– Но наш дом здесь, – сказала я.
Он в ответ указал на мячик и привел тысячу аргументов, суть которых сводилась к тому, что у нашего дома такие вещи валяться не могут, а если так, то его наличие здесь призвано сбить людей с толку, а вещи, которые сбивают с толку, не могут быть неизменными и так далее, и тому подобное. Я почувствовала, что вязну в его объяснениях, как в тумане. Поняв, как важен для него этот мяч, я незаметно для него пнула его в темное место. Отец увидел, что мяча нет, убедился в его отсутствии и только тогда, ворча, вернулся домой. В то время он часто вот так ворчал что-то себе под нос, а что именно, мы с Абином не понимали. Казалось, что он читает наизусть какой-то стих и в то же время как будто поучает кого-то. Но в тот день я разобрала, что он бормочет. Это были вот такие слова:
«Ты – точно не ты.
Я – точно не я.
Стол – это совершенно точно не стол.
Доска – это совершенно точно не доска.
День – это совершенно точно не день.
Ночь – это совершенно точно не ночь…»
Что это такое? И на стих не похоже, и на песню тоже, и даже частушкой не может быть. Почему же отец постоянно повторял эти слова? Это было странно, и, вернувшись домой, я спросила отца, что это означает. Отец недоуменно уставился на меня и спросил, что я имею в виду. Я проговорила вслух те слова, которые он только что бормотал. Отец неожиданно уставился на меня круглыми глазами, словно спрашивая, где я это услышала. Как будто это что-то, что нельзя произносить вслух. Я рассказала ему, он еще больше побледнел от страха и несколько раз попросил меня забыть об этом, а также заявил, что он такого не говорил, казалось, что он выдал какую-то важную тайну. Видя его страх, я догадалась, что это что-то связанное с красной стеной…
День шестой.
Красная стена!
Красная стена!
Какие же секреты ты скрываешь?
Почему из-за тебя люди становятся такими напряженными и странными?
Я все время думаю, что и удивительный талант, открывшийся у отца в старости, и его болезнь – все это, несомненно, связано с красной стеной, Другими словами, все это было проявлением его профессионального заболевания, последствиями его профессии. Потому что ее загадочный характер превратил и его болезнь во что-то загадочное, непонятное, во что-то такое, о чем никто и подумать не может.
Кто кашу заварил, тот ее и расхлебывать должен. Я подумала, что раз болезнь отца связана с его работой, то люди из-за стены должны знать, как с таким справляться. Поэтому я встретилась с начальником управления Ваном, он несколько раз бывал у нас в доме; мне показалось, что он проявляет заботу об отце. Выслушав обстоятельства болезни отца, Ван долго молчал, не произнося ни слова, но он не был поражен и не проявлял сочувствия, он смотрел, словно не понимая. Затем он спросил, где сейчас отец. Я ответила: дома. Тогда он велел секретарю отнести ему две пачки сигарет и сам отправился домой вместе со мной. Входная дверь была раскрыта нараспашку, а отца не было дома. Тогда я спросила дядюшку, сидевшего у ворот. Тот ответил, что отец совершенно точно не мог выйти со двора, потому что еще полчаса назад он видел отца и тот был во дворе. Мы обыскали весь двор, но не нашли даже его тени, как будто отец улетел по небу.
Угадай, где мы его в итоге нашли? В коридоре здания, стоявшего напротив нашего! Когда мы его обнаружили, он пытался открыть чужую дверь нашими ключами. Ну скажи, абсурд же? Даже дверь свою не признал! Мы отвели его домой. Но не успели мы войти, как он отступил назад и решительно заявил, что это не наш дом. Я не знала, что с ним делать. Начальник Ван придумал, как быть. Он попросил меня вывести отца, а потом через какое-то время он позвал нас снова зайти. Я увидела кое-какие изменения в комнате, когда мы вернулись. Например, исчезла накидка на диване, цветы, стоявшие на обеденном столе, переехали на чайный столик, кое-какие предметы тоже изменили местоположение. Отец же, увидев это, признал, что это его дом.
Вот скажи, разве это не странно? Очень странно!
В тот день начальник Ван научил меня, как справляться с такими приступами слабоумия. Он сказал, что, если это снова произойдет, просто надо переставить некоторые вещи на другие места, как это только что сделал он. Сказать по правде, я сначала не поверила, но потом, испробовав несколько раз, увидела, что этот прием крайне эффективен. Например, отец часто принимал меня и Абина за кого-то другого, но стоило нам сменить одежду или прическу, как он снова признавал нас, словно очнувшись ото сна. И в других ситуациях было то же самое, то есть стоило нам начать так же действовать, исходя из обстановки, как отец приходил в себя. А потом мы еще случайно нашли «панацею»: если только в доме работал телевизор или бормотало радио, отец не выказывал признаков этой своей болезни «дом – не мой дом». Может быть, это происходило из-за того, что картинка в телевизоре и истории на радио постоянно менялись. С этим открытием у нас сразу поубавилось хлопот, по крайней мере, возвращение домой перестало быть проблемой. Тем не менее новые вопросы сыпались один за другим. Например, сегодня он не узнавал кого-то, завтра понял какую-то фразу с точностью до наоборот, в общем, то так, то эдак, он постоянно попадал в различные странные ситуации. Ты только представь, в такой ситуации люди из-за стены могли бы его понять, а вот что думали о нем те, кто жил по эту сторону стены? В конце концов многие во дворе стали говорить, что отец – псих, и начали сторониться его.
Ты подумай, кто посмел бы выпускать на улицу человека одного, с такой болезнью, которая могла проявиться в любой момент? А если бы он вышел на улицу, кто знает, что могло бы произойти? Да все что угодно! Поэтому впоследствии, когда отец куда-то уходил, мы следовали за ним и возвращались вместе с ним. Он словно ребенок – только отвернешься, терялся из виду, и приходилось искать по всему двору. Конечно же, когда Абин был дома, это не представляло проблем. Но во второй половине года Абин отправился на учебу в провинциальный центр. Я уже говорила, что мы собирались воспользоваться этим и все вместе переехать туда, чтобы у отца были соперники по игре в шашки. Но сейчас это было уже не актуально, а кроме того, невозможно. Куда мог ехать отец в таком состоянии? Ему оставалось лишь жить в этом дворе! Здесь все знали друг друга и неожиданные неприятности, свалившиеся на отца, могли понять и простить, а также здесь было безопасно. А если бы мы поехали в другой город, никого там не зная, было бы странно, если бы ничего не произошло! Однако Абин уехал, и дома осталась одна я. Если работать, то я не смогла бы присматривать за отцом. Если присматривать за отцом, то я не смогу работать. Что же делать? Мне оставалось только снова пойти к начальнику Вану. Но и он прикидывал и так, и эдак, но ничего не мог придумать, кроме одного – отправить отца в больницу.
Я знала, что отец не захочет в больницу, но начальник Ван сказал, что так решили в организации, даже если не хочет, все равно придется захотеть. В отношении решений организации отец никогда не ставил никаких условий. Благодаря усилиям Вана отца отправили не в страшную психиатрическую лечебницу, а в санаторий Линшань. Я была довольна – обстановка, условия, атмосфера и даже расстояние до дома было намного лучше того, что я ожидала, душа радовалась. Я и не предполагала, что эта радость через три дня обернется сожалением и раскаянием. Глубочайшим раскаянием!
В тот день раздался тревожный звонок из санатория: с отцом беда! Мы с Ваном поспешили туда, чтобы «уладить дело», но, когда прибыли на место, подходя к зданию, где жил отец, услышали, как он кричит что есть мочи, срывая голос. Мы бросились вверх и увидели, что его дверь заперта на замок, а он, словно несправедливо обвиненный преступник, орет во все горло. Я спросила, что случилось. Отец ответил, что он и сам не понимает, зачем его держат взаперти уже несколько часов, даже не покормив обедом, хотя уже вторая половина дня. Начальник Ван повел меня к местному руководителю; изначально он собирался обрушиться на него с обвинениями, но после объяснения всех обстоятельств нам нечего было сказать. Оказалось, что в санатории работала молоденькая медсестра по фамилии Ши, поэтому все звали ее Сяо Ши. Ты ведь знаешь, что меня дома родные называют Сяо Сы. Сяо Ши, Сяо Сы – на слух звучит почти одинаково. Вероятно, это и вызвало у отца приступ спутанности сознания: он принял Сяо Ши за меня. Когда она утром пришла убирать у него в комнате, он был с ней излишне радушным. Она рассердилась и ушла. Отец бросился вдогонку с криками, чем основательно напугал ее. Вот поэтому они и заперли отца как «хулигана». Мы стали объяснять, в чем дело, но сотрудники санатория с чувством собственной правоты начали осуждать нас: раз такая ситуация, то нам не следовало привозить его сюда, у них тут санаторий, а не психушка! Нельзя сказать, что они были полностью неправы, это действительно была наша ошибка. Но больше всего меня разозлило то, что некоторые стали говорить о том, что мы должны принести извинения Сяо Ши, да еще и выплатить ей компенсацию за «моральный ущерб». Я в тот момент подумала, что отец тоже испытывает «моральный ущерб», но к кому нам обращаться за компенсацией?
Так и закончилась наша эпопея с санаторием. Так все было хорошо продумано, но прошло три дня – и больше туда нам уже не было хода, поэтому отец вернулся домой. Вернуться-то он вернулся, но я по-прежнему пребывала в растерянности, не понимая, как сделать так, чтобы отец спокойно прожил остаток жизни. А уж про счастье я даже и думать не смела, главное – благополучие и спокойствие, и мы тогда были бы довольны. Мне предлагали отправить отца в психиатрическую клинику, но я была решительно не согласна. Это ведь все равно что выкинуть его, вычеркнуть из нашей жизни. Я думала, что и бог с ней, с работой, отца я никуда не сплавлю! Это был вопрос не здравого смысла, а чувств, и вот они-то не позволяли мне сделать такой выбор.
Однако вскоре после того, как отец вернулся из санатория, придя домой с работы, я обнаружила, что на устах отца играет улыбка. Не дожидаясь моих расспросов, он с возбужденным видом сказал, что организация снова дала ему работу и он отправится за красную стену!