а высшего армейского аппарата, Штаба РККА и т. д.). Кроме того, вряд ли Тухачевский мог рассуждать о «тяжелой солдатской руке», которая покончит с «многоголосием политиков», после марта 1924 г., когда, переведенный на должность помощника начальника Штаба РККА, он уже не имел в своем распоряжении реальных войсковых частей. Таким образом, цитированные выше размышления Тухачевского имели место не ранее ноября 1923 и не позднее марта 1924 гг. Для уточнения времени указанного разговора Тухачевского с Корком обратимся к следующим фактам, правда, косвенным.
Корк был назначен на должность помощника командующего Западным фронтом, т. е. Тухачевского, 13 декабря 1923 г.687 Тухачевский уехал из Смоленска в командировку в Москву не позднее 11 декабря 1923 г., а возвратился в Смоленск не ранее 23 декабря 1923 г. Следовательно, он мог обсуждать с Корком политическую ситуацию не ранее указанного числа, но не позднее 1 января 1924 г. (дата секретной записки Ф.Э. Дзержинского своему заместителю В.Р. Менжинскому).
Напомню, однако, что о наличии среди комсостава Западного фронта «контрреволюционных группировок» (в частности, монархической вокруг комкора-4 А.В. Павлова) Дзержинскому было известно еще в ноябре 1923 г. Поэтому не полученные о них сведения побудили его отправить записку Межинскому, а какие-то действия Тухачевского и высших офицеров Западного фронта должны были вызвать такую реакцию – опасение выступления «контрреволюционных сил» во главе с Тухачевским. Косвенным подтверждением тому можно расценивать и «защиту» Тухачевским военспецов в разговоре с Дыбенко (подробнее смотри ниже). Конечно, это было обусловлено не только, а может быть, не столько политическими, сколько военно-профессиональными сображениями. Тем не менее Тухачевский категорически не соглашался с такого рода разделами в письме Дыбенко. Для хотя бы ориентировочного датирования разговора Тухачевского с Корком, обратимся к свидетельству П.Е. Дыбенко, в то время командира 5-го стрелкового корпуса в войсках Западного фронта.
«В 1923 году в Смоленске, – вспоминал П.Е. Дыбенко на заседании Военного совета при Наркоме Обороны в июне 1937 г., – мною было написано заявление в ЦК партии против Троцкого о всех его безобразиях и о том, что творилось тогда в армии. Заявление это было написано на квартире Тухачевского. Когда я написал это заявление, я предложил Тухачевскому подписаться. Тухачевский в течение часа доказывал мне, что я во многих случаях неправ, что идет сейчас изгнание молодого командного состава, насаждение старых офицеров, которые отчасти не только дезертировали из Красной армии, но которые боролись против нас; он доказывал нашу неграмотность. Я спросил у Тухачевского возможности выехать в Москву. Тухачевский заявил, что через два дня мне это разрешит…Я без его разрешения ночью выехал в Москву»688.
Дыбенко не уточняет датировку изложенных им событий. Однако из контекста его рассказа о действиях, которые он предпринял в Москве, вытекает, что это происходило в конце 1923 г.
То, что письмо свое Дыбенко писал на квартире Тухачевского, позволяет предполагать, что Тухачевский пригласил к себе Дыбенко, тогда командира 5-го стрелкового корпуса, и что свое письмо Дыбенко стал писать по инициативе и предложению Тухачевского. В противном случае: почему Дыбенко писал письмо именно на квартире Тухачевского, а не сам по себе? Если бы Дыбенко писал письмо сам по себе, то пришел бы к Тухачевскому с уже готовым письмом. А получалось так, что Дыбенко дал письмо на прочтение и проверку Тухачевскому. А может быть, это было «коллективным творчеством» Тухачевского и Дыбенко. Расхождение позиций Дыбенко и Тухачевского касалось лишь отношения к военспецам, бывшим офицерам. Тухачевский защищал «старых офицеров».
Примечателен один штрих в рассказе Дыбенко: Тухачевский просил Дыбенко воздержаться на два дня от поездки в Москву. Что должно было произойти через два дня?
Уехав из Смоленска в Москву, Дыбенко далее рассказывает, что он сделал в Москве. «В Москве, – вспоминал он, – в первую очередь был обсужден этот доклад вместе с Федько и Урицким. Они целиком и полностью этот доклад поддержали, в это время мы были большими друзьями – я, Федько и Урицкий. На квартире у Каширина 14 человек подписали это заявление. Доложил т. Сталину первый я, потом все 14 человек доложили т. Сталину, у вас, т. Сталин, в кабинете, после чего была назначена комиссия ЦК партии»689.
Но Дыбенко в ряде деталей «дела», о котором он рассказывает, ошибается или заблуждается. Действительно, «заявление 14-ти» было подано в качестве доклада в ЦК РКП(б), однако датировано оно лишь 10 февраля 1924 г.690, и эта дата противоречит дате создания комиссии ЦК РКП(б) по проверке военного ведомства, о которой пишет Дыбенко, утверждая, что эта комиссия была учреждена после «письма 14-ти». На самом деле комиссия была создана 15 января 1924 г. – и, таким образом, не вследствие «письма 14-ти».
Что касается указанного «письма 14-ти», то к самому письму-докладу была приложена рукописная записка Сталина: «Т. Назаретяну! (или Товстуха). Этот документ нужно немедля размножить и раздать всем членам ЦК и Комиссии Пленума ЦК по военным делам. И. Сталин». Вверху слева было помечено красными чернилами: «Получил 17/II 24 г. 11 ч. 40 мин. АН…»691. Как это видно, в распоряжении Сталина «письмо 14-ти» оказалось лишь 17 февраля, т. е. неделю спустя после подписания его высшими командирами Красной армии. Следует также обратить внимание на сталинское распоряжение, в частности: «немедля размножить и раздать членам ЦК и Комиссии Пленума ЦК по военным вопросам», т. е., вопреки утверждению Дыбенко, комиссия ЦК был создана до представления указанного «письма-доклада 14-ти» Сталину. Некоторые штрихи в рассказе Дыбенко позволяют попытаться устранить это противоречие.
Дыбенко утверждает, что было два «доклада» Сталину – его личный, т. е. Дыбенко, а затем «доклад 14-ти». Возможно, после того как Дыбенко показал письмо Урицкому и Федько и обсудил с ними его содержание, он и доложил его Сталину. А затем, после знакомства с письмом Дыбенко, Сталин и предложил автору письма организовать коллективный доклад такого содержания за подписью группой видных военачальников. Тогда и появился второй, уже коллективный доклад, представленный Сталину уже 17 февраля. Если комиссия ЦК была создана 15 января, а распоряжение о ее создании Сталиным было дано 13–14 января, то обсуждение письма Дыбенко с Урицким и Федько, а затем представление письма Сталину должно было состояться до указанных чисел.
Допустим, что Дзержинский получил сведения о тревожной политической обстановке на Западном фронте 31 декабря 1923 г. от Урицкого, после того как Дыбенко показал ему свое письмо и рассказал о политической обстановке на Западном фронте. В таком случае Дыбенко должен был уехать из Смоленска не позднее 30 декабря, но не ранее 29-го. Однако в «записке» Дзержинского от 1 января 1924 г. речь идет о «контрреволюционной группировке». Вряд ли он квалифицировал бы действия Дыбенко и обсуждение текста Дыбенко с Тухачевским как контрреволюционные. Вполне очевидно, что речь могла идти о «монархической группе» комкора-4 А.В. Павлова, о которой Дзержинский знал уже в ноябре 1923 г. Возможно, Дыбенко сообщил Урицкому о планировании Тухачевским каких-то действий через два дня, с опорой на 4-й стрелковый корпус Павлова. Возможно также, что Тухачевский хотел привлечь к этим действиям и Дыбенко как командира 5-го корпуса. Однако Дыбенко отказался действовать совместно с «монархистами» («контрреволюционной группой»). Так или иначе, но о какой-то «акции», запланированной Тухачевским с опорой на «контрреволюционные силы», Дзержинский узнал 31 декабря 1923 г. Если это так, то содержание этой «акции» в общих чертах становится ясным из разговора Тухачевского с Корком, и этот разговор, вероятнее всего, состоялся в пределах 24–28 декабря, а акция планировалась, приблизительно, на 1–2 января 1924 г. Поэтому Дзержинский решил срочно упредить возможные «контрреволюционные действия» со стороны Тухачевского.
Если Дыбенко утверждает, что свое письмо он написал на квартире у Тухачевского в 1923 г. и что Тухачевский просил его подождать с поездкой в Москву с этим письмом, то, следовательно, командующий Западным фронтом выжидал. Чего же он выжидал?
Скорее всего, он мог выжидать реакцию партийно-государствнного руководства на письмо Антонова-Овсеенко от 27 декабря 1923 г. В связи с этими обстоятельствами обратимся к еще одному свидетельству.
Рассказ Карла Радека
В. Александров в своей книге «Дело Тухачевского», изданной в Париже в 1959 г., а затем переведенной на немецкий и итальянский языки, вновь переизданной в Париже в 1962 г., пересказывал весьма важное свидетельство Ф.Ф. Раскольникова, который, в свою очередь, ссылался, как на первоисточник, на К.Б. Радека692. Радек рассказал Раскольникову, что в 1936 г. его пригласил к себе на дачу Сталин и в ходе беседы Сталин вспомнил «события в декабре 1924 г…». Именно так датировал события внутриполитической и внутрипартийной борьбы Сталин в тексте книги В. Александрова. И далее Сталин пояснил: «Помнишь, когда Политбюро сняло Троцкого с его поста Председателя Революционного Военного Совета?»693 Действительно, официально, согласно партийным и государственным документам, Троцкий был смещен с должности Председателя РВС СССР 25 января 1925 г. Однако дальше в диалоге Сталина и Радека, реконструированном Александровым на основе сообщения Раскольникова, Сталин сказал следующее, расшифровывая обстоятельства смещения Троцкого.
«Ты, конечно, помнишь письмо Владимира Александровича Антонова-Овсеенко, угрожавшего нам сопротивлением армии, – задал свой вопрос Сталин, – чтобы протестовать против того, что он назвал «гнусным отозванием советского Карно?»694 Здесь необходимо дать комментарий.
Во-первых, известное письмо В.А. Антонова-Овсеенко, как начальника Политуправления Красной армии, датируется не декабрем 1924 г., а 27 декабря 1923 г. Во-вторых, тогда на Политбюро ЦК вопрос об отставке Троцкого с поста Председателя РВС СССР даже не ставился. В-третьих, «советским Карно» (или «красным Карно») называли и Троцкого, которого все-таки чаще именовали «красный Дантон», а не «Карно», и его заместителя Э.М. Склянского. Его, действительно, сместили с должности заместителя Председателя РВС СССР. Следовательно, Сталин вспоминал о внутриполитических событиях не декабря 1924 г., а декабря 1923 г. Очевидно, Александров, в интересах привлекательности своей книги, несколько сместил хронологию, как он, видимо, полагал, не вредя основному содержанию и смыслу описываемых событий, для выразительности: Троцкий был всемирно известной фигурой, а Склянского мало кто знал. Поэтому, заостряя обстоятельства внутриполитической борьбы, он решил совместить обстоятельства декабря 1923-го и декабря 1924-го годов. Но, возможно, эта хронологическая путаница была им допущена непреднамеренно: просто в его памяти произошло некоторое хронологическое искажение. Однако, так или иначе, Раскольников передавал рассказ Радека о воспоминаниях Сталина, касавшихся событий декабря 1923 г., а не декабря 1924 г.