1255.
Цитированный выше фрагмент – пример того, что в показаниях обвиняемых присутствовали вполне правдоподобные, я бы сказал, обыденные в представленной ситуации поступки, мнения, поведение определенных лиц.
Что не может вызывать сомнений в сообщенном Крестинским, если мы достаточно хорошо осведомлены в биографии, деятельности упомянутых персонажей, в ситуации, о которой говорит Крестинский, так это то, что «на Чрезвычайном VIII Съезде Советов Тухачевский имел» с Крестинским «взволнованный, серьезный разговор». Волнение его объясняется его обеспокоенностью тем, что «нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится».
Все сказанное не могло не беспокоить Тухачевского, да и Крестинского, потому что к ноябрю 1936 г. стало ясно: идет «чистка» и аресты всех, кто когда-либо был причастен к «троцкистской», «зиновьевской», «бухаринской» и всякой иной внутрипартийной оппозиции, к любой прежней, 20-х гг. внутрипартийной оппозиционной группе. Но ведь Тухачевский тоже принадлежал к определенной, в общем-то, оппозиционной группе, только не внутрипартийной. Как известно, в наблюдательных делах НКВД с 1925 г. вполне официально фигурировали «бонапартисты», возглавлявшиеся Тухачевским. Сам Тухачевский осознавал, что в сложившихся условиях и в происходящих «чистке» и арестах его положение в этом смысле весьма уязвимо: неоднократные «заговоры Тухачевского» в 1923–1924 гг., в 1930 г. могут легко увлечь и его в этот поток и поглотить в нем. Именно это, а не принадлежность к «троцкизму» волновало его. У него и без необоснованно приписываемого ему потом «троцкизма» было, за что ответить в этой «чистке».
Думается, что именно это обстоятельство и толкнуло его к «группе Якира – Гамарника» и к стремлению получить в свое распоряжение войска ОКДВА, подальше от Москвы, где и власти, и безопасности, защищенности у него будет гораздо больше, чем на высокой, но совершенно незащищенной должности 1-го заместителя наркома.
Положение Тухачевского в «группе Якира – Гамарника» было, конечно, влиятельным, но все-таки подчиненным. Примечательны в этом отношении показания самого Тухачевского на судебном процессе. На вопрос председателя суда, «как был организован центр военной организации, по чьей директиве и какие задачи этот центр ставил», Тухачевский ответил: «Центр составился, развиваясь, не одновременно. В центр входили помимо меня – Гамарник, Каменев С.С., Уборевич, Якир, Фельдман, Эйдеман, затем Примаков и Корк. Центр не выбирался, но названная группа наиболее часто встречалась»1256.
Тухачевский фактически квалифицировал пресловутый «центр» просто как «группу» военных, которые «наиболее часто встречались». Разговоры между ними велись разные, не только на военные темы, но и на политические. В своих показаниях комкор Н.А Ефимов, первый заместитель Тухачевского по управлению вооружениями РККА, признавался: «У меня собирались всякие люди и велись всякие антисоветские разговоры и анекдоты рассказывались…»1257.
На вопрос председателя суда, был ли он, Тухачевский, руководителем этого «центра», Тухачевский фактически отрицал, что таковой вообще существовал. «Я был по западным делам, Гамарник по восточным»1258. Однако это разделение сфер не по политическому принципу, а по оперативно-стратегическим направлениям. В таком случае, оказывается, сама эта «группа» была группой профессиональных военных, обсуждавших главным образом оперативно-стратегические проблемы, а не политические.
Наконец, на вопрос, «кто чей признавал авторитет: Вы Гамарника или Гамарник Ваш», Тухачевский сказал, что «здесь было как бы двоецентрие», (опять имея в виду оперативно-стратегические проблемы) и что авторитет Гамарника был выше, чем у него1259. Таким образом, и в своих показаниях на суде Тухачевский признавал, что фактически указанную «группу» возглавлял не он, Тухачевский, а Гамарник. Поэтому и тактику поведения оппозиционной «группы», т. е. «группы Гамарника – Якира», определял не Тухачевский. Но судя по материалу, который я попытаюсь ниже проанализировать, политическая, военно-политическая позиция Тухачевского в этой «группе» была более радикальная, чем у Гамарника, наверное, и более радикальная, чем у Якира.
Еще раз о «военном заговоре» 1930 года
Смутные события так не проясненного и ныне «заговора Тухачевского» 1923–1924 г. завершились тем, что Сталину, «тройке», в которую он входил, победившей Троцкого, удалось, так или иначе, лишить его командования войсками Западного фронта и 6 марта 1924 г., перевести помощником начальника Штаба РККА. Конечно, фактически это было не только должностное понижение, но и лишение Тухачевского (на всякий случай) возможности влиять на политические дела, что он мог делать, имея в своем распоряжении реальные войска Западного фронта. Вскоре началась и «чистка» всего ближайшего окружения Тухачевского, о чем уже достаточно много писалось1260.
Однако Тухачевский не остался полностью в стороне от политических страстей и во второй половине 20-х гг. Арестованный в октябре 1936 г. С. Кавтарадзе, обвинявшийся в принадлежности к грузинскому центру троцкистской организации, в своем заявлении на имя наркома Н.И. Ежова от 8 марта 1937 г. сообщал об одном факте, относившемся еще к 1927 году.
«В конце 1927 г., – писал он, – я был на квартире Белобородова, где тогда проживал Троцкий и где собирались главари троцкистской оппозиции. Застал там Белобородова, Троцкого, Сосновского, Раковского… После туда же пришли Муралов и Смирнов И.Н. Точно не помню, но один из последних сказал: «Я говорил с Тухачевским по вопросу о наших делах, борьбы с руководством партии, и Тухачевский заявил: „Вы дураки, раньше нужно было поговорить с нами, с военными, мы сила, мы все можем, а вы действуете самостоятельно“». Эту фразу я помню совершенно точно. Помню также, что это сообщение вызвало одобрение»1261. Сыграло ли это сообщение какую-либо роль в «деле Тухачевского», сказать трудно. Оно более ничем и никем не подтверждается. По крайней мере, в опубликованных следственных и судебных материалах по известных политическим процессам 1937 и 1938 гг. этот факт не фигурирует и в показаниях подсудимых отсутствует. Однако он вполне правдоподобен. Особенно если учесть, что И.Н. Смирнов хорошо знал Тухачевского по 5-й армии еще с 1919 г. Он вполне мог, зная Тухачевского, вести с последним такой разговор.
О «заговоре Тухачевского», сведения о котором оказались в распоряжении ОГПУ в августе-сентябре 1930 г. из так называемого «дела Какурина-Троицкого», достаточно много говорилось в моих предшествующих книгах. Поэтому ограничусь лишь той информацией, которая не была ранее задействована.
Прежде всего, хочу обратить внимание на некоторые показания арестованного в 1938 г. бывшего Наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова. Он утверждал, что к 1936–1937 г. в верхушке РККА существовало три «группировки»: «группа заговорщиков, состоявшая из крупных военных работников и возглавляемая… Егоровым»; «троцкистская группа Гамарника, Якира и Уборевича и офицерско-бонапартистская группа Тухачевского»1262.
Самые ранние сведения о «бонапартистской группе Тухачевского» сообщал в ОГПУ секретный сотрудник Овсянников, служивший в Штабе РККА, в декабре 1925 г.1263 В состав этой «бонапартистской группы Тухачевского» входили и Какурин с Троицким. Ежов называет ее «офицерской», т. е. не связанной с внутрипартийными группировками и включавшей в свой состав бывших офицеров «старой армии». Иными словами, следствие по «делу Тухачевского» в 1937 г. имело достаточно ясное представление о том, что Тухачевский не входил в «группу Якира – Гамарника – Уборевича», а был лидером самостоятельной «бонапартистской группы», не связанной непосредственно с Троцким и «троцкистами». Более того, по свидетельству Ежова, это были «две конкурирующие между собой группы»1264.
Летом 1930 г., по свидетельству указанных выше близких к Тухачевскому Н.Е. Какурина и И.А Троицкого, в обстановке очередного обострения внутрипартийной борьбы во властной элите СССР Тухачевский, как и на рубеже 1923–1924 гг. занял выжидательную позицию и готов был к взятию в свои руки власти в стране и установлению военной диктатуры при крайнем обострении политической ситуации, в случае, к примеру, убийства Сталина кем-либо из представителей оппозиции. Тогда это «дело» вроде бы разрешилось благополучно для Тухачевского после проведения очной ставки между ним и свидетельствовавшими против него лицами. «Мы очную ставку сделали, – вспоминал об этом деле Сталин на заседании Военного совета 1–4 июня 1937 г., – и решили это дело зачеркнуть»1265. Эта очная ставка была проведена 23 октября 1930 г. Но не она решила благополучный для Тухачевского исход дела.
«Мы обратились тогда к тт. Дубову (Дубовому), Якиру и… (в стенограмме пропуск, однако в соответствующих документах значится Гамарник1266), – продолжал Сталин, – „Правильно ли арестовать Тухачевского как врага?“ Все трое сказали: „Нет, это, должно быть, какое-нибудь, недоразумение, неправильно“»1267.
Однако, судя по следующим репликам Сталина, на указанном заседании Военного совета все было не так гладко. «Я больше верил Дубову (Дубовому), – признавался почти семь лет спустя Сталин. – Он с одной стороны характеризовал Тухачевского как врага»1268. Следовательно, если Якир и Гамарник выразили однозначное сомнение в достоверности показаний Какурина и Троицкого и антисоветских замыслах Тухачевского, то Дубовой колебался и высказал какие-то соображения, компрометировавшие Тухачевского как человека, связанного с антисоветскими элементами. «На очной ставке, – продолжал Сталин комментировать позицию Дубового, – он сказал, что Тухачевский был связан с враждебными элементами. Два арестованных об этом показывали»1269. Щаденко уточнил: «Да, в протоколе Троицкого»1270. Значит, главные компрометирующие Тухачевского показания давал не Какурин, а Троицкий. Поэтому и судьба его сложилась, по крайне мере, первоначально гораздо благоприятнее, чем у Какурина, осужденного на 10 лет тюремного заключения. Но не это, как мне представляется, главное.