– Мне? – На Агнесс смотрели две градины. – Что это за вопрос, мисс Тревельян?
– Я забылась, ваше величество.
– По-видимому, да. Одиноко – это мне-то? У меня лучший в мире муж и чудные дети, я правлю превосходной страной. Вот в детстве – тогда мне вправду было одиноко. – Она прикусила длинноватую верхнюю губу. – Меня держали взаперти в Кенсингтонском дворце. Моей жизнью управлял сэр Джон Конрой, страшный и злой человек, который опутал сетью долгов мою маму. Я так злилась на него. Кричала и топала ногами, и тогда меня наказывали. Мне связывали руки за спиной и выставляли в коридор, пока не попрошу прощения, – она потерла запястья, словно ощущая ссадины от пут. – Да, именно так я чувствую себя сейчас. Словно у меня связаны руки, и я задыхаюсь от ярости, пока вокруг меня ходит кто-то недобрый и решает, как со мной поступить… Наверное, вы правы. В бессилии как раз и чувствуешь себя поистине одинокой.
– Если вам кажется, что тот призрак бродит поблизости, вам нужно было позвать моего опекуна. Мистер Линден легко укротит любое… э-э… чудовище. – Агнесс послушно выбрала именно тот термин, которым королева, видимо, обозначала любое отличное от себя существо.
– Я знаю, что ваш опекун способен на многое. И знаю почему.
– Вам лорд Мельбурн рассказал? Если так, он истолковал все превратно. Мистер Линден джентльмен, хотя и…
От слова «полукровка» щипало язык, и Агнесс не смогла его произнести.
– Я не сомневаюсь, что и по ту сторону встречаются достойные… личности и что именно к ним принадлежит ваш опекун. Но я никогда не лгу и не заключаю сделок с совестью. Присутствие вашего опекуна мне неприятно, и я не буду утверждать обратное. Так что помочь я попросила именно вас.
– Но чем же я могу помочь?
– Какой странный вопрос! – снова упрекнула ее королева. – Откуда мне знать, что вы умеете? Это вы должны оценить свои навыки и решить, чем именно вы можете послужить короне.
Сложив руки на животе, она посмотрела на гостью выжидательно, словно боялась упустить момент, когда та вытащит голубя из широкого рукава а-ля пагода.
Предложение королевы звучало резонно, и Агнесс устыдилась, что не выдвинула его сама. Если задуматься, умеет она не так уж мало. Часы, проведенные в библиотеке мистера Линдена, не прошли для нее даром. Хотя еще больше проку будет от тех знаний, которыми, не забывая ворчать, снабжала ее миссис Крэгмор.
– Где находится детская? – уточнила Агнесс.
– Прямо над моими покоями. Вы начнете с детской?
– Нет. Если ваше величество не против, я хотела бы сперва заглянуть на кухню.
Недаром же миссис Крэгмор учила, что натиск нечисти можно отразить при помощи ингредиентов, которые найдутся в кладовой у любой хозяйки, если только она рачительна и не дает прислуге спуска. Пора проверить ее слова на практике.
Для начала понадобится овечье сердце.
3
Ослиное молоко без сливок, две галеты и бараний бульон. Кошечка любит бараний бульон. Причмокивая, она будет сосать его из фарфоровой кружки со смешным длинным носиком. Вечером малютка капризничала, и сколько отец ни носил ее на руках, сколько ни гладил животик, легла спать вся в слезах. Значит, возвращаемся к облегченной диете.
Ничего эти англичане не понимают. Скармливают детям всякую дрянь – жирное, жареное, а поутру подойдут к колыбели, и там… У покойного короля Вильгельма и королевы Аделаиды во младенчестве умерли две дочки. Никто так и не понял почему. Да и не горевал никто. Бог дал – Бог взял, короток бывает детский век. Но он, Альберт, подозревал – все дело в еде.
Даже на фоне других здешних бедствий, как то нахальство простого люда и прожженный цинизм знати, английская кухня казалась ему той кознью, которую Сатана продумал с особой тщательностью. Тяжелая, как ком глины, сдоба, кровавые куски мяса…. Как можно этим питаться? А придворным все нипочем. И стоит ли удивляться их обжорству, если тон задавала сама королева? По приезде в Англию принц не раз наблюдал, как его невеста уписывает блюдо за блюдом, и удивлялся, что не слышен треск корсета.
Вообще, если задуматься, в ее тогдашнем поведении было много от животного. Не только в застольных манерах, но и в тех взглядах, которые она бросала на жениха. Взглядам этим недоставало целомудрия. Когда она, еще будучи девицей, осыпала поцелуями его чело и присаживалась к нему на колени, он едва сдерживал подступавшую тошноту, догадываясь, что мысли ее нечисты. А ведь он знал в точности, что бывает с женщинами, которые позволяют низменным инстинктам брать верх над добродетелью…
…блудниц прогоняют из дому…
…им не дают попрощаться с детьми…
Своим примером он приучил Викторию к умеренности во всем, подумал принц, поднимаясь по лестнице. Брак пошел ей на пользу. Она стала покладистее, степеннее. Танцулькам заполночь предпочитала совместное музицирование или чтение книг, укрепляющих моральные принципы. И, что важнее всего, по каждому поводу шла к мужу за советом. Шажок за шажком он отвоевывал себе место в политике, хотя и понимал, что его амбициям так и не суждено будет развернуться в полной мере. Его жена хоть и мала ростом, но отбрасывает длинную тень. И в этой тени надлежит ему прятаться до скончания дней.
Если, конечно, Господь, чьи пути неисповедимы, не укоротит ее жизнь…
Но сейчас принца одолевали другие заботы. Поначалу слуги пропускали его распоряжения мимо ушей, словно то был крик назойливого грача. Но со временем он сумел так поставить себя, что не только челядь, но и фрейлины встречали его подобострастными улыбками. И только няньки саботировали его приказы. За ними нужен глаз да глаз. Дай слабину, и напичкают детей бараниной до заворота кишок. И тогда…
Нет, не будет никакого «тогда». Это его дети, и они выживут.
Конечно, малышам полезнее всего материнское молоко, об этом который век твердят светила медицины. Он рассчитывал, что Виктория будет вскармливать сама – и Кошечку, и Малыша. Но старая Лецен, бывшая гувернантка королевы, все нашептывала ей, что негоже знатным дамам перебивать хлеб у кормилиц. Склонять Викторию долго не пришлось: она ненавидит беременность и сейчас, когда у нее опять налился живот, вздыхает и называет себя крольчихой. Кормить грудью она отказалась наотрез.
Что ж, слово короля давно уже не закон, но и с ним приходится считаться. Кошечке наняли кормилицу. А та, как выяснилось уже позже, тайком прикладывалась к бутылке. От ее молока у девочки начались колики. Вики плакала без умолку – ее пичкали микстурой с лауданумом. Она теряла в весе – ее закармливали жирными сливками.
Не было в жизни Альберта года страшнее. Он метался по Виндзору, не зная, молиться ли ему или снять со стены ружье и расстрелять Лецен и всю ее камарилью, прежде чем они уморят Вики. А жена лишь плечами пожимала. Лецен знает, что делает. Доктор Кларк знает, что делает. Сумасшедшая нянька Саути, что сидела у полыхающего камина в жару, тоже, очевидно, знает, что делает. У каждого из нас свои обязанности. Не мешай.
Но не тут-то было. Пускай англичане посмеиваются, что он, сентиментальный Vater, так носится со своими отпрысками, тогда как настоящий джентльмен только с картой отыщет дорогу в детскую. Ничего. Пусть зубоскалят. Это его дети. Его сын и его дочь. От них он никогда не отступится.
Скандалы принц-консорт ненавидел. Слишком часто и громко ссорились его родители, а он, карапуз трех лет от роду, рыдал до судорог, слушая, как они поносят друг друга. Еще в детстве Альберт усвоил, что нельзя кричать на свою жену. Это недостойно рыцаря. И всегда можно найти обходные пути.
Но смотреть, как угасает Вики! Слушать, как хнычет Малыш, отравленный молоком все той же пьяницы! Этого он не мог стерпеть. От его разгневанных криков дрожали стекла в часовне Святого Георгия. Без экивоков он обвинил королеву в том, что своим попустительством она убивает детей, и – о, чудо! – Виктория послушалась. (Страх, женщин пробирает только страх.) Лецен вернулась в Ганновер, нянек разогнали, а бразды правления в детской приняла фрейлина Сара Спенсер, леди Литтлтон. Ласковая старушка воспитала пятерых детей, а когда ей предложили позаботиться о принце и принцессе, даже прослезилась. Ей так хотелось услышать топот детских ножек!
И ему этого хотелось.
Перегнувшись через перила, он посвистел Эос, и борзая черной стрелой взлетела со второго этажа на третий. Но на верхней ступени замешкалась. Поскуливала, рассекала воздух хвостом, перебирала длинными ногами, но приблизиться не смела. Помнила, как утром хозяин отходил ее арапником – впервые за время их знакомства. И поделом глупой псине. Битый час заливалась в Зеленой гостиной, уставившись на окно, ничем не примечательное, за исключением разве что замызганного стекла. А если на охоте начнутся такие же фокусы? Она всех оленей распугает своим дурашливым лаем.
Помолчав для острастки, хозяин сменил гнев на милость и поманил собаку. Эос ринулась к нему, чуть не сбив с ног. Пританцовывала вокруг хозяина, ластилась. Улыбнувшись, Альберт потрепал ее по изящной голове. Верная Эос! Она сопровождала принца, когда тот прибыл на эти унылые, чуждые ему берега. Библиотекарь, лакей и борзая – вот и вся свита, которую Альберту позволено было привезти с собой из Кобурга.
Внезапно борзая подняла уши, вслушиваясь во что-то, различимое пока что ей одной. Шерсть на холке вздыбилась. Неужели опять за старое? Альберт нахмурился, готовясь сделать Эос еще одно внушение, как вдруг понял, что заставило ее насторожиться. Это был звук. Лишний, посторонний. Звук, которому никак не место в королевской детской.
Вот лопочет двухлетняя Вики, звонко, как ручеек у стен замка Розенау. «Лэддл! Лэддл!» – так она называет гувернантку. Нет на свете ничего слаще, чем ее голосок. Когда родилась Кошечка, Виктория, виновато улыбаясь, пообещала, что следующим будет мальчик. А ее муж в тот миг согласился бы еще на дюжину дочерей, лишь бы они были такими же, как Вики. Нежными, словно сердцевина розового бутона… пахнущими молоком с корицей…