– И без вознаграждения тоже, – прибавил Генрих III, нахмурив брови. – Продолжайте, брат мой.
– Я солдат, государь, а не придворный, – продолжал Бурбон. – Я редко менял стальную кирасу на шелковый камзол, мой грубый язык не знает льстивых фраз. Ваше величество должны помнить, что сами принудили меня произнести это обвинение публично. Я готов ответить королеве-матери за мои слова и доказать их справедливость. Но вы дали мне слово, что принцесса будет свободна, этого достаточно.
– Что мы должны думать об этой тайне? – спросил король герцога Неверского.
– Что его наваррское величество лишилось разума вместе с осторожностью, – отвечал герцог. – Я настолько пользуюсь доверием королевы Екатерины Медичи, что могу утверждать, не колеблясь, что не существует никакой принцессы!
– Вы уверены в этом, кузен?
– Как в существовании вашего величества, как в присутствии этого Беарнского медведя.
– Вы доставили нам большое облегчение. Мы начинали уже опасаться, что каким-нибудь образом скомпрометированы.
В это время Беарнец разговаривал со своим спутнииком.
– Ты будешь командовать этим конвоем, Росни, – прошептал он, – и ты скажешь принцу Конде, что…
– Я не оставлю вашего величества ни для принца ни для принцессы, – прервал его Росни.
– Как так?
– Не бросайте на меня сердитых взглядов, государь. Я могу при случае быть так же упрям, как и ваше величество.
– Так оставайся со мной, мой верный друг, – сказал Бурбон, пожимая руку своего советника, – пусть наши недавние ссоры будут забыты. Я тебя прощаю.
– Когда ваше величество получит свое собственное помилование, будет время распространить его и на меня, – сурово отвечал Росни.
– Шевалье Кричтон, – сказал Бурбон, неохотно отворачиваясь от своего советника, – вы хотели бы конвоировать принцессу Конде к ее брату?
От этого предложения лицо шотландца покрылось краской.
– Ваше величество уже назначили меня начальником вашей свиты, – отвечал он с неестественным спокойствием. – Я не могу исполнять сразу две должности.
– А мы не можем не согласиться с вами, – сказал Генрих одобрительным тоном. – Брат мой, – продолжал он, обращаясь к Беарнцу, – если вы найдете принцессу, то мы берем на себя задачу найти конвой.
– Отлично! – вскричал король Наваррский. – Моя задача будет скоро решена. Смотрите! – прибавил он, указывая на королевскую галерею.
– Смотреть? На кого?.. Не хотите ли вы сказать…
– В царице турнира, прекрасной Эклермонде, ваше величество видит сестру Генриха Конде, мою кузину, вашу кузину.
– Смерть и проклятие! Вы бредите, брат мой. Эклермонда – принцесса Конде? Может ли это быть? Вы, конечно, не ожидаете, что в таком деле мы можем поверить одному вашему слову, не требуя доказательств?
– У меня есть доказательства, государь. Доказательства, которые не оставят ни малейшего сомнения у вашего величества.
– Давайте их, брат мой! Давайте! – вскричал Генрих Ш, дрожа от волнения.
– Прикажите вызвать сюда Флорана Кретьена, проповедника реформаторской религии и наставника принцессы Конде. Он владеет этими доказательствами.
– А! Вы думаете, что мы более поверим этому еретику, чем словам нашей матери? – вскричал в раздражении Генрих III. – Пусть он остерегается приближаться к нам. На Гревской площади есть топор, на Пре-о-Клерк костер, а на Монфоконе – виселица. Мы предоставляем ему выбор, это единственная милость, которой может ждать от нас этот неверный еретик, этот гугенот.
– Я согласен разделить его участь, если он не представит доказательств, – отвечал Бурбон. – Велите привести его.
– Пусть будет так, – сказал Генрих III, словно внезапно решившись на что-то.
– Ваша стража должна искать его в подземельях Лувра, – произнес Кричтон. – Он пленник.
– Пленник? – повторил, вздрогнув, Бурбон.
– Пленник! – весело отозвался Генрих.
– Он в руках Екатерины Медичи, – продолжал Кричтон.
– А документы? – поспешно спросил король Наваррский.
– Также в руках ее величества, королевы-матери.
– Проклятие! – вскричал Бурбон.
– Слава Богу! – вскричал Генрих III.
– Флоран Кретьен осужден на сожжение, – продолжал шотландец.
– Простите ли вы теперь самого себя, государь? – спросил вполголоса Росни.
– Прочь! – вскричал Генрих Наваррский, в бешенстве топнув ногой о землю. – Ventre-saint-gris! Как раз время упрекать!
– Ваше величество, – продолжал он, обращаясь к Генриху III, – я уверен, что вы отмените это несправедливое решение. Кретьен не виновен ни в чем.
– Исключая ересь, брат мой, а это самая ненавистная и непростительная вина в наших глазах, – отвечал Генрих III. – Наша мать действовала сообразно нашим желаниям и в интересах истинной веры, осуждая этого гугенотского проповедника искупить смертью свои преступления против Неба, и, если необходимо наше подтверждение, мы дадим его немедленно.
– Да здравствует обедня! – закричали придворные.
– Вы, слышите, брат мой? – сказал, улыбаясь, Генрих III. – Таковы чувства всякого доброго католика.
– Как! Вы хотите нарушить ваши собственные Законы, государь? – спросил Бурбон. – Помните, что вы обещали вашим протестантским подданным?
– Hacreticis fidis non sarvanda est, – отвечал холодно Генрих III.
– Из этого следует, что ваше королевское слово, данное вами относительно освобождения принцессы Конде, не связывает нисколько вашу податливую совесть? – поинтересовался Бурбон.
– Докажите, что она принцесса, и мы сдержим наше слово, хотя бы она и была еретичкой, брат мой. Представьте нам доказательства, и, я повторяю вам, она будет освобождена.
– Ваше величество может теперь спокойно обещать это, – сказал с презрением Бурбон.
– Если я предоставлю вам эти обязательства до полуночи, сдержите ли вы ваше слово, ваше величество? – спросил, подходя к королю, Кричтон.
Генрих, по-видимому, был в затруднении.
– Вы не можете теперь отступить, государь, – шепнул ему герцог.
– Но, кузен, – отвечал вполголоса король, – мы скорее готовы лишиться короны, чем Эклермонды, а этот шотландец одолеет самого дьявола.
– Но он не одолеет Екатерины Медичи, государь, – сказал герцог, – я предупрежу ее.
– Что же скажете, ваше величество? – спросил Бурбон.
– Наше слово уже дано, – прозвучал ответ.
– Этого достаточно, – произнес, удаляясь, шотландец.
В эту минуту появился виконт Жуаез.
– Вот письмо от ее величества, королевы-матери, – сказал он, подавая Генриху запечатанную записку.
– Черт возьми! – вскричал король, пробежав глазами послание. – Мы действовали слишком поспешно, кузен, – сказал он, обращаясь к герцогу Неверскому. – Ее величество, наша мать, советует нам обращаться с Беарнцем как можно любезнее.
Герцог пожал плечами.
– Это еще не все, – продолжал король. – Она советует нам возвратить ему его шпагу.
– И ваше величество, конечно, исполнит ее желание.
– Ну уж нет, кузен.
– Вспомните о прекрасной Эклермонде, государь.
– Ах да! Вы правы, кузен, – поспешно ответил Генрих. – Это имя заставило нас мгновенно решиться. Мы не знаем, насколько можно доверять вашей истории о рождении этой прекрасной особы. Очень может быть, что все это правда. Но правда это или ложь, ясно одно, что, если мы хотим преуспеть в наших намерениях, мы должны теперь, более чем когда-либо, повиноваться беспрекословно требованиям нашей матери.
– Совершенно справедливо, государь.
– Наша страсть растет от препятствий, которые она встречает, и мы не должны пренебрегать никакими средствами, чтобы достичь нашей цели.
– Первым шагом к этому будет примирение с Беарнцем.
– Это нетрудно устроить, – отвечал Генрих III. – Его гнев так же легко утихает, как и пробуждается. Вы увидите, как легко мы его укротим.
– Подойдите к нам, брат мой, – продолжал он дружеским тоном, приближаясь к Генриху Наваррскому, – мы вас оскорбили и спешим загладить нашу несправедливость.
– Государь! – вскричал Бурбон, бросаясь навстречу Генриху.
– Вашу руку, брат мой.
– Это рука еретика, государь.
– Все равно, это честная рука, и мы хотим ее пожать. Не отнимайте ее, брат мой, мы хотим, чтобы весь наш двор заметил, что мы с вами в дружбе.
– Да здравствует король! – закричали придворные. Этот крик был повторен тысячью голосов.
– Мы лишили вас вашей шпаги! – продолжал Генрих III. – Мы не можем потребовать от шевалье Кричтона вашего подарка, поэтому мы просим вас принять взамен нашу шпагу, – прибавил он, снимая с себя шпагу, эфес которой был украшен бриллиантами, и отдавая ее королю Наваррскому. – Обещайте нам только не обращать ее против французов.
– Я буду носить ее для вашей защиты, – отвечал Бурбон. – Доброта вашего величества не позволяет мне ни минуты сомневаться в вашей искренности, но я был бы очень рад узнать, кому я обязан такой внезапной переменой в ваших чувствах.
– Особе, помощи которой вы вовсе не заслуживали, – отвечал с улыбкой Генрих III, – нашей матери.
– Ей? – вскричал Бурбон.
– Простите нам недостойный прием, который мы вам оказали. Мы были захвачены врасплох вашим появлением и невольно ощутили некоторые опасения, которые это письмо совершенно рассеяло. Мы постараемся исправить нашу ошибку.
– Подарите мне жизнь Флорана Кретьена – и мы квиты, государь.
Эти слова снова повергли в смущение Генриха.
– Его жизнь в руках нашей матери, – сказал он, – обратитесь к ней. Вы с ней, по-видимому, в лучших отношениях. Мы никогда не становимся между ее величеством и предметом ее гнева. Однако постойте! Если вы можете убедить Кретьена отречься от его ереси, мы вам отвечаем за его жизнь.
– Если так, вы подписали его приговор, государь, – сказал, удаляясь, Бурбон.
– Что ты думаешь об этой перемене? – спросил он у своего советника.
– Мне она не нравится, – отвечал Росни. – Дружба этого презренного Ирода опаснее, чем его вражда. Но вы ему доверились?
– Волей-неволей, – сказал Бурбон.