— Меня зовут Бертудо, — сказал он по-аргосски, но с таким странным выговором, что киммериец его едва понял. — Согласно данным обетам, я живу среди дикарей, дабы просвещать их. Кто ты, юноша, и как попал в наши гиблые края?
— Я с севера, — сказал Конан, у которого появилась слабая надежда, что жрец ему поможет, — из Киммерии. Путешественник. Что нужно от нас этим недоноскам?
— Увы! — воскликнул аргосец, всплескивая тонкими руками. — Ты и твоя спутница попали в руки людей, в души коих еще не проник Свет Митры. Несмотря на мои многолетние усилия, они все еще поедают человеческую плоть, как делали многие поколения их предков. Но Податель Жизни милостив и терпелив, я же, слуга его, с покорством и послушанием несу свою ношу, надеясь обратить дикарей в истинную веру…
— Так делай это быстрей, если не хочешь, чтобы нас сожрали!
— Увы, увы, — повторил Бертудо, — это не так просто. Слова мои доходят, и то не все и не всегда, лишь до четырех шаманов, которых ты видишь перед собой. Они более сообразительны, но не менее кровожадны, чем их сородичи, и полагают, что поедание человечины дает им силу и мудрость…
Варвар снова зарычал и тщетно напряг мускулы.
— Да намотает Нергал на хвост твои кишки, ублюдок, если ты не уговоришь своих дружков развязать мне руки!
Глаза старика вспыхнули, и он тут же опустил их долу.
Вспомнив, что жрец Митры, несмотря на сан, все же аргосец, а кровь аргосцев не остывает даже к старости, Конан решил сменить тактику.
— Слушай, приятель, — сказал он как можно спокойнее, — хоть ты родился на юге, а я на севере, мы оба хайборийцы. Не пристало нам бросать друг друга в беде. Посмотри на эту юную девушку: хоть она и вендийка, но разве красота и молодость заслуживают столь ужасной участи?
Жрец понуро молчал.
— Ладно, — продолжал варвар, — давай наплюем на дитя джунглей, в конце концов она поклоняется ложным богам. Пусть ее сожрут. Но мы-то с тобой почитаем Лучезарного, Всеблагого и Всемилостивого Творца, а это что-нибудь да значит. Неужто ты станешь спокойно смотреть, как дикари терзают плоть единоверца?
Тут он заметил, что Ка Фрей очнулась и смотрит на него широко открытыми глазами. Конан подмигнул девушке, надеясь, что она видит его лицо в полумраке, царившем в низине.
Бертудо все еще стоял опустив голову и разглядывая свои грязные босые ступни. Вдруг, что-то решив, он обернулся к серолицым и горячо заговорил, издавая каркающие, похожие на рокот падающих камней звуки. Он указывал вверх, потом на киммерийца, потом себе на лицо, под ноги, и снова на пленника. Конан разобрал слова: «Мтрга-нронро!», произнося которые жрец мотал головой и хлопал себя по щекам так, что хлопья засохшей грязи летели во все стороны. Наконец дикарь, недавно тыкавший в пленника пальцем, кивнул и выкрикнул: «Стржгорджа! Пдзрмгну-ву, глз-ва!», после чего сел в грязь и принялся ковырять в зубах щепкой.
Аргосец застыл с открытым ртом, тараща на него глаза и слегка покачиваясь. Поняв, что жрец о чем-то договорился с аборигеном, Конан решил подать голос.
— Ты смог их убедить? — спросил он.
— Да, — кивнул Бертудо, — я сказал, что лицо и тело твое покрыты шрамами, и если они тебя съедят, то станут очень некрасивыми. Поэтому есть тебя не будут.
— Ты получишь золотой перстень, когда… — начал было Конан, но аргосец прервал его нетерпеливым взмахом руки.
— Еще Крыгтпрыга сказал, что если тебя отпустить, ты попадешь под землю и должен будешь навсегда уснуть, если не положишь в рот чей-то глаз — этих слов я не понял. Посему ыухе решили явить свою милость: есть тебя не будут, ибо полагают, что нет ничего лучше их внешности. Они просто сдерут с тебя кожу и повесят у входа в шалаш королевы, дабы своим уродством кожа отгоняла леопардов.
Рев, вырвавшийся из груди варвара, был столь мощен, что многие дикари попадали на землю, а шаманы принялись трясти головами, словно вытряхивая из ушей воду. Потом один из служителей Священной Лягушки треснул костью-дубинкой по голове ближайшего соплеменника, и тот, вскочив и подбежав к пленнику, проворно обмотал нижнюю часть его лица паутиной, заклеив рот и прекратив тем самым ужасные звуки. После этого мертволицые словно разом забыли о киммерийце, устремив свое внимание на другую жертву.
Шаманы подошли к вендийке и принялись ее внимательно разглядывать, отчего несчастная Ка сначала залилась пунцовой краской, а потом закрыла глаза и, кажется, снова лишилась чувств. Один из серолицых с глубокомысленным видом потыкал ногтем в бедро девушке и что-то крикнул. Остальные согласно закивали и помахали дубинками.
— Мужайся, сын мой, — услышал Конан голос аргосца, оставшегося рядом, — моли Митру, чтобы твои мучения не продлились слишком долго. Спутнице твоей повезло больше: ее не станут убивать, напротив, сделают своей королевой. Ибо старой Озрдгре суждено сегодня умереть…
Он осекся, увидев, как яростно сверкнули синие глаза северянина. Потом робко заключил:
— На все воля Подателя Жизни, и грешно роптать на участь, нам уготованную.
Тем временем возле крытого пальмовыми листьями шалаша произошло какое-то движение, и Конан увидел, как шестеро дикарей вынесли наружу тощее старушечье Тело, покрытое темной коркой нечистот. Он решил было, что несут труп, но королева вдруг слабо шевельнулась и даже подняла руку, словно приветствуя своих подданных.
И еще одна процессия выступила из гущи кустов: голые воины, вооруженные остро отесанными камнями, несли на плечах странное существо: человека, лишенного рук и ног, с изуродованным лицом, на котором страшно темнели пустые глазницы…
— Это король племени, — шепнул Бертудо, наклонившись к пленнику, — ыухе лишают своих повелителей зрения, дабы те не отвлекались суетным зрелищем повседневности. Считается также, что король ничего не должен делать, посему ему отрубают конечности. И, наконец, кастрируют, ибо королева обязана хранить девственность, не знаю уж почему. Детей у королевской четы, стало быть, не рождается, и власть передается тем, кого выберут жрецы. На сей раз властительницей племени суждено стать твоей спутнице. После того, как она вкусит плоть своей предшественницы… У вендийки будет время помолиться своим богам, ибо тело Озрдгры должно три дня пролежать на солнце, прежде чем будет готово к употреблению.
Пока он говорил, дикари отнесли старую королеву к покрытому тиной озерцу и, держа ее за ноги, без лишних слов опустили головой в воду. Тело несчастной дернулось, на поверхности вздулись и лопнули несколько пузырьков, и все было кончено. Главный служитель Священной Лягушки крикнул свое «Мтрга-дргу!», аргосец помянул Всеблагого на своем языке, после чего труп бросили рядом с озерцом, короля унесли, а шаманы ыухе снова направились к киммерийцу.
Конан увидел остро заточенную кость, направленную ему в голову: очевидно, дикарь намеревались вначале снять с пленника скальп. Варвар напрягся, стараясь разорвать путы, но с тем же успехом можно было пытаться сдвинуть с места крепостную стену. Он почувствовал укол возле виска, и в тот же момент шаман разинул рот, судорожно хватая воздух, из уголка его толстых губ потекла желтоватая струйка крови, и дикарь рухнул лицом вниз возле ног киммерийцы.
Между тощих лопаток, обтянутых серой кожей, тускло поблескивая золотыми крапинами, торчал изящный, покрытый тонкой резьбой дротик.
ГЛАВА 9. Дангун. И женщины на что-то годятся
ород песьеголовых стоял на склонах котловины, окруженной холмами. Поверху кругом шла зубчатая стена с пятью башнями, над которыми реяли золотисто-зеленые стяги. А в центре города, там, где обычно устраивают главную площадь, зияла темная дыра каменного провала, зловещая, как вход в преисподнюю.
Когда-то сюда из-за облаков упала огромная глыба, отчего земля содрогнулась до самого побережья Боденского залива, и огромные волны прокатились через Вендийское море, сметая жалкие хижины дикарей на множестве островов. Небесный посланец провалился в Нижний Мир, откуда ударил огненный смерч, выплеснув древний ужас и осколки тускло светящихся фиолетовым камней — зрелище было величественное и устрашающее, а потому навсегда осталось в преданиях вендийцев. Неведомые кристаллы, взлетев высоко над землей, подобно чудесному фонтану, снова исчезли в провале вслед за снопами пламени — лишь один упал на край пропасти.
Сотни раз проливались на джунгли дожди, и сотни раз сжигало травы летнее солнце, прежде чем в этих краях появилось некое племя сильных и бесстрашных людей, не убоявшихся прийти в проклятые молвой места и здесь поселиться. Привели их мудрецы, ведавшие тайну фиолетового кристалла, который стал залогом благополучия и процветания племени, построившего город в холмах, рядом с пропастью — талисманом, дарующим счастье целому народу.
Сейчас магический кристалл покоился на дне каменного провала, и там же таились ужас и проклятие песьеголовых.
Стоя возле резных каменных перил круглой площадки дворцовой башни рядом с раджубом Абдрсаном, Конан, чьи зоркие глаза легко могли разглядеть кисточку на шлеме стражника, ходившего с копьем на плече поверху стены на противоположном холме, внимательно вглядывался в похожую на пасть гиганта круглую дыру посреди города. Серый туман клубился между каменных стен, скрывая то, что таила пропасть, за многие годы поглотившая тысячи песьеголовых. Они шли туда добровольно, отдавая свои жизни в надежде, что их потомки освободятся от древнего проклятия, порожденного не злобной волей служителей темных сил и не коварными происками врагов, а всего лишь женским состраданием и роковой неосмотрительностью.
И вот теперь в чрево земли предстояло отправиться Конану.
— Глубок ли провал, сын Снайгу? — спросил киммериец хозяина дворца.
Абдрасан печально глянул на северянина. В зеленых глазах раджуба таилась неизбывная грусть, как и у всех его соплеменников. Острые уши подрагивали, как бы к чему-то прислушиваясь. Голова его была, несомненно, собачьей, но никто не осмелился бы назвать его лицо «мордой» — в причудливой смеси черт животного и человека преобладали последние. И оба слившихся воедино существа принадлежали к самым благородным созданиям: если бы Абдрасан был псом, он спокойно и величественно возлежал бы у королевского трона, будь повелитель сынов Снейгу полностью человечески