Пожалуй, именно в связи с этим конфликтом и, скорее всего, как следствие его, можно рассматривать сообщение, сделанное начальником Разведуправления Генштаба РККА С.П. Урицким. «Я должен сказать, – заявил он 3 июня 1937 г. Военном совете, – что зимой появился очень подозрительный признак на Тухачевского. Правда, нас народный комиссар (т. е. Ворошилов. – С.М.) ткнул на это дело, обратил внимание. Потом это перешло в более квалифицированные руки тов. Ежова, и он по-настоящему вскрыл»1196. Видимо, Урицкий имел в виду упоминание Тухачевского в показаниях Радека на суденом процессе в январе 1937 г., контекст которых мог или должен был вызвать подозрения в связях Тухачевского с «троцкистами».
Похоже, что отмеченные выше обстоятельства, породившие конфликт между Тухачевским и Ворошиловым, т. е. странный (для Ворошилова) ход оперативно-стратегической игры из-за грубого вмешательства в логику действий сторон начальника Генштаба Егорова, как главного руководителя игры, и были указаны Урицкому Ворошиловым.
Таким образом, Тухачевский был убежден, что сохранение прежнего оперативного плана равнозначно обречению страны и армии на поражение в случае войны. Это и был «план поражения». Да, он мог видеть перспективу в том, что в случае поражения Красной армии и начала анархии в стране (как оценивал перспективу развития ситуации в СССР Тухачевский в 1930 г.), существующее правительство падет и армейское руководство вынуждено будет брать власть в свои руки. Возможно, и, скорее всего, разговоры такого рода велись военачальниками в «группе Тухачевского», высказывались им самим, Уборевичем, Якиром, другими. Впрочем, никаких конкретных фактов в связи с этим не называлось (за исключением собственных, общих и расплывчатых следственных показаний арестованных). Отсюда и обвинения Тухачевского и других генералов в намерении воспользоваться военным поражением, чтобы произвести государственный переворот. Только в официальной версии все было несколько искажено: поражение трактовалось как запланированное сознательно для того, чтобы произвести переворот. Проанализированные выше обстоятельства появления и крепнувшего убеждения Тухачевского (независимо от того, был ли он прав или заблуждался) в необходимости менять оперативный план в обстановке «военной тревоги» 1935–1936 гг., убеждения, что спасение СССР в принятии именно его, Тухачевского, оперативно-стратегической концепции, обнаруживают свойственную ему «одержимость» и упорство в реализации именно своих предложений и требований. Отказ Сталина, Ворошилова, правительства принять их мог толкнуть Тухачевского на любые, в том числе крайние меры свержения существующей власти и установлении такой, которая эти предложение и требования, спасительные для страны (по его убеждению), приняла бы.
Неудержимое стремление к преодолению каких-либо серьезных препятствий, возникавших на пути удовлетворения его «главной жизненной страсти» – военного дела, если убежденность в собственной правоте натыкалась в ходе ее реализации на чье-то мощное и упорное сопротивление, превращалось в «манию», «одержимость». И эта «одержимость» вполне могла толкнуть его и к осуществлению «военного переворота» или, что вероятнее, испытывать готовность к нему, настрой на него. Он, почти маниакально, несмотря на сопротивление объективных и субъективных обстоятельств, «людей власти», Ворошилова, Сталина, предпринимал многократные попытки заставить власть принять его требования, как когда-то упорно предпринимал неоднократные побеги из плена. И он был убежден, что любым способом добьется своего, как когда-то ему все-таки удалось бежать из плена.
Группа Якира – Гамарника – Уборевича
Рассмотрение этого вопроса я полагаю целесообразным начать с фрагмента выступления Ворошилова на заседании Военного совета при Наркоме 1–4 июня 1937 г.
«Мы не так давно, когда было совещание Политбюро, – вспоминал Ворошилов в своем докладе 1 июня 1937 г., но был прерван голосом, принадлежность которого не указана в стенограмме: «В ноябре или в декабре». Однако Ворошилов, продолжая свое выступление, уточнил: —…Совещание, когда мы Тухачевского поставили…». И вновь кто-то прервал его: «7 мая».
«Нет, в прошлом году, 8 месяцев тому назад, – отвергая догадку, Ворошилов уточнил время. – Это было после 1 мая, примерно в июле– августе месяце (1936 г.). В мае месяце у меня на квартире Тухачевский в присутствии большого количества людей бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и других, бросил мне и другим обвинение в том, что я группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику, неправильно эту политику веду и т. д. Потом, на второй день, он отказался, сказал, что был пьян и т. д…» 1197.
Ворошилов ничего не говорит о реакции на этот анти-ворошиловский выпад Тухачевского со стороны Гамарника, который, вероятнее всего, присутствовал в этом (очевидно, первомайском) застолье, а также Якира и Уборевича. Хотя, возможно, их не было, ввиду отъезда после окончания стратегической игры (закончилась 25 апреля), соответственно, в Киев и Смоленск.
«Тов. Сталин сказал, – продолжал свои воспоминания Ворошилов, – что вы здесь перестаньте препираться, давайте устроим заседание и на заседании вы расскажете, в чем дело. («Вы расскажете в чем дело» – это было обращение, скорее всего, к Тухачевскому. – С.М.). И вот там мы разбирали эти вопросы и опять-таки пришли к такому выводу. Там был я, Егоров…Группа Якира, Уборевича, она вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно. Но все это было в рамках обычной склоки и неприятных столкновений людей, которые долго друг с другом работали, могли надоесть»1198.
Уборевич в своих показаниях на следствии подтвердил, что перед этим совещанием, когда решили поставить в правительстве вопрос об отстранении Ворошилова с поста Наркома Обороны, то «нападать на него по существу уговорились с Гамарником, который сказал, что крепко выступит против Ворошилова»1199. Такое выступление имело смысл, разумеется, в присутствии Сталина, а не в узком военном кругу. Это, как видно из приведенного выше фрагмента стенограммы, подтверждает и сам Ворошилов. Итак, «атака» Гамарника на Ворошилова была подготовлена заранее. При этом главной ее целью было «свержение» Ворошилов с поста Наркома обороны СССР, «отстранение», как признался Уборевич, от руководства Красной армией.
На этом совещании, как свидетельствуют фрагментарные сведения об этом событии, активно действовала «группа Гамарника – Якира – Уборевича». Однако Тухачевский в числе нападавших на Ворошилова не упоминается. Ворошилов и Уборевич ничего не говорят о его присутствии и участии в совещании. Примечательно, что именно «группа Гамарника – Якира – Уборевича» «поставила вопрос об отстранении Ворошилова с поста Наркома Обороны». Как видно по результатам этой «атаки», она не привела к отставке Ворошилова.
Ворошилов утверждает, что это совещание состоялось в июле-августе 1936 г. Судя по реплике Сталина, он присутствовал на этом совещании. Однако следует учесть, что с 14 августа по 25 октября 1936 г. Сталин был в отпуске, в Сочи1200. Следовательно, совещание это должно было состояться не позднее 13 августа. Вопрос о предоставлении отпуска Ворошилову был поставлен на Политбюро 11 июня 1936 г. и решение было утверждено на заседании Политбюро 27 июня 1936 г. Однако Ворошилов фактически находился в отпуске в Сочи уже 15 июня 1936 г. и вернулся оттуда после 19 июля1201. Во всяком случае, 25 июля Ворошилов уже встречался со Сталиным в Кремле1202. Затем Ворошилов встречался со Сталиным в Кремле 7, 11 и 13 августа (т. е. перед отъездом Сталина в Сочи)1203. Очевидно, Ворошилов возвратился из отпуска 24 июля и встретился со Сталиным первый раз после отпуска на следующий день, 25 июля. Якир не позднее 16–17 августа 1936 г. отправился с визитом во Францию: 19 августа он был уже в Париже. Таким образом, совещание, о котором вел речь Ворошилов, могло состояться между 25 июля и 13 августа 1936 г.
Известно также и то, что 7 августа 1936 г. у Ворошилова состоялся разговор с Уборевичем в Москве о переводе последнего в центральный аппарат на должность начальника ВВС РККА1204. «Дело в следующем, – писал Уборевич. – 7 августа т. Ворошилов заявил мне, что он решил разделить БВО на два округа (что якобы я усиленно об этом всех прошу), а меня – взять в Москву на авиацию. Я категорически возражал против назначения меня на авиацию. Я сказал, что в ЦК беспокоить тов. Сталина не пойду, но что Ворошилову достаточно ясна самому вся неделовитость и нецелесообразность этой комбинации. После этого разговора я очень много об этом думал, и мое возражение против решения Ворошилова укрепилось еще больше»1205.
По поводу своего предполагаемого назначения Уборевич 17 августа 1936 г. из Смоленска обращался к Г.К Орджоникидзе с письмом, в котором просил его воздействовать на Ворошилова отказаться от этой идеи1206. Известно также, что Уборевич в связи с этим пытался поговорить со Сталиным. «Я был тогда в Сочи, – вспоминал Сталин, – указал ему: не приму, у вас есть нарком»1207. В Сочи Сталин отправился 14 августа. Однако Орджоникидзе Уборевич писал, как сам сообщал в письме, до обращения к Сталину1208. Следовательно, Уборевич обращался к Сталину после 17 августа, вероятно, после того, как Сталин в своем письме Кагановичу от 16 августа 1936 г. рекомендовал дать Уборевичу должность не «начальника ВВС РККА», а «командующего ВВС РККА»1209.
В своем письме к Орджоникидзе от 17 августа 1936 г. Уборевич ничего не говорит о каком-либо совещании, на котором Гамарник «атаковал» Ворошилова. Скорее всего, совещание, о котором вспоминал Ворошилов, произошло уже после 7 августа, но до отъезда Сталина в отпуск. Подтолкнуть Уборевича выступить против Ворошилова, присоединившись к «группе Гамарника – Якира», могло действительно какое-то особое событие, которое должно было поставить его почти в безвыходное положение.