Всего одно его слово.
Так за чем же дело стало?
Раз он напялил на себя белый шарф, что мешает ему спеленать ее белым платьем? Белый цвет приличествует моменту. Не тот белый, хрупкий и смертоносный одновременно, что кружится в метели, и не тот, что ложится зимой на поля, чтобы напитать землю по весне и заструиться по листьям травы. Иной цвет, тусклый, затхлый. Цвет окрашенных гробов, ложной святости и обглоданных дочиста костей.
И он сам сделал этот выбор.
– Агнесс, – позвал Джеймс чуть слышно, боясь испугать ее резким звуком.
Она сонно причмокнула губами, а рука выскользнула из-под подушки и смахнула волосы с лица. Агнесс протерла кулачком глаза, разгоняя сон, но проморгалась не сразу. Веки опухли и покраснели, ресницы слиплись – должно быть, долго плакала перед тем, как ее сморил сон.
– Мистер Линден! – спросонья Агнесс говорила с хрипотцой. – Вы очнулись.
Зевнув, она потянулась, и просторные рукава батистовой сорочки упали до самых плеч, обнажая ее руки. На сливочно-белой коже золотились волоски, виднелась россыпь бледных осенних веснушек. Джеймс поймал себя на мысли, что никогда раньше не видел ее плечи. Как, впрочем, и колени.
– Долго ты так сидишь? – спросил он, присаживаясь на край кровати.
– Всю ночь и почти все утро. Вы были в забытьи два дня, – пояснила Агнесс и улыбнулась участливо.
Одежда ее опекуна была измятой и достойной не джентльмена, а бродяги, чьим ложем служит скамья в Гайд-парке, волосы свалялись и свисали грязными сальными прядями. Ну и пугало! Следует хотя бы причесаться, прежде чем подталкивать Агнесс к самому важному решению в ее жизни. Сейчас ему пригодился бы костяной гребень ундины, хотя один его взмах вызывает бурю.
Впрочем, Агнесс не привыкать к небритым и нечесаным мужчинам, ведь мальчик-селки, которого она привела в пасторат, выглядел ничуть не лучше.
Но мальчика-селки она хотя бы любила.
– Тебе не следовало утомляться, – начал Джеймс, но девушка сразу же замотала головой.
– Ах, что вы, сэр! Любая на моем месте поступила бы точно так же!
Любая… Лучше бы ему не просыпаться и не слышать этих слов.
– Благодарю тебя, Агнесс. Твоя забота вернула меня к жизни.
– Не надо, сэр, вы все равно сделали для меня несоизмеримо больше! Вы сотворили для меня чудо, – говорила девушка, прижимая руки к кружевной манишке. – Нужно быть неблагодарной девчонкой с сердцем черным, как сажа, чтобы об этом забыть.
Бывает, что женщины выходят замуж, руководствуясь куда худшими побуждениями. Как Лавиния, которая распахнула объятия богатому развратнику. Агнесс же будет счастлива. Заставит себя быть счастливой. Если застелить пол клетки ковром, задрапировать стенки занавесками, расставить повсюду букеты цветов с лепестками из ракушек и перьев, то пропадут из виду железные прутья.
– Полежите еще, а я пока позабочусь о завтраке. Кухарка почему-то не явилась, ну да не беда, я зажгу огонь и поджарю тосты. А с утра заходил молочник и принес свежего молока – все, как вы любите.
Приняв его пристальный взгляд за подозрительность, Агнесс потупилась.
– Ну, настолько свежего, насколько тут можно сыскать. На дне кувшина был какой-то осадок, и кузен сказал, что это истолченный мел. Но если вам угодно, я поищу что-нибудь получше.
– Не стоит хлопотать, ступай-ка отдохни. Я же вижу, как ты утомлена.
– Тогда позвольте хотя бы подать вам воды, – спохватилась она, бросаясь к туалетному столику, на котором стояли кувшин и кружка-поилка.
И где только Агнесс успела ее раздобыть? Нужно срочно привести себя в порядок, иначе воспитанница сочтет его безнадежно больным и примется потчевать бульоном.
– Я сам.
Он нетерпеливо щелкнул пальцами, но кувшин не шелохнулся. Стоял неподвижно, словно был отлит из чугуна, а не из тонкого фарфора, расписанного мельницами и синими голландскими крестьянами. Повторная попытка поднять его в воздух тоже не увенчалась успехом. Что за чертовщина? В Лондоне его силы всегда ослабевали, уж слишком много здесь было железа, и не просто холодного, но лязгающего и извергающего пар. Даже наперстянка не вилась по столбикам его кровати. Но притянуть керамическое изделие одним усилием воли ему удавалось всегда. Он и ребенком провернул бы такой трюк.
Не до конца веря происходящему, Джеймс уставился на свои пальцы. Выглядели они как обычно, разве что под ногтями чернела грязь.
Вот только волшебства в них не осталось ни капли.
Вмиг им овладел тупой, мертвящий ужас. Сердце пропустило несколько ударов. Наверное, так же чувствует себя солдат, когда просыпается в полковом госпитале и, откинув одеяло, видит культи вместо ног.
«А меч берет все, что пожелает».
Так вот что имел в виду Фрэнсис Дэшвуд, когда глумился над ним за пределами соляного круга. Призраку достаточно было захотеть, чтобы вся сила фейри хлынула в него, оставляя только пустую оболочку. Тело расставалось с силой без сопротивления, как с чем-то ненужным, лишним, и только сознание не смогло принять утрату, погрузившись во мрак.
Пожалуй, в его потере можно усмотреть высшую справедливость. Он ведь почти не пользовался таившимся в нем волшебством. Тратил его на салонные фокусы да на усмирения сэра Ги, когда тот в очередной раз возвращался в мир живых. Стоит ли собаке скалить зубы, если ее сгоняют с сена?
А Дэшвуд, конечно, применит волшебство с умом.
Заметив, как мистер Линден побледнел, Агнесс вскочила, не зная, то ли укладывать его обратно в постель, то ли сразу бежать за врачом, то ли воспользоваться кружкой-поилкой, дабы восстановить его пошатнувшееся здоровье. Взгляд запрыгал по комнате и приклеился к кувшину. Ротик девушки приоткрылся, в глазах засквозило понимание. Но гримасу отчаяния тут же сменила улыбка, насквозь пропитанная фальшью, как савойский торт – мадерой.
– Не тревожьтесь, сэр, – защебетала Агнесс. – Совсем скоро вы пойдете на поправку, и ваши силы вновь вернутся к вам. Дайте себе время! Вот увидите, все будет хорошо!
При всех своих достоинствах, мисс Тревельян была отменной врушкой. Как-то раз между ними завязалась оживленная дискуссия по поводу того, почему ни одна из десяти заповедей не воспрещает лгать. По мнению Агнесс, это был верный признак того, что Господь всемилостив и не требует от людей невозможного.
Вот только от ее утешений мало толку.
– Агнесс, могу я попросить тебя об одной услуге? – спросил Джеймс, вставая на ноги.
Чтобы совершить это нехитрое действие, пришлось схватиться за точеный столбик кровати.
– Только если она пойдет вам на пользу, – осторожно отвечала воспитанница.
– Если тебя не затруднит, спустись в гостиную и позови меня по имени минут через пятнадцать.
– Громко позвать?
– Нет, совсем тихо. Так, чтобы на это не отозвался мой слух. Чтобы я услышал иначе.
Понимающе кивнув, Агнесс скрылась за дверью, и он смог, наконец, привести себя в порядок.
3
Когда с утренним туалетом было покончено, ногти вычищены, а волосы – расчесаны и напомажены, он распахнул гардероб, чтобы выбрать костюм. Выбор, как всегда, был невелик. В спальню проникали скудные лучи ноябрьского солнца, но за дубовой дверью висела плотная бархатистая тьма. Черные сюртуки, мантии для торжественных богослужений. На прошлой неделе он наведался за ними к Томасу Коксу, державшему лавку по адресу Саусгемптон-стрит, 29. У этого портного, предлагавшего услуги исключительно клиру, он и раньше заказывал облачения, но всегда по каталогу, в самом же магазине побывал впервые. Что тут скажешь? Даже в похоронном салоне «Джея и Ко» царит более непринужденная атмосфера.
«Вот так, – думал мистер Линден, застегивая сюртук на пуговицы из черного тусклого рога. – А теперь повяжу шарф и вновь брошу вызов Клубу Адского Пламени».
Только вот незадача: если он как фейри-полукровка не смог тягаться с Дэшвудом, что же делать теперь, когда сила из него высосана досуха? Что использовать в качестве оружия?
Невесело усмехнувшись, он провел рукой по мантиям. «Рекомендуем преподобным господам облачения из лучшего велюра, отличающиеся внешним великолепием, равно как и носкостью – всего шесть гиней за штуку». Достойные доспехи для защитника веры. Остается только воззвать к Господу, умоляя покарать нечестивцев. Соверши чудо, и тогда я буду вести себя, как подобает доброму христианину, буду месяц поститься, хмельного в рот не возьму… Помолиться, как простодушные первые христиане.
И снова беда. С самого начала не был он слугой Господа, а всего лишь служителем церкви. Требы, десятина, регистр, куда заносят имена прихожан и указывают, имеются ли у них дома Библия и молитвенник. Таковы его обязанности. Наспех повенчать крестьян, прежде чем те вернутся на сенокос, и не забыть взыскать с них шиллинг. Прочитать слепнущей старухе из книги Иова. Терпеливо объяснить девчушке, что нет, он не может окрестить ее куклу, посему душа куклы не вознесется.
Что же до веры, она у него тоже есть. Только имя ей Долг. Перед страной, на чьей каменистой земле его угораздило родиться, перед людьми, пусть те и одной с ним крови только наполовину, перед покойным братом и перед стариком, который, хоть и не любил приемыша, но никогда не поднимал на него руку. Долг перед Чарльзом. Ведь обязан же он довести племянника до двери палаты лордов, а там пусть сами с ним мучаются. И перед Агнесс.
Таков его Символ веры. Поэтому Господь не откликнется на его молитвы, как бы громко ни звенела медь и ни звучал кимвал. Если уж на то пошло, к Богу он относился примерно так же, как пройдоха-управляющий к помещику, который получает ренту с ирландских владений, а сам проживает в Лондоне. Пэдди и рад слать хозяину квартальные отчеты, лишь бы приезжал пореже. И арендаторы рады. Пусть так все и остается. А то вдруг господин нагрянет и как-нибудь проявит себя. Мало ли, что ему на ум взбредет, с его-то могуществом.
Молиться бесполезно. Нужно просто выполнять свой долг. Потому что долг – это все, что у него есть. Его жизнь от и до. Долг и еще любовь к Агнесс. И если он хочет удержать ее, то каждый день, скрепя сердце, должен выбирать мир людей, потому что на Третью дорогу она не сможет за ним пойти, точно так же, как не смогла последовать за мальчиком-селки. Хотя его-то она любила.