Наконец, попытаемся выяснить, кто такой Овсянников, с которым Тухачевский вел столь доверительный разговор? При идентификации данной личности пришлось столкнуться с определенными трудностями и противоречивыми свидетельствами документов.
Согласно послужному списку 1924 г., хранящемуся в фондах РГВА, Овсянников Петр Иванович, ВИО (Военно-исторический отдел) Штаба РККА. Г. р. 1894, русский, сын офицера, беспартийный, окончил кадетский корпус, Александровское военное училище по первому разряду и Военную Академию РККА в 1922 г. Последний чин в старой армии штабс-капитан. В РККА с 1 марта 1918 г. В белой армии не служил1405. Будучи выпускником кадетского корпуса, П.И. Овсянников должен был поступить в Александровское военное училище в 1912 г., а следовательно, оказаться в числе сокурсников Тухачевского.
Однако в фондах РГВИА был обнаружен послужной список тоже Овсянникова Петра Ивановича на 1918 г. Согласно этому послужному списку, отражающему службу П.И. Овсянникова в старой русской армии, он родился 17 июля 1895 г., происходил из крестьян Орловской губернии, образование получил в Императора Александра III Харьковском коммерческом училище (4 класса). В время Первой мировой войны был зачислен «охотником» на правах вольноопределяющегося в 28 пехотный запасной батальон 6 мая 1915 г. Затем П.И. Овсянников был направлен во 2-ю Тифлисскую школу прапорщиков, которую окончил 22 апреля 1916 г. и был произведен в прапорщики 1 мая 1916 г. 23 октября 1917 г. убыл в 7-недельный отпуск, из которого не возвратился, и был исключен из списков полка 21 декабря 1917 г., как не явившийся из отпуска1406.
Очень трудно поверить в существование двух офицеров, служивших в Штабе РККА, примерно одного возраста и имевших одну и туже фамилию, одно и то же имя и одно и то же отчество. Такое совпадение, конечно, возможно, но почти невероятно. Указанным совпадениям могут быть даны разные (из возможных) объяснения.
Первое из них: прапорщик П.И. Овсянников при вступлении в Красную армию для профессиональной солидности придумал себе новую биографию, согласно которой он оказывался не прапорщиком военного времени из Орловских крестьян, т. е. в военном отношении человеком, профессионально малоценным, особенно для службы в Штабе РККА и тем более в Военно-историческом отделе, где требуется определенная эрудиция и военная образованность. Такие ситуации в годы революции и Гражданской войны случались, и нередко. Однако если можно было обмануть «кадровиков», записавших его послужной список с его же слов, то вряд ли ему удалось бы обмануть Тухачевского, выдавая себя за его сокурсника по Александровскому военному училищу. А это было так, судя по возрасту и последнему чину в старой армии. А Военно-исторический отдел входил в состав Оперативного управления Штаба РККА, и его сотрудникам по делам службы достаточно часто приходилось общаться с Тухачевским в бытность его помощником, заместителем начальника Штаба РККА и начальником этого «мозга армии» в 1924–1928 гг. Впрочем, с другой стороны, выдавать себя за беспартийного кадрового офицера старой армии в чине штабс-капитана с политической точки зрения было менее предпочтительно, чем предстать «социально близким» рабоче-крестьянскому составу РККА, т. е. тем, кем он был на самом деле – крестьянином, офицером военного времени с самым малым офицерским чином прапорщика.
Второе объяснение: два послужных списка принадлежали действительно двум разным людям. Один из них штабс-капитан П.И. Овсянников, с нормальным военным образованием, окончивший Академию Генерального штаба, после 1922 г. начал служить в Военно-историческом отделе Штаба РККА. Другой, прапорщик военного времени П.И. Овсянников, по существу, без боевого опыта и без военного образования никогда в Красной армии не служил. Об их судьбе во второй половине 30-х гг. в моем распоряжении никаких сведений не имеется.
Появление рядом с Тухачевским офицера по фамилии Овсянников в конце января 1937 г. в военном госпитале (явно, из близкого окружения маршала), в разговоре с которым Тухачевский мог позволить себе такие откровения, невольно обращает наше внимание на важный фрагмент из «Справки о проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и др…». В этом документе, в частности, сообщалось, что «впервые агентурные донесения о якобы имевшихся у Тухачевского бонапартистских настроениях стали поступать в органы НКВД в декабре 1925 года от агента Овсянникова:
«В настоящее время, – сообщал он, – среди кадрового офицерства и генералитета наиболее выявилось 2 течения: монархическое… и бонапартистское, концентрация которого происходит вокруг М.Н. Тухачевского»1407.
Далее в «Справке» пояснялось: «в связи с тем, что в последующих сообщениях Овсянников называл ряд военнослужащих Красной армии из бывших офицеров царской армии, которые якобы входили в кружок Тухачевского, то органы НКВД привлекли к негласному сотрудничеству и некоторых сослуживцев Тухачевского и направили их на разработку этого кружка, называя его „бонапартистским“».
Однако никто из них, в том числе и Овсянников, не сообщали о какой-либо антисоветской деятельности Тухачевского. Будучи арестованным в 1938 году, Овсянников показал, что органы ОГПУ давали ему задание по разработке Тухачевского, но никаких компрометирующих его материалов установить ему, Овсянникову, не удалось»1408.
Учитывая осведомленность агента Овсянникова, можно полагать, что он находился в достаточно близком окружении Тухачевского уже к 1925 г. И этим человеком мог быть именно бывший штабс-капитан, сокурсник Тухачевского по Александровскому военному училищу П.И. Овсянников, сотрудник Военно-исторического отдела Штаба РККА.
Из приведенных выше сведений и размышлений по их поводу в контексте рассматриваемой проблемы лишний раз подтверждаются соображения, высказанные в начале настоящей книги. При планировании «дворцового переворота» военные заговорщики, конечно же, предполагали, хотя бы приблизительно, состав «нового правительства», которое должно было взять на себя управление государством, причем в условиях, осложнившихся ожиданием близкой большой войны. Это должны были быть лица, имевшие опыт государственной деятельности, включая все ее аспекты: политический, экономический, социальный, культурный и др.
Исторический опыт показывает, что даже генерал Бонапарт, при всех своих несомненных и разносторонних способностях, с учетом его эпохи, выросшей из Века Просвещения, создавал и преобразовывал свою Империю все равно главным образом в милитарном направлении. «Перманентная война» определяла вектор движения «имперской Франции». В той или иной мере высказанные соображения относятся и к другим примерам, когда генералы оказывались во главе государства: Ш. Де Голль, Ф. Франко, Чан-Кай-ши. Все названные советские генералы, включая Тухачевского, Уборевича, Якира и др., были людьми, что называется, «до мозга костей» военными, прославленными на полководческом поприще, особенно первые, самые выдающиеся из советской военной элиты. При всем своем хорошем общем культурном развитии (в частности, Тухачевский) они выросли не из Века Просвещения, а из Первой мировой войны и из Века Декаданса европейской культуры. Они прекрасно понимали, что в любом случае им понадобятся хорошие хозяйственники, умеющие управлять и государством в целом, и отдельными его, не военными отраслями. Мало того, все они, конечно же, не собирались менять вектор социально-экономического развития страны, особенно ввиду надвигавшейся войны. Все они, независимо от субъективных симпатий или антипатий, были за социализм, но с несомненной, по крайней мере на данном этапе, оборонной доминантой. Вот почему Тухачевский так сожалел о гибели Пятакова, на которого, во всяком случае, он лично, очевидно, делал большую ставку как на будущего «премьера». Мне думается, что «отстрел» бывших известных и малоизвестных «вождей» в 1936–1938 гг. в значительной мере был обусловлен именно этим обстоятельством – лишить любых заговорщиков надежд на то, что им удастся найти кого-либо, кто мог бы заменить у руля государства Сталина и его команду. В таком контексте, на мой взгляд, становится более понятна логика физического уничтожения не только некогда популярных «вождей большевизма» Зиновьева, Каменева, Пятакова, Рыкова, Бухарина и др., но также и Рудзутака, Розенгольца и им подобных.
Postscriptum
Образ «заговора красных маршалов», «красного Наполеона-Тухачевского», угнетавший сознание и политическое мировоззрение советской правящей элиты в течение пятнадцати лет, представлял собой нерассекаемый сплав реального и воображаемого. Напомню пристальное внимание к нему Ж. Ле Гоффа.
Нарастающая, пусть и не 100-процентная уверенность в реальности «заговора красных маршалов» под знаменем «Тухачевский» охватывала, сжимала и ожесточала мысль Сталина и ближайших его соратников, стимулируя решительность их реакции. Но можно ли было думать иначе?
Все попытки Сталина оторвать Якира от Украины, лишить его украинских войск, предпринимавшиеся до осени 1935 г., оказались тщетными. Якир упрямо не хотел уходить. Сталинские подозрения превратились в убеждение: Якир становится политически опасен, он что-то замышляет. А наличие в войсках Якира многих командиров из бывших троцкистов, особенно настойчивое стремление командующего Киевским военным округом взять к себе заместителем комкора Примакова лишь укрепляли это убеждение. Но Якир был популярен, и сместить его простым волевым решением было политически опасно. Тогда было решено начать «чистку» близкого окружения командарма, чтобы «свалить» его таким образом.
В то же время Тухачевский, убежденный в гибельности для Красной армии и страны старого оперативного плана Генштаба, обнаруженной в стратегических играх 1936–1937 гг., был одержим стремлением любой ценой и любым путем добиться принятия своего плана оперативно-стратегических решений. И если нарком Ворошилов и начальник Генштаба Егоров противятся этому, их нужно отстранить. Если этому будет противиться Сталин, то отстранить и его?