рг искренне и строго придерживаются нейтралитета и что нейтральный статус этих стран выгоден Германии, поскольку оказывает сдерживающее воздействие на Англию и Францию. Однако 27 сентября того же года Гитлер переменил позицию на 180 градусов, по крайней мере в отношении Бельгии, которую он теперь обвинил в нарушении политики нейтралитета; это ему было нужно для того, чтобы оправдать наступление Германии на западном направлении.
На подобный политический цинизм многие генералы могли бы, вероятно, закрыть глаза, если бы считали план Гитлера обоснованным с военной точки зрения. Но поскольку они считали его необоснованным и не хотели иметь с ним ничего общего, то решили выступить против наступления на западе «по моральным соображениям». Даже такие «трудные случаи», как Рейхенау, откликнулись на это предложение. Причем в реакции генералов была и известная доля искренности. В течение двух десятилетий после нападения на нейтральную Бельгию во время Первой мировой войны многих в Германии мучили угрызения совести. Этот случай также широко обсуждался мировой общественностью, и «приговор» суда мирового общественного мнения был не в пользу тех, кто определял политику в империи Гогенцоллернов.
Все это удваивало значение этого вопроса для самых суровых критиков Третьего рейха. Безусловно, в их число входили те представители немецкого народа, для кого «искреннее уважение к мнению людей во всем мире» было одной из важнейших мотиваций выступления против нацистского режима. Для тех участников оппозиции, кто ставил на первое место моральные соображения, эта ситуация явилась подтверждением того, что «клин клином вышибают», и укрепила их во мнении, что в борьбе против нацистов хороши практически все средства. Остер, который уже принял для себя решение, еще более утвердился во мнении, что в борьбе с режимом следует использовать все, что наиболее эффективно подходит для достижения цели.
В 1932 году Остер познакомился с голландским офицером Джисбертом Якобом Сасом. Это знакомство переросло в дружбу в 1936 году, когда Сас стал по совместительству военным атташе Голландии в Берлине. Сас и Остер много времени проводили вместе, перешли на «ты», часто и подолгу обсуждали современную обстановку в мире, и в их взглядах обнаружилось много общего. По роду своих служебных обязанностей Сас в течение месяца десять дней проводил в Берлине, а двадцать – в Гааге, постоянно курсируя между двумя столицами. Используя дипломатический иммунитет, Сас провозил с собой такую литературу, от которой у нацистских цензоров волосы бы встали дыбом. После войны, когда Остера уже не было в живых, Сас вспоминал, как они с его другом в 1939 году ездили в Польшу и Остер, заболев, оказался прикованным к постели. Тогда они вдвоем подробно изучили и обсудили книгу Германа Раушнинга «Революция нигилизма».
В 1937 году Саса отозвали в Гаагу, где он стал начальником оперативного отдела голландского Генерального штаба. Затем произошло вторжение нацистов в Чехословакию, которая была полностью оккупирована вопреки Мюнхенскому соглашению; у европейцев наконец наступило прозрение и осознание того, с кем они имеют дело. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии генерал Рейндерс вспомнил о тех уникальных по важности сообщениях (наверняка основанных на очень ценных личных контактах), которые Сас присылал еще два года назад. В результате в апреле 1939 года Сас вновь оказался в Берлине уже в ранге майора и стал работать в качестве военного атташе уже «на полной ставке» и на постоянной основе, занимаясь исключительно этими вопросами. Он возобновил свои отношения с Остером, и голландские военные круги не имели никаких оснований быть разочарованными в его работе. Именно благодаря Сасу голландское правительство было исключительно хорошо информировано о том, что происходило в Берлине в жаркие дни августа 1939 года. Рейндерс был настолько доволен деятельностью Саса, что в начале сентября 1939 года, когда выяснилось, что предоставленная Сасом информация была точна и достоверна, дал исключительно высокую оценку его работе и выразил ему благодарность в самых лестных выражениях.
Однако столь теплое отношение со стороны Рейндерса продолжалось лишь до конца сентября того же года. 28 сентября 1939 года – знаковая, хотя, вероятно, и не особо важная дата; именно за день до этого Гитлер объявил на совещании в рейхсканцелярии о планах наступления на западе. Именно 28 сентября Сас направил в Гаагу анализ ситуации, содержавший устрашающе точный, как впоследствии выяснилось, прогноз, который показал, что он не просто счастливчик, которому повезло познакомиться с ценным информатором[51].
Как писал в своем прогнозе Сас, шесть недель спустя после падения Варшавы на Западе возникнет «очень напряженная ситуация», вызванная планами немецкого наступления на этом направлении. На этот раз, отмечал Сас, в отличие от плана Шлиффена в 1914 году, немцы не ограничатся только Бельгией и Люксембургом, а будут вести наступление и через территорию Нидерландов.
Подобный прогноз никак не устраивал генерала Рейндерса, и акции Саса в глазах военного руководства в Гааге впервые начали падать. Хотя Сас и знал, что он впал в немилость, это не остановило доблестного майора, и он продолжал упорно отстаивать свою точку зрения. Несколько дней спустя после направления в Гаагу своего прогноза Сас сказал Остеру: «Ты скоро все увидишь сам. События на Западе вот–вот начнутся, и голландцам не удастся остаться в стороне. Наступление будет вестись через Голландию. Немцы, естественно, не повторят ошибку, допущенную в Первую мировую войну, когда они сделали тот знаменитый крюк в обход Южного Лимбурга. На этот раз они будут наступать по самому короткому маршруту и пойдут прямо». Остер высказал мнение, что пока еще дело не зашло столь далеко. Но в любом случае, сказал Остер, он будет лично следить за развитием ситуации и немедленно предоставлять информацию о любых изменениях обстановки. Однако сделать это было не так–то просто. Поскольку он служил в разведке и не занимался по долгу службы оперативными вопросами, связанными с теми или иными вариантами возможных военных операций, он не был в курсе всех деталей, которые при планировании подобных операций рассматривались и обсуждались. Ему приходилось добывать информацию очень осторожно, делая при этом вид, что эти вопросы его, собственно, мало интересуют. Искомую информацию он получал, как правило, в весьма отрывочном и неполном виде – ведь это был либо ответ на заданный как бы невзначай вопрос, либо случайно услышанный им обрывок разговора. Поэтому иногда он был совершенно не в курсе дат, назначенных Гитлером для начала операций, или же ошибался на несколько дней.
В один из октябрьских дней 1939 года Остер приехал к Сасу домой и сказал ему: «Нет, пока до этого еще не дошло. Сейчас они разрабатывают планы наступления только через Бельгию. Если что–то изменится, я тебе немедленно сообщу». Спустя две недели он снова приехал к Сасу и с грустью сказал: «Ты был прав. Теперь настал черед Голландии». Сас сообщил об этом Рейндерсу, и с этого момента его отношения с Верховным главнокомандующим стали непрерывно ухудшаться. Генерал просто отказывался верить, что такое могло произойти, тем более что Сас не раскрывал источник этих сведений, говоря лишь, что это высокопоставленный офицер из ОКВ, которому «совесть больше не позволяет продолжать работать на шайку бандитов». Все возрастающие скептицизм и пренебрежение Рейндерса по отношению к Сасу передавались и его подчиненным и, что было особенно неприятно, руководителям разведки, которые непосредственно получали передаваемые Сасом донесения и давали по ним заключения. Когда в то время в Германию приехал из Голландии подполковник Джисберт Ходенпил, Сас лишь случайно узнал об истинной цели его приезда. По приказу руководителя разведки полковника ван де Пласке, Ходенпил под видом обычной инспекционной поездки специально прибыл для того, чтобы выяснить достоверность посылаемых Сасом донесений. По результатам проверки он сообщил из Берлина, что сообщения Саса слишком преувеличены и в них чрезмерно «сгущаются краски», а потому к ним не следует относиться всерьез.
Сас решил окончательно во всем разобраться и расставить все точки над «i». 5 ноября 1939 года он приехал в Гаагу и отстаивал свою точку зрения перед ван де Пласке, который дал Сасу самые серьезные заверения о своем полном доверии к нему. Более откровенным, даже можно сказать слишком, был адъютант военного министра капитан Крулс, который прокричал Сасу: «Воспринимать все это всерьез? Да посмотрите сюда!» И Крулс показал ему секретную папку с разведывательными донесениями, в которой были подшиты и сообщения Саса – на полях их были сделаны ироничные восклицания и пренебрежительные реплики. Позже Сас узнал, что на всех его донесениях была нанесена короткая резолюция в виде строчки, гласившей, что сообщения военного атташе в Берлине «не заслуживают доверия»[52].
Сас решил, что с него довольно, и, вернувшись в Берлин, приготовился подать рапорт об отставке. Приехав в немецкую столицу рано утром 7 ноября, он нашел дома срочный вызов на встречу с Остером. Рядом с домом последнего стоял служебный автомобиль, а Остер, что было также неожиданно, был в военной форме. Сказав Сасу, что он должен срочно уехать из города, и пригласив его наскоро позавтракать, Остер сообщил, что наступление на Западе запланировано на 12 ноября и что оно будет осуществляться через Голландию. Сам же он, по его словам, ехал на Западный фронт, чтобы встретиться с Витцлебеном и другими генералами и убедить их осуществить переворот и таким образом сорвать запланированное наступление. «Шансы минимальные, – сказал Остер. – Но ты в любом случае предприми все меры, которые сможешь». Остер имел в виду, что Сас должен вернуться в Гаагу и сделать все, чтобы вооруженные силы Голландии были приведены в повышенную боевую готовность.
Сас, чтобы не терять ни минуты, позвонил жене, которая была еще в Гааге, и сказал, чтобы она в предварительном порядке приняла нужные меры, оповестив кого необходимо о грозящей опасности. Сам он прибыл в Гаагу утром 8 ноября и немедленно принял участие в заседании «малого министерского совета» в составе премьер–министра Йонкхеера де Гира, министра иностранных дел ван Клеффенса, военного министра Диксхорна и генерала Рейндерса. Позже Сас понял, что его выступление на заседании было слишком возбужденным и эмоциональным, а потому не произвело должного эффекта. Все присутствовавшие, за исключением Диксхорна, отнеслись к словам Саса скептически и даже позволили себе довольно пренебрежительные замечания в его адрес.