Протопали в просторную избу, пропахшую жженым воском и настоянным пивом. У небольших окон — три стола, за одним из которых сидели два стрельца. Утопив усы в глубоких кружках, они попивали пиво. Граф почувствовал, что очень устал и едва держится на ногах. Сейчас ему хотелось единственного — добраться до постели и плюхнуться на нее ничком, не раздеваясь.
— Может господарь вина желает? — угодливо спросил хозяин. — Оно у нас славное. Итальянское.
День был длинный. Проехав более двухсот верст, Матс Нильсон остановился только дважды: перед самой Москвой у графа Ангальта, служившего при дворе Петра капитаном, и уже в самой столице у барона Христофора Валлина. Возможно, он остался бы в Москве еще на несколько дней, благо к этому располагала благосклонность местных красавиц, но сведения, полученные от графа Ангальта, были настолько важны, что их следовало немедленно доставить королю. А из его слов выходило, что в ближайшее время царь намеревался отправить к курфюрсту Саксонии, непримиримому противнику Швеции, послов для мирового соглашения. Намечался двойственный союз, который со временем мог превратиться в откровенную коалицию. Направленную против Швеции.
Эту новость Карл XII должен услышать раньше, чем другие короли. Возможно, ему удастся воспрепятствовать зарождающемуся союзу.
— Вина, говоришь? Хорошо, — согласился граф, присаживаясь на стул. — А потом проводишь меня до постели.
— Это мы мигом! — обрадовался хозяин.
Уже через минуту он вышел с подносом в руках, на котором стояла высокая бутылка с красочной этикеткой на темно-зеленом стеклянном боку. Здесь же находился большой стакан. Ловко откупорив бутылку, хозяин уверенно налил вино в стакан до самых краев.
— Пожалте, господарь! Не вино, а мед!
Граф поднял со стола откупоренную пробку — понюхал. В ноздри ударил сладкий аромат, в котором отчетливо выделялся легкий запах дыма. Именно такой сорт вина он предпочитал всем остальным. Трактирщик угадал его желание. Правда, такое вино следовало подавать не на грязном подносе с темно-серыми пятнами, а в глубокой корзине с фруктами. И наливать его не до самых краев, плеская при этом на стол, как какое-нибудь дешевое пиво, а для начала лишь на самое донышко, чтобы клиент распробовал вкусовые качества.
Впрочем, у русских все обстоит как-то иначе. К этому пора бы уже давно привыкнуть.
— О, какой аромат! — вполне искренне восторгался граф, положив пробку на стол.
— Пейте, господарь! — настаивал кабатчик. — Крепкое! По башке так стучит, что не хуже нашего самогона. Я тут как-то три бутылки проглотил, так вповалку два дня отлеживался!
Граф снисходительно улыбнулся. Вот они, русские! Видно, такова их дикая натура. У них напрочь отсутствует культура пития. Будут хлестать алкоголь до тех самых пор, пока, наконец, не сползут под стол. Им бы надо знать, что такое вино не хлещут стаканами, как какую-то прошлогоднюю сивуху, а поглощают крохотными глотками, чтобы прочувствовать каждую каплю. И подают его в рюмках из тонкого звенящего хрусталя.
Подняв стакан, граф посмотрел на свет. Темно-вишневого цвета, как и полагается. Граф сделал первый глоток. Им неожиданно овладело глубокое чувство разочарования. Вино показалось вовсе не столь ароматным, как запах. В следующую секунду его сознание вдруг затуманилось, а стоявший напротив кабатчик превратился в темное пятно. Тело почему-то налилось необъяснимой тяжестью, рука, неожиданно ослабев, выпустила стакан. Веки, налившись свинцовым грузом, закрылись, скрыв и трактирщика, стоящего напротив, и стрельцов, попивающих в углу пиво.
Положив на стол поднос, трактирщик подозрительно всмотрелся в графа. Подвижными оставались только его усы, нервно подрагивающие при дыхании.
Отодвинув в сторону стаканы, подошли стрельцы.
— Ловко ты его, Михалыч. А он того, не отдаст богу душу? — засомневался один из них, тот, что был пониже, но в плечах широк. — А то попадет нам от боярина Ромодановского. Как-никак, королевский посланник.
Кабатчик лишь махнул рукой:
— Ты, Ворона, не боись! Отойдет, только голова наутро болеть будет.
По тому, с какой уверенностью говорил плутоватый кабатчик, было понятно, что случившееся является для него привычным делом. Еще неизвестно, чем он занимается, когда не служит Федору Юрьевичу…
— Дверь-то закрыта? — спросил окольничий Оладушкин.
— Заперта, — подтвердил хозяин. — Я ее щеколдой запер на всякий случай.
— А нас он не припомнит? — окольничий продолжал сомневаться, всматриваясь в молодое лицо посланника.
— Не припомнит. Все позабудет! Мы его на кровать перетащим. А вот там он и очнется.
— Так где же у него грамота-то? — нетерпеливо спросил Ворона.
Кабатчик уверенно расстегнул камзол графа. Пошарил широкой ладонью по груди.
— Ишь ты, куда припрятал! Под самый живот. Хе-хе-хе! Вовек бы не отыскали. С печатью… — Лицо кабатчика приняло задумчивое выражение, от чего на его широком челе наметилась еще одна волнистая морщина. — Придется потрудиться. Да она никак на иноземном писана… Ладно, разберемся. Не впервой! Отыщутся у нас грамотеи. А теперь взяли его, — подхватил кабатчик графа под руки, да поаккуратнее. Что тогда я ему скажу, когда он очухается? Вот так-то… А теперь давай на скамеечку.
Глава 18 КАК ШВЕД ПОЖИВАЕТ?
Ближе к вечеру у двора Преображенского приказа спешился молодой человек в немецком камзоле. Привязав пегую лошадь к столбу, он уверенно направился в приказную избу.
— Кто таков? — преградил дорогу немцу начальник стражи.
— К князю Ромодановскому, — отвечал прибывший, не испугавшись строгости обращенного к нему взгляда.
Капитан с интересом рассматривал гостя: сам в иноземную одежду обряжен, а лопочет как русский.
Но отступать не спешил, продолжал стоять на пути:
— По какому делу к Федору Юрьевичу?
— По государеву.
— Что за дело такое? Грамоту имеешь?
Помешкав малость, гость отважился:
— Видал? — выставил он вперед именной перстень на безымянном пальце.
Бомбардир рассмотрел именной перстень окольничего Романа Артемьевича Воронцова, пребывавшего на государевой службе в Швеции. Обернувшись к страже, бомбардир громко распорядился:
— Провести гостя к князю Федору Юрьевичу Ромодановскому да со всем почетом!
Иноземец в сопровождении расторопной стражи уверенным шагом прошел по коридорам Преображенского приказа. Похоже, бывать в приказе раньше доводилось. Остановившись перед справно срубленной дубовой дверью, вздохнул глубоко и вошел в комнату, едва постучавшись.
Приподняв тяжелую голову, князь Ромодановский недобро посмотрел на вошедшего: дескать, кто там государевой службе мешает? Но, разглядев в дверях нарочного, оттаял ликом.
— Господи, Обольянинов! — Поднявшись из-за стола, князь косолапо протопал до порога навстречу гостю, по-медвежьи тиснул его за плечи и вновь возрадовался. — Григорий Юрьевич!
— Он самый, князь.
— Какими судьбами? Надолго ли?
— Как сложится, Федор Юрьевич.
Усадив Обольянинова на свободный стул, князь вымолвил:
— Ну рассказывай, граф… Как там швед поживает?
Григорий Юрьевич Обольянинов происходил из небогатой, но старинной дворянской семьи. До десяти лет находился в доме у князя Василия Голицына в услужении. Он-то и обратил внимание на то, что отрок необычайно смышлен и имеет способности к чужеземным языкам. А когда Григорию исполнилось пятнадцать годков, так он вместе с двумя десятками таких же талантливых юношей был отправлен в Вену постигать науки.
Отучившись, Григорий Юрьевич возвращаться не торопился, а долгое время путешествовал по Европе; много занимался механикой и физикой, получив даже степень магистра в Берлинском университете; служил при дворе императора, а потом, устав от светской жизни, женился на девице из Саксонии, обретя вместе с большим приданым титул графа.
Последующие годы большую часть времени он проводил в родовом замке супруги, занимаясь сочинительством. А пять лет назад, вернувшись в Россию, изъявил желание работать в Посольском приказе.
Обладая аналитическим умом, Обольянинов в подробнейшем письме на имя государя расписал, как подобает усовершенствовать службу Посольского приказа, дабы от нее была большая польза для государя.
Петр Алексеевич, познакомившись с обстоятельным письмом, передал его князю Федору Юрьевичу для пущего ознакомления. Скоро Григорий Обольянинов был отправлен с посольской миссией в Стокгольм, где ему вменялось следить за всем, что делается в шведском государстве и обо всем, что увидит, присылать в приказ «тайной цифирью, дабы к разобранию была зело трудна».
— Все мутит, Федор Юрьевич, дурное замышляет. Думаю, что покоя нам не даст. Кажись, быть войне.
— Вот оно как, — не очень-то удивился князь Ромодановский. — А как там Воронцов Роман Артемьевич?
— Князь Воронцов шлет тебе поклон, Федор Юрьевич.
— Спасибо. И ему поклон, — не скрывая удовольствия, протянул стольник. — Когда же я его увижу? Скоро он в наши края?
— Увидишь, Федор Юрьевич, — проговорил граф. — А только пока никак нельзя. Шведы чего-то подозревают, затаился он малость. Но, окромя слов, он тебе грамотку передал.
Князь Ромодановский взял протянутый свиток. Оторвав печать, бросил себе под ноги. Развернув, принялся читать:
«Милостивый государь Федор Юрьевич! Кланяется тебе раб Божий князь Роман Артемьевич Воронцов. Письмо твое, отправленное второго числа июня месяца, я получил. Хочу сообщить тебе следующее. Из секрета здешнего шведского министра мне сообщено через друзей, что король усмотрел готовность русских войск к войне. В прошлом месяце по всей шведской земле берут рекрут. В Дании скупают мушкеты и льют пушки. Из разговора с одним из приближенных министра мне стало известно, что если шведский король надумает воевать, так пойдет он через Украину. На это имеется несколько причин: страна многолюдная и обильная, с большими кормами. Так что армия не будет испытывать недостатка в провианте. Во-вто