Так или иначе, но Николай Николаевич Холодилин, 1886 г. р., уроженец Рязанской губернии, преподаватель 6 советской школы, сыграл своими многословными показаниями весьма мрачную роль в истории «Петроградской боевой организации». Жизнь себе и жене — Татьяне Константиновне Холодилиной, 1903 г.р., уроженке Петербурга, временно на этот момент не работавшей, — Николай Холодилин спас.
Десяткам других его показания стоили жизни или, в лучшем случае, долгих лет лагерей и ссылки.
Серьезные неприятности, мягко говоря, грозили и профессору Федорову после того, как Холодилин показал: Федоров поддерживал тесные связи с белогвардейскими организациями в Финляндии. До поста резидента американской контрразведки в Питере было еще далеко, но и связи с антисоветской организацией Бунакова в Финляндии грозила явно не санаторием. Федоров, хотя и имеет уже печальный опыт долгих бесед со следователями Петрочека, а может быть, в силу этого опыта, держался на допросах мужественно и стойко. Какую-либо вину свою перед Отечеством категорически отрицал, более того — заявил, что даже писем политического характера в Финляндию никогда не посылал. Что же касается предъявленного ему господина Холодилина, то он, Федоров, его никогда не видел, знакомым с ним быть никогда не имел чести, так же как с другими предъявленными ему «участниками» «американской шпионской группы» (а также с упомянутыми в ходе допросов господами Крузенштерном, фон дер Клодтом и Бунаковым). Что же касается бывшего школьного учителя, то тут профессор был стоек, как скала: «Холодилин лжет, что знает меня», — утверждал он, и сбить его с этой позиции не могли самые ласковые следователи.
Тем временем влиятельные большевики, знавшие и ценившие Федорова как выдающегося специалиста, медика с европейским именем, не оставили свои хлопоты за него и после второго ареста профессора. Естественно, первым вступился нарком здравоохранения И. А. Семашко. Он уже не решался ходатайствовать об освобождении крупного врача и ученого, а скромно просил хотя бы ускорить следствие по делу профессора Федорова, учитывая его далеко не спартанское здоровье, что при существующих в петроградских тюрьмах дискомфортных условиях грозило наркому потерей полезного кадра своего наркомата. К тому времени и российская интеллигенция еще не растеряла ни храбрости, ни чести, требующихся, чтобы вступаться за несправедливо обиженного властями товарища, и Русское хирургическое общества им. Пирогова также выступило с ходатайством. Правда, в отличие от искушенного в кабинетных сражениях наркома, Общество просило не об ускорении следствия (в сих юридических терминах хирурги были не особенно сведущи), а простодушно рекомендовало освободить ни в чем не повинного хорошего человека и замечательного специалиста.
Руководители и Петрочека, и ВЧК вынужденно давлению поддавались, но стремились сохранить лицо и честь мундира. Зам. Пред. ВЧК И. С. Уншлихт в ответ на очередной запрос Ленина сообщил ему 10.11.21 г., что вопрос о Федорове решится после прибытия его в Москву. «В лучшем случае, будет освобожден под подписку о невыезде из г. Москвы. Следствие будет продолжаться».
Тоже, конечно, интересный вариант: берут известного ученого в родном городе, привозят в другой, и говорят: сиди здесь и не выезжай отсюда никуда. Но, что ни говори, вроде как и на свободе. Хотя и под «дамокловым мечом». Следствие тем временем велось просто «молниеносными» темпами, учитывая, что никаких новых компроматов на доктора не появлялось. Если точнее, следствие велось, как вялотекущая шизофрения. Между сильными мира того шла интенсивная переписка. Хирурги хлопотали за коллегу. Ильич беспокоился — что там новенького с «шпионом в белом халате»? Уншлихт И. С. с иезуитской изворотливостью посылал вождю всякие не имеющие к делу отписки. А профессор Федоров (вы, наверное, думаете, что он комфортно проживает в какой-нибудь московской гостинице, ожидая, когда правда, наконец, восторжествует и следователи вежливо извинятся перед ним? Помните, Уншлихт обещал ограничиться «подпиской о невыезде» из Москвы?) тем временем, выслушав 5 ноября 21г. заключение помощника уполномоченного Петрогубчека о его, С. И. Федорова, мнимых преступлениях, был сопровожден по этапу в лагерь принудработ, куда знаменитого доктора определили на перевоспитание тяжелым физическим трудом сроком на два года.
А в Москве идет бурная переписка: Семашко пишет Ленину, Ленин пишет Уншлихту, члены Общества имени Пирогова собираются в потертых визитках на собрания в защиту коллеги.
А профессор Федоров своими знаменитыми руками, спасшими от смерти тысячи людей, неистово любящий свою работу, занимается тем временем «принудительным трудом». Сей факт даже комментировать как-то неловко. Читателю хватит и минимального воображения, чтобы представить себе эту картину по всех красках и нюансах.
Знаменитого доктора спас не Ильич, не Семашко, не Пироговское общество и не международная общественность. Трудно сказать, выдержал бы он все два года принудработ в концлагере, если бы не удачно подоспевшее постановление Президиума ВЧК от 29 ноября 1921 г. Нет, не одумались следователи, не разобрались руководители, просто было опубликовано Постановление ВЦИК об амнистии. Так что освободили «американского контрразведчика» С. И. Федорова из лагеря без реабилитации. Она пришла к нему посмертно... А остальных «шпионов» расстреляли...
Фабрикация дела о «Финской шпионско-белогвардейской группе» по своей технологии не отличалась от других разработок петроградских следователей...
Как я уже отмечал выше, учитывая близость границы и наличие на территории Петроградской губернии большого числа граждан финской и ингерманландской национальности, следователи, приступившие к созданию этого «Дела», не были стеснены в отборе кандидатур в «шпионы». При первом отлове отобрали 59 человек. Часть из них, после допросов и фабрикации материалов, расстреляли (об этих мучениках мы расскажем ниже подробнее); 34 человека, столь же виновные, как и расстрелянные, были снисходительно отпущены на волю. Остальные были заключены на различные сроки принудительных работ в лагеря...
«Резидентом» финских шпионов на территории губернии «назначили» привычно моряка. И действительно, из отсеянной следователями для расстрела «компании» военный моряк на роль руководителя «шпионско-белогвардейской группы» годился более всего. Судите сами.
Романов Сергей Иванович, 1897 г. р., уроженец Калишкской губернии (Польша). Уже в силу места рождения— подозрителен. Но не настолько, чтобы «назначать» его резидентом польской разведки. Ибо был в биографии моряка куда более значительный штрих: младший офицер с эскадренного миноносца «Выносливый» участвовал в Кронштадтском восстании, бежал с экипажем по льду залива в дружественную Финляндию, которая, однако ж, к столь большому наплыву военных моряков была не готова, и оказались моряки на берегу в лагере для интернированных.
Моряки, как известно, люди свободолюбивые. А русскому человеку вообще везде, кроме России, долго жить неуютно. И пошли моряки обратно. Уже посуху, через границу. 18.07.20 г. Сергей Иванович и был первый раз арестован — «за переход границы с целью шпионажа». Тут же, без долгих разговоров, его приговорили к расстрелу (как помнит читатель, было к тому времени у пограничников такое разрешение — «кронморяков», переходивших границу, расстреливать на месте). Но с приведением приговора в исполнение, на счастье, замешкались. Тут как раз «подвалила» амнистия. И расстрел младшему офицеру заменили лишением свободы. Поскольку к этому делу он был уже, к сожалению, привычен, отнесся к приговору спокойно, без истерик. Тем более и речь-то шла о нормальной физической работе в активно к тому времени функционирующем лагере «Кресты».
Когда следователи Петрочека начали «раскручивать» «Заговор Таганцева», когда наряду с основным «Делом» десятки особоуполномоченных трудились в поте лиц над маленькими «делами», и вспомнили о военном моряке, прилежно трудившемся во 2-м лагере принудработ «Кресты». Уже 3 июля 1921 г. Сергея Ивановича привозят на допрос в «Большой дом». Понимая, что по пустякам сюда из «Крестов» не возят, Романов чистосердечно рассказал все, что знал. А так как не знал он почти ничего, о существовании «Петроградской боевой организации», по его словам, представления не имел, и даже стойко отрицал знакомство с профессором Таганцевым (которого действительно в глаза не видел, как-то не пересекались ранее их жизненные пути), то полагал, что отпустят его в ставшие родными «Кресты» для короткой, как он думал, дальнейшей отсидки.
Наверное, наш искушенный читатель уже не сильно удивится, если скажу, что никуда Романова не отвезли, тем более — не отпустили. А приговорили — по постановлению Президиума ПЧК от 24.08.21 г., «на основании имеющихся в деле данных», к расстрелу.
А теперь представьте себе удивление прокуроров Генеральной прокуратуры РФ, не обнаруживших в «Деле» С. И. Романова никаких свидетельств его преступной жизни.
При первом чтении материалов «Дела В. А. Матвеева» мне казалось, что этому «финскому шпиону» повезет больше, чем кронштадтскому моряку (к тому времени у меня уже сложилось представление о горестной судьбе людей, короткое время принадлежавших к суровому кронштадтскому братству).
Матвеев Виктор Александрович, 1891 г. р., уроженец Петроградской губернии (разумеется, в 1891 г. она называлась иначе), надсмотрщик телеграфа на Николаевской железной дороге. Чувствуете социальную разницу: не офицер какой-нибудь, хотя бы и младший, а пролетарий железнодорожного труда. Арестован был по доносу. Но в чем его обвинял анонимный «друг народа» — неизвестно. Что собирались ему инкриминировать следователи поначалу — тоже остается только гадать. Но факт остается фактом: сам ли, по собственному желанию, с подсказки ли следователя или под некоторым легким нажимом с его стороны, но дал скромный провинциальный телеграфист сенсационные показания (для нас сегодня и не такие удивительные, читателю наших очерков уже попадалось подобное обвинение, предъявляемое некоторым проходившим по делу гражданам).