тадтских событий», был и А Колесинский. Как выше отмечалось, А Колесинский был близким приятелем Тухачевского и помощником начальника штаба 27-й стрелковой дивизии. Он вполне мог стать для Иванова-«Арсения Грачева» источником информации о «группе-организации Тухачевского» в конце 1923 г. или в самом начале 1924 г. во время его проезда через Смоленск. Впрочем, можно лишь гадать или предполагать, откуда мог получить информацию о «группе-организации Тухачевского» «Арсений Грачев».
После этого Иванов находился в распоряжении Разведывательного управления Штаба РККА. У него был богатый опыт работы среди комсостава белой армии. В 1921–1923 гг. он являлся резидентом военной разведки в Болгарии, где проводил работу по репатриации офицерского и высшего комсостава Русской армии Врангеля в Советскую Россию. Следует отметить, что ему удалось добиться больших успехов в этом деле. Именно после Болгарии он и был направлен во Францию.
Не исключено, что решено было использовать его способности и опыт в «переманивании» бывших генералов и офицеров белой армии на сторону Советской России в Германии и во Франции среди той части русской военной эмиграции, которая оказалась в Берлине и в Париже. Следует также отметить, что позднее, в 1927 г., Иванов оказался в Научно-уставном отделе Штаба РККА, когда последний возглавлялся Тухачевским.
Ко всему сказанному следует добавить, что с 1903 по 1919 гг. Б.Иванов трижды менял политические симпатии и ориентации. Кроме того, вряд ли он был доволен, когда с высокой должности начальника Главного штаба войск Туркестанской республики его, до этого занимавшего должность командующего фронтом, отправили военным атташе в Афганистан. Карьера «революционного генерала» была сорвана.
Иванов оказался весьма искусным в агитации высших чинов белой Русской армии генерала Врангеля перейти к «красным» в 1921–1923 гг. Очевидно, он мог находить с ними общий язык и быть среди них «своим». Такой человек, в определенной ситуации вполне мог присоединиться к «военным заговорщикам», а при ее изменении – «предать их». Так что его откровенность с редактором «Войны и Мира», с В.В. Колоссовским, в свете всего вышесказанного вряд ли может вызвать удивление и выглядеть неожиданной и необычной. Если даже когда-то к революционному движению он примкнул по идейным или эмоциональным причинам, то в РКП(б) оказался уже явно по соображениям конъюнктурным, а к 1923 г. в этом отношении был совершенно деморализован и «беспринципен». Идейная и нравственная эволюция революционных активистов, можно сказать, была типична для определенной их части. Достаточно вспомнить судьбу И.Л. Дзевалтовского-Гинтовта или В.Нестеровича (Ярославского), их гибель в 1925 г. Такой человек, даже будучи «коммунистом Арсением Грачевым», вполне мог сам являться членом «группы-организации Тухачевского».
«Арсений Грачев» прибыл в Берлин, конечно же, не 28 января, а раньше, вряд ли позже 25–26 января, а из Москвы он выехал, скорее всего, не позднее 22–23 января.
Некоторые официальные документы в определенной мере подтверждают достоверность сообщения «Арсения Грачева». Это «секретная записка» начальника ОГПУ Ф.Э. Дзержинского своему заместителю В.Р. Менжинскому.
Что «Смоленск» хотел продиктовать «Кремлю»?
«С. секретно. Т. Менжинскому, – писал начальник ОГПУ Дзержинский. – В связи с данными о наличии в армии Зап. фронта к.-р. (контрреволюционных. – С. М.) сил и подготовки, необходимо обратить на Зап. фронт сугубое внимание. Полагаю необходимым:
1) составить срочно сводку всех имеющихся у нас данных о положении на Зап. фронте, использовав и весь материал, имеющийся в ЦКК – РКИ (Гусев – Шверник), 2) наметить план наблюдения и выявления, а также мер по усилению нашего наблюдения и по предупреждению всяких возможностей.
Меры должны быть приняты по всем линиям нашей работы Ос. От., КРО погранохрана, губотделы, а также по линии партийной – ЦК и губкомы.
Нельзя пассивно ждать, пока «Смоленск» пожелает «продиктовать свою волю Кремлю».
Прошу этим заняться, использовав пребывание здесь Апетера672. Я думаю, кое-какие задания можно было бы дать Благонравову673 и Самсонову 674и Межину675 по линии ж.д. и их влияниям, и их смычки»676.
Содержание этой записки весьма лаконично, однако из нее понятно, что под «Смоленском» имеется в виду командование и штаб Западного фронта, т. е. Тухачевский, а под «Кремлем» – высшее партийно-государственное руководство, включая, прежде всего, разумеется, Сталина, Троцкого, Зиновьева.
Фрагмент фразы со словами «наличие в армии Зап. фронта к.-р. сил и подготовки» следует в полном смысле читать: «наличие в армии Западного фронта контрреволюционных сил и подготовки: восстания, мятежа, выступления и т. п…». Какие «контрреволюционные силы» имел в виду Дзержинский и о каких «контрреволюционных силах» у него были сведения?
Несомненно, разговоры Вацетиса с Колоссовским не могли быть не замечены сотрудниками советских спецслужб, которые были направлены в Берлин для организации «германской ВЧК». Стала известна и высказанная им уверенность в близкой «диктатуре Тухачевского». Такого рода разговоры Вацетис в августе 1923 г. вел, конечно, не только с Колоссовским. Во всяком случае, такая уверенность Вацетиса стимулировала более пристальное и специальное внимание руководства ОГПУ к политическим настроениям комсостава Западного фронта и персонально Тухачевского.
Начало этим действиям было положено 2 сентября 1923 г., когда заместитель полномочного представителя ГПУ по Западному краю обратился со служебным запросом к заместителю начальника ОГПУ и начальнику Особого отдела ОГПУ Г.Г. Ягоде с изложением сведений об аморальном поведении командующего Западным фронтом Тухачевского, чреватом невольным превращением его в источник агентурных интересов польской разведки677. Тухачевского «помимо воли могут склонить к шпионажу», сообщал указанный сотрудник ГПУ. Он писал, «что в Польше интересуются его романами», что командующий фронтом связан с «разного рода женщинами не нашего класса», что он оставляет «секретные документы в комнате стенографистки-полюбовницы», что «ходит масса анекдотов о его подвигах на пьяном и женском фронтах», что «каждый месяц возит семью в бронированном вагоне спец-назначения», что «прилетал на аэроплане а свое имение…» и пр. Автор докладной записки ссылался на рекомендацию начальника Политуправления Западного фронта В. Касаткина, предлагавшего «дать все имеющиеся материалы и установить наблюдение». Замполпреда ГПУ по Западому краю писал: «мы не имеем права наблюдать за коммунистами без разрешения центра, тем более за такой крупной фигурой, как Тухачевский», – и просил эту санкцию ему предоставить678.
Из сообщения замполпреда ГПУ по Западному краю следует, что специальной слежки за Тухачевским к началу сентября 1923 г. не было, поскольку никаких указаний на этот счет от руководства ОГПУ в Москве не поступало. Указанные выше «все» сведения были результатом обычной рутинной работы Особого отдела в течение достаточно долгого срока, а не собранные специально за короткое время по предложению начальника Политуправления фронта Касаткина. Поэтому, надо полагать, замполпреда ГПУ просто переслал имевшиеся материалы Ягоде 2 сентября. Отсюда можно сделать вывод, что Касаткин обратился с такой просьбой в самом конце августа. Совершенно очевидно, что столь «срочная» доставка компромата на Тухачевского была, очевидно, нужна Политуправлению Красной армии, т. е. В.А Антонову-Овсеенко (которому подчинялся Касаткин), а не руководству ОГПУ. Но поскольку ПУ РККА и Антонов-Овсеенко подчинялся Троцкому как Председателю РВС СССР (и был также сторонником Троцкого в развернувшейся внутрипартийной борьбе), то это значит, что компромат на Тухачевского затребовал Троцкий. Возможно, это был рычаг воздействия на Тухачевского, отказавшегося покидать командование Западным фронтом и отправляться в Германию.
Все сообщенное ответственным сотрудником ОГПУ в основном соответствовало действительности. Однако его вывод, что Тухачевского «помимо воли могут склонить к шпионажу», выходил за рамки обвинений в «бытовом разложении». Аморальное поведение командующего Западным фронтом приобретало «политический» характер. Поэтому у центральной власти должен был возникнуть вопрос о политическом доверии Тухачевскому, т. е. о его политической благонадежности и о целесообразности продолжения его службы в должности командующего Западным фронтом.
Из контекста приведенной выше информации становится ясным, что, во-первых, до составления этой «докладной записки» агентурного наблюдения за Тухачевским не велось. Во-вторых, инициатором составления и направления Г.Г. Ягоде данной «докладной записки» были не структуры ГПУ Белоруссии, по Западному краю или по Западному фронту, а начальник ПУ фронта В. Касаткин. В-третьих, примечательно, что Касаткин начал проявлять активность в этом направлении именно в августе 1923 г. Именно в это время Касаткин получил указание свыше о направлении «компромата» на Тухачевского через ГПУ в Москву. Он должен был получить такое распоряжение от своего непосредственного руководства в ПУ РККА, т. е. от В. Антонова-Овсеенко. Впрочем, такое распоряжение В. Касаткин мог получить и как временно исполняющий дела члена РВС фронта, и как помощником командующего. Во всяком случае, вряд ли он, не имея за собой высокого «соизволения», решился бы на столь грубое нарушение установленного порядка.
Примечательно, что отправленная 2 сентября «записка» полпреда ГПУ по Западному краю «молчала» вплоть до 20 сентября 1923 г. Но едва 16 сентября 1923 г. начались маневры Западного фронта под руководством Тухачевского, как 18 сентября на заседании Политбюро ЦК заслушивается сообщение В.М. Молотова «о Красной армии». На следующем заседании Политбюро ЦК 20 сентября было поставлено на обсуждение «предложение Троцкого о передаче материалов о Тухачевском в ЦКК и немедленном назначении авторитетного РВС Запфронта»