ся самостоятельной, независимой или претендующей на независимость, не предусмотренной, не санкционированной властью, советской властью. Иными словами, независимо от своих субъективных целей и намерений, члены «группировки» оказываются на «антисоветских позициях», и, следовательно, вся их деятельность, в силу этого, является «антисоветской деятельностью». А значит, она направлена на разрушение уже сложившейся социалистической системы. Любая «группировка» объективно является оппозиционной по отношению к правящей «группе», а следовательно, направленной против правящей «группы». И тем не менее Тухачевский признает, что была лишь «группировка», в которую он входил.
С точки зрения субъективного настроя членов этой «группировки» она не была антисоветской, направленной против советской власти, против советского государства. Иными словами, по своему субъективному настрою и направленности она не была ни антисоветской, ни троцкистской, ни «правой», ни профашистской и прогерманской, но могла быть расценена в качестве таковой, и только таковой, по существу своему, в силу сложившейся социально-политической структуры и системы СССР, в силу объективных обстоятельств внутриполитического характера и международного положения СССР.
Идеологическая концентрация в СССР достигла своего предела, персонально воплощая социализм и советскую власть в личности Сталина, а Красную армию – в личности Ворошилова. В сущности, это уже «обожествление» этих имен, превращение их в некими «метафизические» символы. Поэтому всякое выступление против них означало «измену», «предательство». Всякая связь с кем-либо за рубежом вне ведома Сталина и Ворошилова – это измена, предательство.
«В условиях победы социализма» у такой, как и у всякой иной «группировки», не может быть внутри СССР социальной опоры, социальной базы. Но раз внутри СССР для этой группировки, по определению, нет социальной опоры, то, следовательно, такая опора должна находиться только за пределами СССР. Это логично вытекает из теоретических положений о построении социализма в одной стране, даже если тому нет доказательств, если это не подтверждается конкретными фактами. Отсутствие фактов у следствия ничего не означает. Так должно быть, следовательно, так было, исходя из логики умозрительной, идейно-теоретической установки.
Исходя из всего сказанного выше, складывается единственный вывод: Тухачевский признает лишь свое участие в группировке, которая, независимо от субъективных намерений ее членов, в свою очередь, не может не быть объективно антиправительственной, т. е. антисоветской. Она может быть только «антисоветской», враждебной, а внутри советской страны, не имея внутри нее социальной базы, – только тайной группировкой. Поэтому группировка – это и есть «заговор».
«Я считаю, что в такой обстановке, как сейчас, когда перед советской страной стоят гигантские задачи по охране своих границ, когда предстоит большая, тяжелая и изнурительная война, в этих условиях не должно быть пощады врагу. Я считаю, что наша армия должна быть едина, сколочена и сплочена вокруг своего наркома Клементия Ефремовича Ворошилова, вокруг великого Сталина, вокруг народа и нашей великой партии. Я хочу заверить суд, что полностью, целиком оторвался от всего того гнусного, контрреволюционного и от той гнусной контрреволюционной работы, в которую я вошел…». Следовательно, эта «контрреволюционная работа» была начата и организована не Тухачевским, а другими, а он уже потом в нее «вошел».
«Я хочу сказать, что я Гражданскую войну провел как честный советский гражданин, как честный красноармеец, как честный командир Красной армии. Не щадя своих сил, дрался за Советскую власть. И после Гражданской войны делал то же самое. Но путь группировки, стащившей меня на путь подлого правого оппортунизма и трижды проклятого троцкизма, который привел к связи с фашизмом и японским генеральным штабом, все же не убил во мне любви к нашей армии, любви к нашей советской стране, и, делая это подлое контрреволюционное дело, я тоже раздваивался. Вы сами знаете, что, несмотря на все это, я делал полезное дело в области вооружения, в области боевой подготовки и в области других сторон жизни Красной Армии».
Еще один важный аспект «последнего слова». Тухачевский, как это видно из цитированного выше фрагмента, говорит о своей «связи с фашизмом и японским генеральным штабом», но он избегает слова «измена», «предательство», отказываясь, таким образом, признать свою «измену» и «предательство». Тухачевский говорит о «фашизме», но не конкретизирует, что имеет в виду «германский фашизм». Он говорит вообще о «фашизме». Под «связью» же можно предполагать весьма широкий спектр отношений, включая профессионально-служебные, личные и пр., но не обязательно предполагающие измену Родине, «предательство», нарушение присяги. Однако имеются в виду связи, не санкционированные советской властью, советским правительством, тайные от них связи.
«Преступление настолько тяжело, что говорить о пощаде трудно, но я прошу суд верить мне, что я полностью открылся, что тайн у меня нет перед советской властью, нет перед партией. И если мне суждено умереть, я умру с чувством глубокой любви к нашей стране, к нашей партии, к наркому Ворошилову и великому Сталину»1299.
Примечательно отношение к «группировке Тухачевского» уже цитированного выше командарма 2 ранга Я.И. Алксниса. «Я прямо заявляю, – будто бы оправдываясь (возможно, так это и было), сообщал Я.И. Алкснис на Военном совете в июне 1937 г., – я знал, что существует группировка Тухачевского; знал, что существует такая армейская группировка Тухачевского; видел это, чувствовал ее. Видел, что если эта группировка какие-нибудь организационные мероприятия проводит, если Тухачевский что-нибудь сказал, то и из Белоруссия, и с Украины сразу выдвигают те же самые мероприятия… Но вот чего я не предполагал, это то, что это политическая группировка, что эта группировка имеет определенные политические цели»1300. Здесь, собственно говоря, и кроется почва для обвинения: не наличие «группировки», а наличие «группировки», преследующей определенные политические цели. Тогда это уже не просто профессиональная, внутрикорпоративная группа, а «политическая группировка».
Подводя некоторые итоги всему сказанному выше о «группировке Тухачевского» в контексте рассмотрения вопроса о так называемой «военной партии генерала Тургуева» и подозрений о связях с Тухачевским «дела Смирнова – Эйсмонта» в ноябре-декабре 1932 г., можно полагать, что, действительно, как сообщал Фельдман некая внутриармейская «группировка Тухачевского» возникла в конце 1931 – начале 1932 г. после перевода Тухачевского в Москву и назначения его заместителем наркома и начальником вооружений РККА. На первый взгляд, парадоксальное, с точки зрения правительственного решения и решения Сталина, назначение Тухачевского вскоре после «дела Какурина – Троицкого», в ходе которого он едва не был арестован, требует еще раз возвратиться к специальному рассмотрению сказанного выше в контексте отношений Сталина к Тухачевскому.
Почему же Сталин, а вместе с ним и все его ближайшее окружение были убеждены в реальности «заговора Тухачевского»? Что побудило Сталина начать, как мне кажется, упреждающие действия против «группы Тухачевского» в 1937 году? Здесь я хочу рассмотреть главным образом те аспекты проблемы, которые позволят выяснить, что же послужило причиной для физического уничтожения Тухачевского «с товарищами» 11 июня 1937 г.
Начиная с лета 1931 г. и до конца своей жизни и карьеры, Тухачевский, лишенный своих, реальных военных средств воздействия на политику, сам по себе перестал быть действенной силой какой-либо внутриполитической борьбы. Отныне он остался лишь «именем», известным, знаменитым «именем», вокруг которого, как вокруг знамени или лозунга можно было объединить недовольных властью, политическую или социальную оппозицию. Можно было под «именем-знаменем Тухачевский» действовать на внешнеполитическом поле, представляя СССР в «военно-аристократическом» облике Тухачевского, вводя в заблуждение зарубежных политических партнеров и врагов. Однако в качестве реальной политической или военно-политической силы на поле внутриполитической борьбы Тухачевский больше не существовал, в частности – в 1936–1937 гг. Реальную силу, начиная с 1931 и по 1937 гг., представляли другие, новые популярные «военные вожди» – Якир и Гамарник.
Тухачевский был «именем» и знаменем оппозиции и заговорщиков. Однако его политическая судьба зависела, если упрощать и схематизировать явление, от позиции командующего Киевским военным округом командарма 1 го ранга Якира, пожалуй, самого популярного в первой половине 30-х гг. из высших военачальником Красной армии.
Политическое значение Якира не сводилось к его личному, чрезвычайно высокому авторитету среди комсостава Красной армии, в том числе среди ее высшего комсостава. Он был не только популярным, но и самым влиятельным политическим деятелем на Украине. Его близким другом был и руководитель НКВД Украины В.А Балицкий, выполнявший свои функции с оглядкой на Якира. Таким образом, афористически выражаясь, в первой половине 30-х гг. Якир – это Украина, а Украина – это Якир. Такое положение Якира, который был креатурой М.В. Фрунзе, а не ставленником Сталина или Ворошилова и потому в глубине души не испытывал морального давления ни Сталина, ни Ворошилова, само по себе не могло не беспокоить Кремль. Это беспокойство стало превращаться в убеждение в политической неблагонадежности Якира, когда Сталин попытался оторвать Якира от Украины, удалить его оттуда. Ситуация очень напоминала обстоятельства, возникшие в 1923–1924 гг., когда Кремль пытался убрать с Западного фронта популярного там Тухачевского, политическое поведение которого начало вызывать опасения у Москвы.
Первый шаг по сужению масштабов власти и влияния Якира на Украине был предпринят еще в мае 1935 г., когда вопреки его категорическому нежеланию, большой Украинский военный округ был разделен на два – Киевский и Харьковский, как и выделение в том же году из Особой Краснознаменной Дальневосточной армии В.К. Блюхера Забайкальского военного округа. Хотя официальной мотивацией этого разделения были соображения оперативно-стратегического характера, Якир прекрасно понимал, что это наступление против его авторитета, популярности и власти, как это осознавал и Блюхер.