848. Далее, уже охватывая «военный массив» всех «революций» (каковыми их считает автор), Сорокин дает свой список наиболее типичных «военно-революционных» лидеров.
«…Марий, Цинна, Серторий, Антоний, Помпей, Цезарь, Август, Ян Жижка, Прокоп Большой, Кромвель, Ферфакс, Монк, Дюмурье, Наполеон, Врангель, Кавеньяк, Мак-Магон, Брусилов, Слащев, Буденный, Тухачевский, Фрунзе, Каменев и т. д. – образцы людей второго типа», – заключает Сорокин849, «бонапартистского». Это те, которые, по выражению Меттерниха, касавшегося в своих рассуждениях Наполеона, «конфисковали Революцию в свою пользу»850. Всех «зачисленных» можно разделить на несколько групп, и тогда принцип очередности перечисления «военных вождей» получает некоторую логику и смысл.
Первые три полководца древнеримской эпохи – Марий, Цинна, Серторий – из эпохи «римской республики». Антоний, Помпей, Цезарь, Август – полководцы кануна Римской империи и кандидаты в Императоры. Ян Жижка и Прокоп Большой – военные деятели Гуситских войн, военные наследники Яна Гуса, последовательно лидировавшие в гуситском движении. Думается, что эти фигуры были включены в представленный список, видимо, с учетом интереса чешской общественности. В Чехословакии Сорокин впервые и опубликовал свою «Социологию революции».
Кромвель, Ферфакс, Монк – военные диктаторы английской революции XVII в., названные в хронологическом порядке и по своей военно-политической значимости. За ними следуют два генерала Великой Французской революции, также в хронологическом порядке – Дюмурье и Наполеон (претендент в диктаторы и диктатор).
Как видим, в список военных «вождей» Русской революции, обладавших, как ему казалось к концу 1922 г., «наполеоновским потенциалом», он включил Врангеля, Брусилова, Слащева, Буденного, Тухачевского, Фрунзе и Каменева.
Врангель оказался в одной группе с Кавеньяком и Мак-Магоном как генерал, подавлявший революцию. Однако, по большому счету, он также был генералом, рожденным революционной смутой. Функции же его в отношении революции и роль, на которую он претендовал, в сущности та же, что и роль, скажем, Наполеона или Кромвеля, – конфискация результатов Революции в свою пользу.
Последняя группа генералов, начиная с Брусилова, составлена из «генералов» Красной армии (включая Слащева, который, как известно, в 1921 г. также оказался в Красной армии). В данном случае логика порядка, в котором они называются, оказывается не совсем четкой.
Брусилов и Слащев могут быть объединены как «красные генералы», которых, собственно говоря, «красными» можно назвать условно: они не воевали во время Гражданской войны за советскую власть и оказались в Красной армии уже после этой войны. Буденный – «народный генерал», «атаман». Тухачевский представляется стоящим несколько особняком: он из бывших кадровых, но младших офицеров – типичный «Бонапарт». Фрунзе – «генерал» из старых партийных подпольщиков. Каменев, скорее всего, попал в сорокинский список как главная «номенклатурная» фигура в высшем комсоставе Красной армии. Порядок перечисления дается, возможно, по убывающей популярности: Буденный, Тухачевский, Фрунзе, Каменев.
В «третий период революции», продолжает Сорокин свою периодизацию, нисходящий, когда наступает, с одной стороны, разочарование в революционных идеалах, усталость масс и их потребность в прекращении разрушений, террора внутри страны и «революционных войн» за ее пределами, на смену «военно-революционным вождям» приходят лидеры «третьего типа».
По мнению Сорокина, «третьим психологическим типом, поднимаемым революцией, являются талантливые в маневрировании циники или «циники-комбинаторы», циники – крупные жулики, держащие нос по ветру, хорошо чующие погоду, готовые переменить свои убеждения и взгляды в любой нужный момент, не признающие ничего святого, кроме собственного благополучия»851. Автор полагает, что «среди них нередко бывают талантливейшие специалисты своего дела»852.
Но не только их природные дарования и выдающиеся профессиональные навыки обеспечивают им лидирующее положение на «третьем этапе» революции. «При таких свойствах, – поясняет далее Сорокин, – большинство представителей данного типа благополучно проходят все стадии революции и реставрации. Однажды поднявшись на верхи, они остаются там навсегда. Искусно меняя свои взгляды, ловко маневрируя, обнаруживая талант в выполнении ряда функций, необходимых любой власти, эти «комбинаторы» подвергаются меньшему риску, чем представители других типов. Обычно люди этого типа вместе с военными оказываются ближайшими наследниками, а иногда и могильщиками революционных героев первого типа…»853.
Представив, скажем так, идеальную схему «революционного процесса», Сорокин перечисляет, как ему кажется, типичных представителей «третьего периода» революции. «Красин, Стеклов, Некрасов, Кутлер, – перечисляет он, – лидеры «сменовеховства», «живой церкви», буржуа, ставшие коммунистами, и коммунисты, перекрасившиеся из красного цвета и розовый, и все эти Гредескулы, Святловские, Елистратовы, Кирдецовы, Иорданские и тысячи других в русской революции;
Талейран, Тальен, Мерлен, Баррас, Фуше, Сийес, Камбасерес и сотни других лиц во Французской революции, десятки «перевертышей» вроде Т. Милдмея и М. Уайтокера – в Английской революции – образцы людей третьего типа»854.
Как это видно из перечисленных фамилий, Сорокин включил в состав «революционных вождей» «третьего периода революции», если иметь в виду только Русскую революцию и только большевиков, из числа их лидеров одного Красиа. По логике рассуждений Сорокина, в конце концов он-то и должен стать наследником Ленина.
«От авантюристов и фанатических идеалистов, – считает автор, – к военным диктаторам и талантливым циническим комбинаторам – такова линия развития революции в ее фазах. Только с момента вхождения революции в русло мирной жизни люди иного психологического типа начинают восходить в командные слои»855.
Завершая, Сорокин делает вывод, уже в какой-то мере морализуя в оценке «революции». «Как ни неприятны, быть может, люди второго и третьего типа, – заключает он, – все же приходится предпочесть их людям первого типа: цинические комбинаторы, по крайней мере, умеют жить сами и дают жить другим, тогда как непримиримые революционеры-сектанты и сами не умеют жить и не дают жить другим. Революционный и контрреволюционный фанатизм страшнее цинизма – такова горькая истина, преподносимая историей856.
Интересна «сорокинская» мотивировка неизбежности перехода революционного лидерства от «вождей» «первого периода революции» к «вождям» «второго типа». «Значительная часть их, – объясняет он, – прошла через тюрьмы и каторгу, что не могло не отразиться на их нервах, чем и объясняются те каторжные методы и тот каторжный режим, которые они ввели вместо обещанного земного рая. (Отсюда практический вывод: нецелесообразно избирать на командные посты после низвержения старого режима много страдавших «борцов за свободу». Они неизбежно неуравновешенны и не годны для выполнения функций управления)»857.
В этом отношении, возможно, он прав, если иметь в виду того же Сталина или Дзержинского. Но он не прав относительно Ленина, Троцкого или Зиновьева, Каменева. Во всяком случае, логика рассуждений Сорокина такова, что непосредственным «наследником» Ленина должен стать кто-то из «вождей второго типа», из военных вождей, т. е. кто-то из так называемых «бонапартистов» – Буденный, Тухачевский, Фрунзе, Каменев, а затем – Красин.
Русский философ И.А Ильин, как и Сорокин, находившийся в Советской России до своей высылки в сентябре 1922 г., также являлся непосредственным свидетелем и в некотором смысле участником революционных событий в России. Он дает свой «список» наиболее известных «большевистских вождей» (на конец 1922 г.). В их состав он включает, разумеется, Ленина, затем «заместителя Ленина Каменева», Красина, а также Троцкого, Богданова, Бухарина858. К ним он добавляет «военных вождей» Советской России «Брусилова, Зайончковского, Слащева, Тухачевского… Троцкого… полковника Каменева и Буденного»859.
Наиболее видными «левыми» большевиками Ильин считает Богданова и Бухарина860. К «правым» он относит прежде всего Троцкого, однако особое внимание обращает на Каменева, считая этого большевистского «вождя» одним из самых значимых. «…Заместитель Ленина Каменев (не военный), – характеризует его Ильин, – очень «правый» коммунист, лавирует, мечтает усидеть при «демократическом» режиме и вывести революцию на «средний исторический путь» (его собственные слова)…»861. Философ полагает, что политически Каменев весьма гибок, убежден, что «он был бы способен на блок с Милюковым и промышленными республиканцами»862.
Как самостоятельную фигуру среди «правых» большевиков философ оценивает Красина. Он относит его к числу «опасных и вредных властолюбцев» 863 и в этом плане ставит в один ряд с Милюковым и Савинковым864. Правда, Ильин сомневается в способности Красина самостоятельно и по собственной инициативе «произвести переворот»865. Однако философ убежден, что Красин «в масонские комбинации и в промышленную интервенцию войдет наверное»866. Впрочем, Ильин считал, что уход Ленина с политической арены подвел Советскую Россию на порог «бонапартизма», вероятным воплощением которого он полагал Тухачевского867.
Ни Сорокин, ни Ильин, ни фон Лампе, о котором говорилось ранее, не поставили Троцкого на второе место за Лениным.
В отличие от Сорокина и Ильина, фон Лампе называл лишь двух самых известных советских «военных вождей» – Тухачевского и Буденного. Фамилия Фрунзе появляется на страницах его дневника лишь в начале апреля 1924 г.868 Далее он упоминает его еще раза два. Явно эта фигура в составе советских «вождей» его не особенно интересовала. Тухачевскому он отдавал предпочтение лишь по наличию у него «бонапартистского потенциала».