Я пришел к Добрынину в 1993-м. Хотел написать об этом обаятельном скромном человеке, одном из лучших «сыскарей» и «важняков» Генеральной прокуратуры очерк. И действительно опубликовал тогда в центральных газетах несколько больших очерков и о нем самом, и о делах, которые он расследовал.
Но вот о банде братьев Гусейновых большой материал как-то не выстраивался. Тогда казалось, жестокость членов банды столь велика, что будет выглядеть, если писать всю правду, запредельной, нереалистичной.
С тех пор прошло около пяти лет, увы, страна изменилась неузнаваемо. И сегодня жестокость пятилетней давности никого не удивляет и не пугает. Странно, как многое изменилось, а я остался тот же. Если описать всю жизнь следователей прокуратуры, пока они шли по следу «кровавых братьев» (или, точнее, если иметь в виду всю банду «братьев по крови»), и при этом уйти от характеристики преступников, — весь труд, весь, не побоюсь сказать, подвиг этих людей, обезвредивших банду, покажется невидным, незаметным, почти будничным. Описывать действия банды, называя фамилии, имена, места, где они жили и где убивали людей, их окружавших, многие из которых были не столько виноваты, сколько запуганы, — рука не поднимается. Три члена банды во главе с «паханом» приговорены к высшей мере наказания, остальные — к большим срокам ИТУ. Но остались знакомые, родственники, дети, наконец. Сейчас, когда приговор опубликован, можно сказать, что братья Ахтаевы — это братья Гусейновы, что Сергей Дробов в повести — по жизни Александр Дернов. Тем более можно сказать, что герой повести следователь Михаил Коржев и следователь Кировской облпрокуратуры Николай Кряжев — одно и то же лицо. Узнать легко, а все же. Все же было сильное желание отстраниться от фамилий реальных героев и антигероев этого кровавого повествования. Прежде всего потому, что дело ведь в конечном счете не в отдельных убийцах и следователях. Дело в поединке. Между Злом и Добром, как это ни покажется читателю высокопарным. И в том, что Добро всегда должно побеждать. Конкретные же фамилии ограничили бы сюжет нашей повести одним конкретным уголовным делом. Увы, дел таких в производстве прокуратуры с каждым годом становится все больше. А опытных следователей — все меньше. И пока вся страна не содрогнется от ужаса и отвращения перед бандитами, пока не поймет, что до криминальной пропасти — шаг, банды будут гулять по России, кровавые и беспощадные...
Реконструкция событий
Убивали, как правило, граждан, занимавшихся частным извозом на своих машинах.
Бандиты заметали следы преступления, быстро перемещались из города в город.
И везде у бандитов были друзья, готовые приютить на время, спрятать от погони. Легко находились перекупщики машин, как правило, из ближнего зарубежья. Машины обычно уходили на Кавказ и в Закавказье, где следы их терялись.
Никаких зацепок. Следовательские версии рассыпались одна за другой.
Убийства и похищения автомашин почти одновременно имели место в разных городах. И каждый раз возбуждалось уголовное дело. И каждый раз разные следователи начинали свой поиск преступников, не предполагая, что аналогичное преступление совершено в тысяче километров от их города, но теми же преступниками. Сейчас трудно сказать, кому первому в голову пришла мысль, что убийства, покушения на убийства, кражи и грабежи, разбойные нападения в разных российских городах имеют один почерк и могли быть совершены одними и теми же лицами. Но факт налицо — Генеральная прокуратура сходство совершенных в разное время в разных городах преступлений зафиксировала. После проведения первых же аналитических и следственных действий в этом направлении стало ясно — аналогия в почерках преступников есть. Ряд заведенных за это время уголовных дел были соединены в одно производство с присвоением уголовному делу общего номера 21/3027-91.
Дело взял под контроль Генеральный прокурор России.
Так начался конец банды Ахтаевых.
«Рома-Зверь»
Роман Ахтаев незадолго до того «выстрелился» из ИТУ.
Из зоны он уходил спокойно. Без особой эйфории. Крутому и на зоне не кисло. А Рома, несмотря на свой молодой возраст, крутым стал рано. Может, тогда, когда впервые за мелкую кражонку попал в СИЗО. Срочок ему грозил невеликий, да и не срок пугал. Страшновато, если заглянуть в глубину души, было то, как примут в камере. Лицом он был пригож, как и братья, — даже красив, если кто предпочитает такую вот жгучую восточную красоту, — чуть раскосые глаза, нервные крылья носа, тонкие, чуть искривленные в улыбке губы.
«Опустят», — холодело где-то в нижней части живота.
Первая в его жизни камера оказалась небольшой вонючей клетушкой с койками в два яруса — шконками, серыми казенными одеялами — и то не на всех шконках, густой вонью давно немытых потных мужских тел и невыносимой тухлой отдачей от параши. В пространстве не более двадцати квадратных метров размещалось человек двадцать пять сизошников.
— Считай, повезло, — сказал за спиной вертухай, — в других камерах еще хуже. Не тушуйся, пацан, здесь тихие, может, и не обидят.
— Без советов обойдусь, волчина позорная, — ощерился Роман, за что тут же получил кулаком меж лопаток и влетел в камеру, чуть не упав в узком свободном пространстве.
Встал, широко расставив ноги, исподлобья оглядел ка- меру, — кто первый покусится?
— Кому ты нужен, сопляк? — словно услышав его мысли, небрежно бросил лежавший на втором этаже ближней к двери шконки здоровый бугай.
— Это точно. Боится, засранец, — хихикнул вертлявый коротконогий парень лет двадцати, резво вскочивший с нижней шконки возле параши. — Боится, боится...
— А чего ему бояться? — лениво процедил здоровый верзила с набухшими мышцами и свисавшим через ремень толстым животом. — Пока очко грязное, никто тебя не тронет. Вот в субботу, после баньки, — милое дело...
Рома стоял в проходе, слева и справа с верхних шконок свешивались руки двух бугаев, — как ему показалось, наиболее грозных.
Он выстрелил в руку двумя безопасными лезвиями изо рта, заранее припасенными на такой вот случай, и двумя быстрыми движениями располосовал вены на руках наиболее сильных, по его прикидке, обитателей камеры.
—Ах ты сучонок!
— Падаль жеваная!
Но тут уж так, — либо здоровой рукой вены зажимай, чтоб кровью не истечь, которая рванула наружу мощной струей, либо пащенка этого загибай под нары.
— Охрана! Охрана! Граждане контролеры! Вертухаи, чтоб вам всем штырь в задницу: тут люди кровью исходят!
Рома на всякий случай пробрался в угол, встал так, чтоб дорого отдать свою жизнь.
А дело то, как ни странно, обошлось.
Двух изрезанных им мужиков увезли в санчасть. Освободились два хороших места.
Недомерок со шконки от параши было попробовал занять одно из них. Но получил мощного «леща» по шее от высокого, костистого малого, лежавшего на самой удобной шконке возле окна, но для такого воспитательного дела вставшего в проход и доставшего своими граблями недомерка уже у освободившейся койки.
— Не положено.
— Да я что? Да как же так? Обещали ведь, — как новичок, — к параше, а потом — на освободившееся место.
— Мало ли что обещали. Не заслужил. Ты, слышь, татарчонок, — обратился «фитиль» к Роману, — ты и займешь. Не боись. Ничего не будет. Они сами порезались. Тебя никто вертухаям не сдаст. Не боись.
—Я и не боюсь.
— В первый раз?
— Ну и что, что в первый? — отрезал Рома.
— Да ничего. Хорошо держишься. Вопросов мало задаешь. Себя показываешь. Ты, видно, решил, что эти два бугая — самые тут крутые? Не... Они за пустяки сюда попали. Один наперсточник, другой в Тушино беспроигрышную лотерею держал. Такую, что сам не проигрываешь. Да наколол какого-то лоха из Госдумы на 16 тысяч рублей и тыщу баксов. Пришлось ментам, им купленным, сдать его. Они не бойцы. Помолчат. Знают, что за треп в СИЗО бывает.
— А те сидельцы, что в камере?
— Тем более.
—- А ты за что?
—Не принято это в камерах спрашивать. Грех. Мог бы и наказать. И рассказывать самому, за что подсел, не принято. Глаза есть — сам смотри, думай, вычисляй, кто что за человек, как себя держит. По тому, как ты повел себя, можно полагать, что сел за кровь большую. Ишь ты, как легко пустил ее. А я так думаю, по пустяку подзалетел. Но не спрашиваю. А держался смело. Это мне нравится.
— А ты что за гусь, что оценки раздавать?
—А староста я. Слыхал, какая власть у старосты в камере? То-то же.
— Смотрящий?
— Ишь ты, под блатного косишь. Ну, считай, смотрящий. Мое решение такое — освободившуюся шконку на втором ярусе ты займешь.
Из случайных обрывков фраз уж потом Рома понял, что смотрящий сидел, дожидаясь суда за убийство, и светил ему хороший срок. Остальные — кто за что. Все больше — за пустяки. Один был «глотатель» из Душанбе — заглотнул контейнеры с кокаином в презервативе, его в Шереметьево взяли, выпотрошили, и в СИЗО. Срок гарантирован — с поличным да по наводке, — тут без вопроса. Другой сосед по нарам подзалетел за связь с вьетнамцами — те торговали в Москве драгметаллами.
— Сволочь редкая, я в детстве все про советско-вьетнамскую дружбу на пионерских сборах долдонил, доверился им, а они меня и подставили, — с непроходящим удивлением в голосе жаловался сосед почти каждый день на поразившее его коварство недавних друзей по соцлагерю.
Но большинство — за кражи, разбойные нападения на прохожих и прочую мелочевку.
На второй день староста подвалил к Роме:
— На общак надо отстегнуть: такой порядок.
—А если нет?
— Сам понимаешь, тут свои законы. Первый раз должен отстегнуть, хоть умри. Потом камера может и подождать, когда тебе бабки, дурь, чай, табак с воли подкинут. А сейчас — хоть умри.
—А если нет? — упрямо набычился Рома.
— Вот тогда будет то, что тебе те два бугая обещали вчера.
— Нагнут?
— Нагнут.
— И ты с ними?