«Исходя из германо-польского пакта о ненападении от 1934 г., – вспоминает Н. фон Белов обстановку 1939 г., – и зная о старинной вражде Польши к России, Гитлер видел в ее лице союзника по борьбе с большевизмом. Он считал, что страх Польши перед русскими послужит исходной базой для германо-польского компромисса. Поэтому его территориальные требования к ней не переходили приемлемых пределов. Но события мая 1938 г. впервые напугали Гитлера. Англия предприняла тогда окружение Германии в контакте с Прагой. Второй удар нанесло ему 31 марта 1939 г. британское обещание гарантий Польше»1145. Так фон Белов объясняет изменение внешнеполитического военного курса Гитлера на войну с «восточного», «русского» направления, на «польско-западноевропейское» в 1938 г.
Учитывая сказанное выше, оказывается не столь очевидной ошибочность принципиальных геостратегических предположений Тухачевского, которые он попытался выразить в мартовской статье 1935 г. Возможно, они были правомочны и обоснованы, по крайней мере, в 1935–1937 гг.
«Этот ход развития, – продолжал свои воспоминания фон Белов, – нарушал планы Гитлера, которые он вынашивал против России. Он осознавал, что ему придется сначала сражаться из-за Польши…Внешняя политика Гитлера с весны 1938 г. принципиально изменилась. Теперь он включил в свои планы и войну с Западом, прежде чем пойти на Россию. Но фюрер надеялся быстрыми действиями все-таки упредить Англию. Спешка гнала его от успеха к успеху сквозь 1938 и 1939 годы, пока не стала для него роковой в ту самую неделю с 25 августа до 1 сентября»1146. Однако были и другие факторы, которые в любом случае должны были помешать и мешали Гитлеру, в союзе ли с Польшей или без такового, нанести первый удар по СССР, а потом уже обратиться против Франции и Англии.
Оперативно-разведывательные документы вермахта свидетельствуют, что даже в 1939 году германское командование еще оценивало Красную армию как противника, столкновение с которым нежелательно. «Русские вооруженные силы военного времени, – говорилось, например, в разведсводке генерального штаба сухопутных войск Германии от 28 января 1939 года, – в численном отношении представляют собой гигантский военный инструмент. Боевые средства в целом являются современными. Оперативные принципы ясны и определенны»1147. Лишь к началу 1941 г. германское военное руководство пришло к выводу о слабости советских вооруженных сил и возможности их быстрого разгрома.
В секретном докладе о состоянии Красной армии, подготовленном разведывательным отделом генерального штаба сухопутных войск Германии 15 января 1941 года, делался вывод: «В связи с последовавшей после расстрела летом 1937 года Тухачевского и большой группы генералов «чисткой», жертвой которой стало 60–70 процентов старшего начальствующего состава, имевшего частично опыт войны, у руководства «высшим военным эшелоном» (от главнокомандования до командования армией) находится совсем незначительное количество незаурядных личностей. На смену репрессированным пришли более молодые и имеющие меньший опыт лица. Преобладающее большинство нынешнего высшего командного состава не обладает способностями и опытом руководства войсковыми объединениями. Они не смогут отойти от шаблона и будут мешать осуществлению смелых решений. Старшему и младшему командному составу (от командира корпуса до лейтенанта включительно) также, по имеющимися данным, свойственны очень крупные недостатки… Вооруженные силы, особенно после опыта, приобретенного в финской войне, претерпевают изменения. От большевистского пристрастия к проведению гигантских маневров и учений они возвращаются к кропотливой работе по индивидуальной подготовке офицера и бойца. Однако в условиях России положительная роль новых методов может сказаться лишь спустя несколько лет, если не десятилетий. Такие черты характера русских людей, как инертность, косность, боязнь принять решение и страх перед ответственностью, продолжают оставаться»1148.
Цитированные выше оценки боевых возможностей Красной армии, а также факторы, значительно их снизившие, чем и была спровоцирована решимость и смелость германского командования и Гитлера начать войну против СССР, Генеральный штаб Вермахта подтвердил и в декабре 1942 г. Очевидно, это был своего рода ответ высшего командования на запрос политического руководства по поводу фронтовых неудач 1941-го и 1942-го гг.
«Еще до того, как разразилась война, – объяснял Генштаб вермахта, – Советский Союз путем проведения ряда мероприятий сумел убедить в своей внутренней слабости не только общественность Германии, но и ее ответственные круги»1149. Поясняя далее, в результате анализа каких факторов состояния советских вооруженных сил германское высшее командование пришло к выводу, что «мерилом военной мощи Советского Союза могут служить два важнейших фактора: а) степень обеспеченности, командные кадры и боевой дух армии; б) ее вооружение»1150. Далее в этой справке генштаба эти факторы конкретизировались.
«Процесс против Тухачевского, – говорилось в документе, – показал, что внутренние предубеждения против создания вооруженных сил имели под собой основания. Он закончился уничтожением многих тысяч офицеров, особенно занимавших высокие командные посты. Этот процесс вместе с возможностями получить непосредственное представление о военной мощи Советского Союза (польская кампания, кратковременный период германо-советской дружбы и «зимняя война» в Финляндии) дали возможность определить почти единственный масштаб для оценки этой мощи до июня 1941 года. Соприкосновение советских и германских армий в Польше наглядно показало превосходство немцев как по вооружению, так и по искусству управления войсками.
Воинские части, которые могли видеть немецкие наблюдатели в 1939—40 гг., подтверждают эти впечатления. Финская кампания продемонстрировала недостаточную ударную силу Советской Армии. Если к этому прибавить впечатление от процесса Тухачевского во мнении большинства офицерского корпуса, то напрашивается вывод, что обороноспособность Советской Армии находится в обратной пропорции к ее численности и что она не способна противостоять наступлению немцев»1151.
Я не намерен ввязываться в дискуссию по вопросу о роли «большой чистки Красной армии» в катастрофическом начале Великой Отечественной войны (это не основной вопрос настоящей книги). Она идет давно, продолжается и ныне и представляет собой большую, самостоятельную историческую, военно-историческую, социокультурную, психокультурную и политическую проблему. Цитированное выше мнение лишь иллюстрирует оценки боевых возможностей Красной армии и причины их недостаточности, с точки зрения германской стороны. Как показали дальнейшие военные события, они во многом оказались ошибочными. Здесь же эти оценки представляют интерес в плане объяснения внешнеполитического курса Гитлера до 1941 г. и степени правильности прогнозов Сталина и Тухачевского в его отношении в 1935 г. Во всяком случае, не только метаморфозы во внешнеполитическом курсе Гитлера в отношении Польши (чем бы они не были вызваны), но неготовность вооруженных сил Германии к открытому столкновению с Красной армией не только в 1935–1937 гг., но даже в 1939-м делали проблематичным тезис Тухачевского о том, что первый свой удар Германия, в случае войны, нанесет по СССР. Однако, повторю еще раз, этот тезис, возможно, был правомочен для геостратегической обстановки 1935–1937 гг. Впрочем, я не хочу останавливаться на вопросе, кто был прав, а кто ошибался, пытаясь представить свою «модель» начального периода близкой войны, предлагая свой проект оперативно-стратегических решений. Меня интересует данная ситуация как конфликт мнений, который выходил или неизбежно должен был рано или поздно выйти за пределы сугубо военных, оперативно-стратегических проблем.
Тухачевский намерен был «смоделировать» начало такой войны в ходе стратегической игры на картах в Генштабе СССР, упорно настаивая на своем видении сценария будущей войны, которая начнется нападением Германии и Польши в первую очередь на СССР.
Первую большую стратегическую игру проводили по инициативе Тухачевского, проявленной им еще в декабре 1935 г., для того чтобы проверить действия советских войск на начальном этапе войны между СССР и Польшей в союзе с Германией. Таким образом, предполагалось, что против советских войск Западного фронта будут действовать союзные германопольские войска.
Надо сказать, что далеко не все высшие руководители Красной армии поддерживали инициативу Тухачевского, и в их числе самые на то время авторитетные – командующие Белорусским и Украинским военными округами – Уборевич и Якир. Это следует из выступлений некоторых высших командиров Красной армии на заседании Военного совета при Наркоме 1–4 июня 1937 г.
«В 1936 г. в первый раз Генштаб решил привлечь этих «героев», чтобы они были в роли играющих, и в первую очередь Уборевича, – вспоминал заместитель Уборевича по БВО комкор Апанасенко. – …Получилось так, что эти «герои» звонили из Киева и Смоленска и всячески сопротивлялись, чтобы только не поехать. Кто нас, мол, будет учить там?..»1152. Если не обращать внимание на ситуацию, порождавшую оскорбительный тон в адрес арестованных «генералов», сам факт не оспаривался никем из присутствовавших других военачальников, среди которых находились и не столь враждебно настроенные против Уборевича. Следовательно, он имел место.
Буденный своей репликой дополнил Апанасенко: «На военной игре упал в обморок Уборевич»1153. Ворошилов, стремясь показать свою объективность, вроде бы смягчил, поясняя: «А во время игры заболел»1154. Апанасенко продолжал описывать детали «недостойного» поведения Уборевича:
«Когда т. Егоров его взял в эту самую игру, он ввязался прямо в драку. Командиры возмущались, что начальник Генерального штаба не возьмет его в работу. Он дрался с вами, т. Егоров. Когда у него не выходит, как ему хочется, у него припадок, он остается дома. Заявил, что не выйдет, и не вышел. Это второй сигнал. После этого мы на даче у Семена Михайловича вместе с т. Егоровым остались втроем. Я докладываю. Тов. Егоров, вы помните? Доложите народному комиссару, что это за командующий фронтом! Истерик, трус и т. д…»