что в его силах, подчеркнув при этом, что он также постарается не сделать ничего, что могло бы скомпрометировать Ватикан.
Когда Мюллер в следующий раз приехал в Рим, он подумал, что поручение Канариса можно было бы выполнить через его швейцарского друга Пауля Крейга, военного священника швейцарской гвардии. Однако, только начав прощупывание Крейга на этот счет, Мюллер отказался от своих планов, поскольку у него возникло опасение, что Крейг «хочет знать слишком много»[165].
Вернувшись в Берлин, Мюллер вновь посоветовал осуществить намеченное через Гизевиуса, однако его упросили попробовать решить проблему на этот раз через Италию. Канарис советовал срочно попытаться сделать это тем или иным образом с помощью Чиано; именно его предупреждения бельгийцам, сделанные в этом же месяце, стали известны немцам благодаря перехвату и расшифровке сообщений, направляемых бельгийским послом, а его открытая враждебность по отношению к Риббентропу только придала еще больше веса и ценности направляемым абвером донесениям из Италии.
Мюллеру удалось передать нужное сообщение через итальянского министра иностранных дел при помощи человека, имени которого он так и не раскрыл. Чиано, судя по всему, передал предостережения в Берн, поскольку швейцарцы предприняли такие меры военного характера, которые позволили Канарису, допустив умышленное преувеличение, доложить Гитлеру, что в Швейцарии проведена «частичная мобилизация». Адмирал, знавший своего фюрера очень хорошо, затем выложил на стол целую стопку донесений о мерах боевой готовности в районе горного перевала Сент–Готард, «сдобрив» их интригующим замечанием, что они получены от «высокопоставленного и пользующегося большим авторитетом церковного иерарха». Речь, очевидно, шла об аббате Меттена, который часто бывал в Швейцарии по церковным делам и мог выполнять «побочные» поручения подобного рода и который не без усилий Канариса, намекнувшего Гитлеру об изучении неким церковным иерархом военных приготовлений в Швейцарии, получил «дополнительное свидетельство» о том, что тот является «тайным осведомителем» абвера.
Неизвестно, рассматривал ли Гитлер всерьез возможность «броска на юг» в январе 1940 года[166], но доклад Канариса о том, что для полного установления контроля над Швейцарией потребуется от 5 до 8 месяцев, а не от 6 до 8 недель, как предполагали в некоторых кругах и структурах, сыграл свою «профилактическую» роль в том, что предложения о вторжении в эту небольшую альпийскую страну воспринимались бы крайне скептически.
Что касается самих швейцарцев, то у них существовали опасения относительно намерений Гитлера с самого начала войны и даже ранее. Все это время швейцарская разведка тщательно следила за перемещениями германских войск в верховьях Рейна.
Главная проблем для обеспокоенных швейцарцев заключалась в том, чтобы выявлять, действительно ли серьезны намерения Германии, представляющие угрозу для страны, или это откровенный блеф, направленный на то, чтобы ввести в заблуждение Францию. В южной части Германии постоянно шли передвижения войск; танковые дивизии очень часто осуществляли маневры и стремительные броски в самых различных направлениях. Французы были серьезно встревожены и время от времени официально предупреждали швейцарцев, что немецкое вторжение может состояться в любой момент. С особым беспокойством французы сообщили об этом после взрыва в «Бюргербраукеллере», который дал нацистской прессе повод высокопарно и напыщенно заявлять, что следы предполагаемых убийц и террористов обнаружены и что они ведут прямиком в Швейцарию. Некоторое время тон этих публикаций был настолько острым, что французское командование посчитало это прелюдией к нападению. Швейцарцы не знали, кого им больше опасаться – своих нацистских агрессоров или своих возможных избавителей, которые, судя по всему, хотели воспользоваться ситуацией и «сработать на упреждение», введя в Швейцарию свои войска до того, как это сделают немцы. В результате в Швейцарии была объявлена военная тревога, и это позволило более или менее спокойно дождаться нормализации обстановки, когда угроза для страны уменьшилась[167].
В начале 1940 года швейцарцы действительно получили одно или два предупреждения о грозящей опасности, но, как указывает Мюллер, они не имели оснований считать, что эти предупреждения были изначально направлены по инициативе Канариса. Однако им было хорошо известно то расположение, с которым маленький адмирал к ним относился, и при поступлении подобных сигналов об опасности уже были убеждены, что они направлены по его инициативе. Сигналы же, сделанные в январе 1940 года, не поступили в Швейцарию напрямую; они были направлены швейцарским военным атташе в Риме и Будапеште. Нет оснований считать, что в январе 1940 года было особо объявлено о состоянии военной тревоги, однако некоторые сделанные в то время шаги могут быть истолкованы как укрепление и повышение уровня боеготовности[168].
Последняя поездка Гроскурта
Целая череда промедлений, несбывшихся ожиданий и разрушенных надежд в ноябре 1939 года создала у Гельмута Гроскурта ощущение, что ему теперь не остается ничего иного, как действовать в одиночку. Он не разделял настроений отказаться от бесперспективности дальнейшей борьбы, которые охватили генералов и которых какое–то время придерживался даже Остер. На подобных настроениях и основывалось мнение о том, что в сложившейся обстановке нет реальной основы для новой попытки переворота. Из дневниковых записей Гроскурта, относящихся к тому периоду, видно, насколько глубоко он был потрясен и возмущен постоянно поступающими новыми сообщениями о зверствах нацистов в Польше, а также преступной политикой убийств, которую проводил Гитлер, хотя и в меньших масштабах, на территории Чехословакии.
Совокупное воздействие всех этих сообщений привело к тому, что этот перенесший столь много разочарований и ударов, но не сдавшийся офицер находился в состоянии нервного напряжения, которое искало выхода в конкретных действиях. Он постоянно ездил в Берлин и встречался со своими друзьями на Тирпиц–Уфер и делал все от него зависящее, чтобы продолжить борьбу с силами зла, которую, по его глубокому убеждению, он должен был вести до конца. 6 декабря он говорил по телефону с Канарисом, 11–го – с Остером и Гейден–Ринчем. Надеясь создать единый фронт против упоминавшегося циркуляра СС, он встретился 14 декабря с генералом фон Вицендорфом из центральной дивизии люфтваффе, а также с капитаном фрегата Эрхардтом, работавшим в отделе кадров флота. Они заверили Гроскурта, что Геринг и Редер знают о циркуляре и крайне его не одобряют. Однако ничего не было сказано о том, собирается ли Геринг поговорить об этом лично с Гитлером, чтобы тот вмешался; что касается гросс–адмирала, то, как было сказано Гроскурту, от него не следовало ждать проявления какой–либо инициативы в этом вопросе.
Ничего не добившись в этих структурах, где, в общем–то, и надеяться на что–либо не было никаких оснований, Гроскурт решил предпринять последнюю попытку побудить к выступлению командиров разного уровня Западной группировки. Вооружившись первым из двух меморандумов Бласковица и целой кипой документов о зверствах нацистов в Польше, Гроскурт мог в большей степени, чем Канарис в ходе его аналогичной поездки в середине октября 1939 года, рассчитывать на то, чтобы как следует встряхнуть комсостав Западной группировки и вызвать в нем мятежный дух и готовность к решительным действиям.
Взяв с собой капитана Фидлера, человека такого же мятежного духа и твердых убеждений, Гроскурт сел 18 декабря 1939 года в ночной экспресс, отправлявшийся во Франкфурт. Он хорошо знал о настроениях среди высшего звена штабных офицеров группы армий «Ц», которой командовал Лееб, а потому рассчитывал, что его здесь встретят с радушием и пониманием. Следующим утром он встретился с начальником штаба фон Зоденштерном, начальником оперативного отдела полковником Винсенцем Мюллером и начальником отдела разведки подполковником Ланге. Переданные им документы и материалы, которые он представил точно в том виде, в каком их получил, произвели очень сильное впечатление, а также вызвали взрыв возмущения и негодования по адресу Браухича, который полностью потерял их доверие. Как и во многих других местах, здесь высказывалось мнение, что Гальдеру следует больше полагаться на Вицлебена и что начальника штаба сухопутных сил следует убедить приехать в ставку командования Вицлебена. Такая реакция была бальзамом на раны Гроскурта, который привык мужественно сносить удары судьбы, оставившие ему немало рубцов, и он в полной мере воспользовался теми возможностями, которые представились ему в данной аудитории. «Я встряхнул их очень хорошо» – так прокомментировал он результаты своей поездки во Франкфурт.
Днем Гроскурт и Фидлер продолжили свою «езду по кругу» и прибыли в ставку командования Вицлебена в Крейцнахе, где имели беседу с начальником штаба Меттом, а также руководителями оперативного отдела и отдела разведки. После этого Гроскурт три четверти часа беседовал с Вицлебеном и значительно укрепил намерение и готовность генерала приехать в Берлин через десять дней. На следующий день (20 декабря) Гроскурт и его спутник посетили графа Шверина, связного оппозиции в Крейцнахе, который отвез их на два командных пункта на передовой, где их агитация могла бы дать результат.
Утром 21 декабря Гроскурт и Фидлер оказались в Кобленце, откуда Рундштедт командовал группой армий «А». Гроскурт докладывал лично Рундштедту; отсутствие комментариев в его дневнике по этому поводу связано, очевидно, с тем, что отклика у Рундштедта его сообщение не имело. Уже собираясь уезжать, они с удовлетворением заметили, что подъехал Лееб. Он был настолько впечатлен информацией, полученной его штабом во Франкфурте от Гроскурта и его спутника, что буквально последовал за ними по пятам в Кобленц, чтобы лично побеседовать с Рундштедтом и попытаться повлиять на него.