот мое возмездие.
Маргарита сделала страшное усилие, чтобы побороть свое волнение, но силы изменили ей, ноги подкосились, и она упала без чувств на руки ла Ребур, вовремя подоспевшей ей на помощь.
– Дай мне твой платок, моя милая, – сказал Генрих, обращаясь к ла Ребур, – он будет моим залогом вместо этого опозоренного ожерелья. Теперь твою руку, нет, твои губы. Мы скоро увидимся опять.
– Желаю успеха вашему величеству, – сказала ла Ребур, провожая глазами короля. – Поздравь меня, Ториньи, – прибавила она, увидев входящую флорентийку. – Мои надежды исполнились.
– Каким образом? – спросила Ториньи.
– Тс! Ее величество приходит в себя. Эта новость не для ее ушей.
– Он ушел? – спросила Маргарита слабым голосом.
– Он вернулся на арену, ваше величество, – отвечала ла Ребур.
– А мое ожерелье?
– Вот оно.
С этими словами ла Ребур насмешливо показала отвергнутый королем залог.
– Помоги мне сесть в кресло, Ториньи, – сказала королева, оставляя руку ла Ребур. – Если Кричтон будет победителем в этой встрече, попроси Эклермонду прийти сюда. Оставь нас, ла Ребур! Как я ненавижу ее, – прибавила она, оставшись наедине с Ториньи.
– И не без причины, – отвечала многозначительным тоном флорентинка.
БЕРБЕРИЙСКАЯ ЛОШАДЬ
Между тем Кричтон, отвечая на вызов короля Наваррского, тотчас же выехал на арену, заставив свою лошадь демонстрировать по дороге грациозные вольты и высокие прыжки.
Воодушевленный восторженными криками и, еще более того, предстоящей встречей с противником королевской крови, обнаружив также, что Бурбон сошел с лошади и исчез в королевской галерее, шотландец подозвал оруженосца и, взяв у него копье, снова помчался по арене.
Ничто не могло сравниться с ловкостью и грацией, с которыми он управлял своей лошадью. Казалось, животное повиновалось его малейшим движениям.