935. Однако в апреле 1937 г. было отдано распоряжение о прекращении съемок.
Даже на заседании Военного совета 1–4 июня 1937 г., когда Тухачевский был уже арестован и обвинен в «измене» и «предательстве», Сталин признавал, что видел в «Тухачевском… благородного человека, на мелкие пакости неспособного, воспитанного человека»936. Как уже отмечалось выше, сдержанная квалификация Тухачевского как «не плохого военного» в устах Сталина, особенно в обстоятельствах июня 1937 г., знаменательна. Она должна читаться так: «я считал Тухачевского выдающимся военачальником».
В отдельных репликах Сталина на указанном заседании проскакивают некоторые дополнительные штрихи и оттенки его отношения к Тухачевскому. «Если у них было военное развитие, то общее развитие и у Тухачевского, и Уборевича, и Якира было небольшое»937.
Представленную беглую характеристику отношения Сталина к Тухачевскому в 30-е гг. полагаю целесообразным дополнить некоторыми штрихами, обозначающими ворошиловское отношение к Тухачевскому.
«Я Тухачевского, вы это отлично знаете, не особенно жаловал, не особенно любил, – признавался Ворошилов, призывая в свидетели всех присутствовавших на заседании Военного совета 1 июня 1937 г. – У меня с ним были натянутые отношения. Я Тухачевского не высоко ценил как работника, я знал, что Тухачевский больше болтает, треплет»938. Примечателен еще один штрих, характеризовавший отношение к Тухачевскому не только Ворошилова, но и Сталина. «На работе Тухачевского я проверял, на работе он всякий раз проваливался и не нужен был на работе, – заявлял Ворошилов на том же заседании и далее ссылался на такое же отношение к Тухачевскому и Сталина: – И мы его, и ты его невысоко ценил как практического работника. Мы считали, что он дело знает, делом интересуется, и он может быть хорошим советчиком»939. Вот формула использования Тухачевского и его способностей: Сталин и Ворошилов после 1931 г. определили Тухачевскому роль военного советника, но не высшего командира, командующего реальными войсками. Они предпочитали его использовать именно в этом качестве. Впрочем, здесь Ворошилов лукавит. Быть может, он, как и Сталин, хотел бы отвести Тухачевскому роль лишь военного советника, но факты говорят о другом: с 1931 г. Тухачевский перевооружал, модернизировал армию, а затем занимался поднятием ее боевой подготовки. Это не роль советника. Это деятельность практика. Поэтому, надо полагать, Ворошилов искажает реальность, стараясь предельно принизить роль Тухачевского в модернизации армии. Впрочем, в ситуации Военного совета 1–4 июня 1937 г., который должен был согласиться с обвинениями в адрес Тухачевского и др. арестованных военачальников Красной армии, высвечивая и преувеличивая отрицательные, «вредительские» стороны их личностей и их деятельности, Ворошилов, естественно, акцентировал внимание на своих отрицательных оценках Тухачевского. Однако на том же совете, вновь возвращаясь к характеристике своего заместителя, комментируя свое к нему отношение, допустил уточнение, несколько расходящееся с приведенными выше оценками. «Тухачевского я политически высоко не ценил, – признавался Нарком, – не считал его большевиком, считал барчонком и т. д. Но я считал его знатоком военного дела, любящим и болеющим за военное дело. Правда, иногда предлагавшим глупости, о чем знал т. Сталин…»940.
Надо отдать должное и Тухачевскому, который в эти годы старался быть предельно лояльным не только по отношению к Сталину, но и к Ворошилову, поддерживая практически все основные их предложения, даже если они ему самому не всегда нравились. Все это и привело к тому, что, выбирая для награждения высшим воинским званием Маршала Советского Союза в ноябре 1936 г. пятерых «избранных» советских высших военачальников, Сталин включил туда и Тухачевского, и не только за его действительный военный авторитет и давнюю популярность, но и за лояльность и политическую близость к власти, к нему, к Сталину. Вряд ли в таковых отношениях Сталина к Тухачевскому следует усматривать особую эмоционально-дружескую расположенность вождя к маршалу, однако и исключать ее полностью нельзя. Впрочем, в этом, как обычно, со стороны Сталина, прежде всего была политика, большая и малая.
Впрочем, первоначально воинское звание Маршала Советского Союза мыслилось как почетное, подобное Герою Советского Союза. Как «Героев», так и «Маршалов» не отправляли в отставку, в запас. Обладатели таковых званий могли быть их лишены за действия, наносящие вред Советской власти. На «специальном военном совещании» в 1938 г. Сталин вполне определенно назвал основания, которыми советская власть руководствовалась, учреждая звание Маршала Советского Союза и награждая военачальника, присваивая ему это звание, именно как звание почетное:
«Когда мы рассматривали вопрос о присвоении звания маршалов, мы исходили из следующего: мы исходили из того, что они были выдвинуты процессом гражданской войны из народа. Вот Ворошилов – невоенный человек в прошлом, вышел из народа, прошел все этапы гражданской войны, воевал неплохо, стал популярным в стране, в народе, и ему по праву было присвоено звание маршала. Буденный – также сын народа, вышел из глубин народа, заслуженно пользуется популярностью в народе, поэтому ему по закону присвоено звание маршала. Блюхер – прошедший все этапы гражданской войны от партизанских форм до регулярной армии, также заслуженный и пользуется популярностью народа, сам вышел из народа, и потому ему присвоено звание маршала. Егоров – выходец из офицерской семьи, в прошлом полковник, – он пришел к нам из другого лагеря и относительно к перечисленным товарищам меньше имел прав к тому, чтобы ему было присвоено звание маршала, тем не менее за его заслуги в гражданской войне мы это звание присвоили… Я не говорю уже о Тухачевском, который, безусловно, этого звания не заслуживал»941. Сталин был обижен и оскорблен «изменой», «предательством» Тухачевского в отношении лично его, Сталина, обманувшегося в своей уверенности, что ему удалось наконец «приручить» «красного Бонапарта» и превратить его в «своего маршала». Чувство этой обиды было схоже с реакцией Сталина на самоубийство его жены Надежды Аллилуевой. В эой реакции чувство обиды и оскорбленности намного превышало чувство жалости. «…Законно заслужили звание маршала Советского Союза, – завершал Сталин свои рассуждения, – Ворошилов, Буденный и Блюхер»942.
Но Сталин, однако, лукавит. Совершенно очевидно, что, вводя в сентябре 1935 г. персональные воинские звания в Красной армии, он, несомненно, учитывал и международную конъюнктуру, в частности расчет на перспективу дружбы и сотрудничества с Францией. В ответ на давно ожидаемую в Европе «наполеонизацию» советской власти (по «образцовому примеру» Великой Французской революции) Сталин, видимо, решил немного «подыграть» этим ожиданиям, намекая на то, что все в СССР идет, как и предполагается на Западе. Появление «маршалов», выросших из революции, должно было стать признаком скорого появления и самого «Наполеона». Ведь неспроста, что было сразу же замечено в Европе, особенно в русском зарубежье, в 1936 г. в СССР была издана, не без санкции со стороны Сталина написанная, книга академика Е.В. Тарле «Наполеон». Независимо от оценок этой личности (это уже не столь важно), марксистских, с классовых позиций, важен был сам факт, своеобразной, но несомненной популяризации великого полководца, «душителя Революции» «императора французов».
Кроме того, чтобы раз и навсегда определить, в том числе, и, пожалуй, особенно, для зарубежья место «красного Бонапарта» Тухачевского в государственно-политической системе СССР, Сталин «пожаловал» ему звание маршала. Какой поворот истории! Генерал Бонапарт, в революционной Франции ставший императором Наполеоном, в революционной России «был произведен в маршалы». Возможен ли был такой поворот истории в той же Франции? Вполне. Но кем Тухачевский был «произведен в маршалы»? Настоящим «революционным императором». Сталина не нужно было называть «Наполеоном». Создав «маршалов», он демонстрировал внешние признаки формирующейся системы, в которой оставалось одно вакантное место, одна, но главная и обязательная роль – роль «Наполеона». Всем должно было стать очевидным (по крайней мере, на это рассчитывал Сталин), что это место и эта роль не для Тухачевского, а для него, для Сталина. Так что, нечего рассчитывать на появление Тухачевского в мантии «красного императора Наполеона»: в СССР он уже есть. А какой титул он будет носить – «императора» или «генсека» – значения существенного не имеет. Важно было показать, что не Тухачевский раздает маршальские жезлы, а он, Сталин. Тухачевский же, этот «красный Бонапарт», не только царственным жестом был пожалован этим жезлом, но и принял его, признав, таким образом, в Сталине «Наполеона». Во всяком случае, так должны были все видеть и понимать.
Возможно, Сталин читал или знал рассуждения Наполеона, который как-то ретроспективно высказал предположение, что лидер якобинцев Робеспьер вполне мог занять место «революционного императора», на котором позднее оказался он, Наполеон. Впрочем, Сталин мог познакомиться с такого рода соображениями и в «национал-большевистских» статьях Н.В. Устрялова943. Если он и не вычитывал эти мысли, то слышал о них.
Конечно, в контексте сталинского выступления Тухачевский меньше других «заслуживал» звания Маршала Советского Союза. Он, офицер императорской лейб-гвардии, из самого монархического, одиозно-контрреволюционного полка, подавлявшего баррикадное сопротивление на Пресне в 1905 году, из древнего дворянского рода, кичившийся своим происхождением, никак не подходил под образ «народного героя» или, точнее, – «героя из народа».
Вернемся, однако, к началу 30-х гг. В январе 1931 г., как ранее уже отмечалось, Сталин принял программу модернизации армии, предложенную Тухачевским. В июне 1931 г. Тухачевский был назначен заместителем Председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам, начальником вооружений РККА. Казалось бы, очень высокий и чрезвычайно ответственный пост в период реконструкции армии. И это действительно так. Но одновременно, следует это заметить, отныне и до конца своих дней Тухачевский был лишен командования реальными войсками: с назначением на указанные должности он покинул войска Ленинградского военного округа, которым до этого командовал. Политически он отныне становился гораздо менее опасным. В его руках отныне уже не было реальных войск в качестве возможного рычага воздействия на поведение политического руководства.