– Вы на него ответили, мистер Рэкрент, – сказал Чарльз. – Хорошо, что в мире еще встречается верность.
Домовладелец поднял голову, и в его выпученных, с красными прожилками глазах стояли слезы.
– Да теперь-то ее уже не осталось, – тихо проговорил он.
2
Дома Агнесс направилась прямиком в гостиную, где отчиталась перед мистером Линденом о результатах своего расследования, к сожалению, более чем скромных. Равнодушие, с которым он выслушал отчет, не огорчило Агнесс. Напротив, у нее гора с плеч свалилась. Голос страха, нараставший крещендо в такт скрипу экипажа, что целый час вез их из Сити в Мейфер, сразу умолк, стоило ей взглянуть в лицо Джеймса. Не было и намека на ту недоуменную радость, которую вызвала в нем встреча с леди Мелфорд. Значит, он был не с ней.
Приглядевшись, она заметила пыль на рукавах его черного сюртука. А когда он смахнул с дивана несколько подушечек, чтобы ей удобнее было расправить юбки, Агнесс разглядела на пальцах чернильную синеву. Джеймс упоминал, что пойдет в архив Олд-Бейли. Так и оказалось. День его прошел за изучением судебных протоколов, а подобное чтение способно поколебать веру в человечество.
Вслед за этим мистер Линден побывал в конторе по найму прислуги, чтобы подыскать новую поденщицу на место прежней, чье отношение к частной собственности оставляло желать лучшего. Служанкам, конечно, разрешено забирать огарки свечей, но нахальная корнуоллка повадилась забирать нетронутые свечи. Вместе с подсвечниками. Впрочем, чего еще ждать от приходящей прислуги? Обзаводиться же постоянным штатом мистер Линден не намеревался, раз уж возвращение в Линден-эбби не за горами. Агнесс одобрила его решение. Зимовать в Лондоне ей не хотелось. Какое уж тут рождественское веселье, когда повсюду враги?
Когда с обменом информацией было покончено, пастор прошелся по комнате, раздраженно смахивая волосы со лба. На виске, там, где он проводил пальцем, оставались грязные полоски. Погруженный в раздумья, Джеймс ничего не замечал на своем пути и едва не запнулся о подставку для ног, притулившуюся у резного кресла. Агнесс вскинула руку, но так и застыла. Поскрипывая ножками о навощенный пол, мебель отодвигалась в сторону, уступая ему дорогу.
– На субботу у меня намечено рандеву с первым из цареубийц. Постараюсь выспросить у него, не имел ли он дела с духами. Знать бы, где находится обитель того монаха!
– Хоть на этот раз вы возьмете меня с собой?
– Конечно же нет! – отмахнулся Джеймс. – А вот Чарльза, пожалуй, следует захватить.
– Да Чарльз только и умеет, что под ногами путаться! – выкрикнула Агнесс, не заботясь о том, услышит ли кузен ее со второго этажа.
– Вот как? А ведь не так давно ты жалела мальчишку.
– Я до сих пор его жалею. Потому что он не злой, а озлобленный. И во всем виноваты вы. Незачем было запирать его в этом ужасном Итоне, где его подвергали наказанию столь постыдному, что я не смею произнести название той части тела, по которой оно производится. Хороша школа жизни, ничего не скажешь!
– Он лорд, и его место в Итоне.
– Он Линден, и его место в Линден-эбби. Неужели ваших познаний в латыни и греческом не хватило бы, чтобы натаскать его к экзаменам в Оксфорд?
– Агнесс, Агнесс, ты ничего не понимаешь! Итон – это не только латынь и греческий, гребля и беготня в Виндзорском парке, – сказал Джейс, останавливаясь возле воспитанницы. – Итон – это возможность завязать знакомства, которые придутся как нельзя кстати, когда Чарльз займет место в палате лордов. Никакие наказания, пусть и жестокие, не преуменьшат пользы Итона. А я – чему я мог его научить? Чертить круги из соли и гонять гончих Гавриила по торфяным пустошам? Таким ты представляешь себе будущее одиннадцатого лорда Линдена? Видит Бог, большой пользы эти умения нам с его отцом не принесли. Да и Лавинии тоже.
– Леди Мелфорд, – поправила Агнесс.
Выражение его лица из насмешливого вдруг стало потерянным и каким-то виноватым, словно он был мальчишкой, которого застукали за сочинением валентинки. У Агнесс защемило сердце. Никаких привидений она не боялась, даже того монаха, что на ее глазах убил человека. Только один призрак заставлял ее обмирать от страха. Призрак белокурой девчонки с наглой усмешкой, девчонки, что поигрывала вуалькой и нетерпеливо махала хлыстиком, призывая Джеймса на Охоту. На ту Охоту, куда ей самой заказана дорога. Ту, что существовала только в их, Джеймса и Лавинии, воспоминаниях.
Вздохнув, Агнесс вытащила платок и, привстав на цыпочки, вытерла грязную полоску у него на виске. Джеймс задержал дыхание. Внезапная близость застала его врасплох. Не следует барышням вот так распускать руки, но Агнесс не могла удержаться.
Сквозь тонкий батист она почувствовала, какой ледяной была его кожа. На подушечках пальцев вздуются волдыри, но это ничего. Она принимает его таким, какой он есть. Ведь на всем белом свете нет у нее никого ближе, чем Джеймс Линден. Ни к одному другому мужчине она не испытывает такого глубокого, почти болезненного, такого всепоглощающего чувства благодарности.
– Возьмите меня с собой в субботу, – попросила она, проводя пальцами по твердым скулам, чувствуя рельеф плотно сжатых губ. Только платок и придавал ее касаниям хоть какой-то намек на приличия. – И впредь пусть я всегда буду подле вас. Рядом с вами меня ничто не страшит.
Она убрала в карман платок и посмотрела выжидательно. Джеймс молчал, ища приличествующие моменту слова, но не находя их.
– Я не могу взять тебя с собой по иной причине. На завтра ты ангажирована. Вон, посмотри в вазе для визиток. Приглашение дожидается тебя с утра.
Теряясь в догадках, Агнесс заглянула в упомянутую вазу и оторопела. Она ожидала увидеть розоватый, пропахший духами конвертик от школьной подруги, разузнавшей ее лондонский адрес. Но уж точно не герб со львом и единорогом и не монограмму VR.
«Ее королевское величество имеет удовольствие пригласить мисс Агнесс Тревельян провести время в Виндзорском замке в субботу, 12 ноября 1842 года, в 10 утра».
Если бы райские врата распахнулись, а святой Петр, согнув руку в локте, пригласил ее на тур вальса, Агнесс удивилась бы меньше. Вот так милость! Очевидно, что приглашение в Букингемский дворец было вынужденным, о нем и вспоминать нечего. На этот же раз королева благоволила к ней столь явно, что у девушки голова пошла кругом. Забыты были и обиды на леди Мелфорд, и досада на Джеймса, который вновь отстранил ее от дел. Размахивая приглашением, Агнесс бросилась прочь из гостиной.
Лишь одно занимало ее мысли – какой туалет подобрать сообразно случаю? Платьев у нее всего два, и одно затрапезнее другого. Срочно в пассаж! Мельком взглянув на себя в зеркало, она открыла круглую шкатулку и сунула туда драгоценный конверт. Одной рукой поправила прическу, другой надавила на крышку, но шкатулка никак не закрывалась – мешало жемчужное ожерелье.
Жемчужины искрились, словно впитывая в себя окружающий свет. Были они крупные, с неровными очертаниями, и каждая казалась отражением луны на зыбкой поверхности моря. Когда Агнесс подносила ожерелье к уху, слышалось шуршание волн и где-то вдали – крики морских созданий, не людей и не животных, а тех, кто вечно живет на грани, изменчивой, как само море. Она часами могла вслушиваться в эти звуки… Но только не сейчас.
Нахмурившись, она вытащила ожерелье и положила на стол рядом с черепаховым гребнем. Оклеенное синим бархатом пространство шкатулки отныне всецело принадлежало конверту. Так и должно быть. Не каждый день получаешь приглашения от королевы.
Закрывая за собой дверь, Агнесс услышала дробный перестук, но возвращаться не стала. Хорошо, что агентство еще не прислало новую горничную. Никто не войдет в ее комнату. Жемчужины она соберет чуть позже.
3
– В стране у нас блуждают ведь немало бедламских нищих, что безумно воют…
– Прекрати.
– И в руки онемелые втыкают булавки, гвозди, ветки розмарина…
– Чарльз, ты мешаешь мне думать.
– И, страшные на вид, по деревням, убогим мызам, мельницам, овчарням, то с бешеным проклятьем, то с молитвой… сбирают подаянье! – вдохновенно закончил лорд Линден.
– В наши дни подаянье сбирают по подписке, а в конце года подписчики получают финансовый отчет.
– Скукотища, – приуныл мальчик.
Всю дорогу до Сент-Джордж-Филдз, где расположилось новое здание Вифлеемской больницы, известной в народе как Бедлам, Чарльз строил догадки относительно ее интерьеров. По его мнению, подкрепленному, очевидно, чтением готических романов, в Бедламе потолки плачут от сырости, рассохшиеся половицы хватают за пятки, а паутина в углах плотнее и крепче, чем саваны, в которых хоронят безумцев, скончавшихся от голода и лишений (хоронят, естественно, в ямах, вырытых прямо в подвале). Каково же было его разочарование, когда вместо темницы ему явилось бежевое здание в три этажа. Почтенной лысиной возвышался купол. От портика с колоннами тянулись два крыла, и если бы не решетки на окнах, здание больницы можно было принять как за инженерный колледж, так и за банк: вместо печати безумия оно было отмечено респектабельной безликостью. Но что, если отсутствие криков лишь намекает на толщину здешних стен?
– Неприемный день, в понедельник приходите, – прогнусавил привратник, на что мистер Линден сунул ему под нос грамоту. Глаза привратника забегали по первым строкам, но руки уже двигали засов, открывшийся, против ожиданий, без скрежещущего лязга. Чарльз вздохнул. Еще одно очко в пользу прогресса.
В вестибюле внимание юного лорда привлекли каменные статуи Мании и Меланхолии, некогда украшавшие ворота старой больницы в Мурфилдз. Мускулистые, с гладко выбритыми головами, безумцы полулежали на боку. Меланхолия печально кривила рот, Мания рвала на себе цепи и заходилась в беззвучном крике. Пока Чарльз прохаживался между статуями и строил им рожи, мистер Линден похрустывал грамотой. Наконец по лестнице спустился толстячок в круглых очках, с блестящей лысиной, целомудренно прикрытой редкими светлыми волосами.