м существом — ваятели лепили бы с него статуи благородных героев древности, столь совершенных, что никто из ныне живущих не обладал безукоризненностью их черт.
К несчастью, он не был ни тем, ни другим.
— Мы не знаем, — ответил раджуб песьеголовых, теребя завитую, умащенную благовониями шерсть на подбородке. — Я уже говорил тебе, сын Коваля, что никто не возвращался из пропасти.
— Но можно бросить камень и считать, пока он будет падать, — возразил варвар.
Абдрасан кивнул.
— Мы бросали камни. И ничего не услышали.
— Может быть, у пропасти нет дна?
— Есть. Моррокан лежит там. И Хохотун обитает на дне, бродит и смеется. Ночью слышно. Камни, которые мы бросали, попадают в поле кристалла. Быть может, звук их падения слышат где-нибудь в Айодхьи или Уттакальте. Вспомни, что я рассказывал о действии талисмана.
Историю Моррокана, святыни песьеголовых, выплеснутой когда-то фонтаном подземного огня и вновь канувшего в пропасть при обстоятельствах жутких и трагических, Конан узнал за столом пиршественного зала, где, среди прекрасных статуй и колонн, украшенных тонкой резьбой, его и вендийку угощали как самых почетных гостей. Угощали фруктами, ягодами и салатами, приготовленными столь искусно, что ни одно из блюд не походило на другое. Песьеголовые избегали животной пищи и ели мясо, как узнал впоследствии киммериец, лишь закрывшись в своих комнатах и поставив у дверей стражу. Они стыдились всего, что напоминало о их двойственной природе, и самым страшным проклятием, бытовавшим среди этих существ, было пожелание недругу до конца дней своих грызть кости.
Впрочем, песьеголовые обладали весьма мягким нравом, ссорились редко, а с соседними племенами и вовсе не воевали. Случались лишь редкие стычки с болотниками. Никто из посторонних не забредал в эти земли, овеянные жуткими легендами, а сами сыны Снейгу старались не показываться на глаза людям, посылая торговать в вендийские города женщин. Женщины у них были обыкновенные, если, конечно, не считать особой привлекательности тонких черт их прекрасных лиц и изящества стана. Жены песьеголовых были столь же прекрасны, как беломраморные статуи, во множестве украшавшие город, как здания и храмы, как искусная роспись стен… Всё, что видел Конан в этом городе, несло на себе печать высокого мастерства: изящная серебряная и золотая посуда, украшенная эмалью, одежда из тонкой златотканой парчи и прекрасного патола, невиданные украшения, носимые как женщинами, так и мужчинами, привлекающие не столько обилием драгоценных камней, сколько поистине фантастической виртуозностью изготовления, и, конечно, оружие: трехгранные мечи, кинжалы с двумя и даже тремя лезвиями, метательные диски, покрытые искуснейшей гравировкой, копья с наконечниками в форме птичьих голов с острыми клювами, секиры с рукоятями из слоновой кости…
Сидя за пиршественным столом по правую руку от раджуба Абдрасана, Конан вспомнил дротик, вонзившийся между лопаток серолицего вонючки в тот самый момент, когда людоед собирался снять с него скальп. Пожалуй, оружие, украшенное тонкой резьбой и золотой инкрустацией, могло бы стать прекрасным украшением самой изысканной коллекции какого-нибудь хайборийского короля. Явись киммериец с такой вещицей, скажем, к немедийскому монарху, он мог бы заработать немало звонких монет. Или стать рыцарем — за особые заслуги. Песьеголовые же так и оставили свой дротик торчать в теле жреца, нимало не заботясь о том, что он может попасть в руки других дикарей.
Схватка на болоте была короткой. Ее даже трудно было назвать схваткой: жрецы пали под ударами дротиков, остальные ыухе с воплями разбежались. Один из песьеголовых, одетый в добрые сапоги, широкие сальвары и пурпурную куртку с золотыми пластинами на груди, приблизился к пленнику, сорвал с его лица паутину и коротко спросил:
— Киммерия?
Варвар кивнул в полной растерянности: он привык, что вендийцы слыхом не слыхивали о его родине и называли всех чужаков, пришедших из-за Гимелийских гор, просто «северянами».
Песьеголовые отвязали его и девушку от кольев. Впрочем, руки и ноги Конана оставались связанными, что настраивало его на весьма невеселые мысли. Ка Фрей повезло больше: ее освободили от пут и вернули платье, которое вендийка надела с крайней поспешностью. Потом нежданные освободители подняли киммерийца на плечи и двинулись вверх по склону, туда, где за плотной стеной колючих кустов лежало зеленое плоскогорье, а дальше — холмы странного народа. Последнее, что видел варвар на дне лощины — коленопреклоненный жрец Бертудо, рыдавший над телами шаманов: единственные существа, хоть как-то разумевшие его возвышенные речи, отправились на встречу с Мировой Лягушкой, не оставив преемников, и дело, которому служитель Митры посвятил всю свою жизнь, оказалось загубленным самым печальным образом…
Наверху Песьеголовые уместили свою ношу внутри крытых носилок, обитых чем-то мягким и пушистым. Туда же забралась Ка. Носилки дрогнули, поднимаемые на плечи воинов, и плавно поплыли куда-то в неизвестность.
— Проклятие, — выдавил варвар, плюясь набившимися в рот комками паутины, — из проруби да в горн! Попробуй развязать мне руки.
Но девушка только отрицательно покачала головой.
— Они не причинят нам зла.
— Почему ты так решила?
— Песьеголовые никогда зря не убивают людей.
— Прикончили же они людоедов!
— Это не люди. Они хуже… — Она хотела сказать «хуже якшей», но вовремя вспомнила, что Конан глотал с Тримрой дым ночного костра и закончила: — …хуже обезьян!
— Вижу, ты кое-что знаешь об этих двуногих песиках, — проворчал варвар.
— Неприкасаемые и Песьеголовые похожи, а потому иногда общаются. Люди презирают и нас, и сынов Снейгу.
— Сынов Снейгу?
— Так звалась их мать-прародительница. Глупые люди зря их боятся: они очень умные и добрые.
— Если так, почему меня не развязали?
— Не знаю, о супруг мой. Думаю, это вскоре разъяснится.
Ка Фрей оказалась права. Вскоре носилки опустили, полог раздвинулся, и воин в пурпурной куртке перерезал путы Конана.
Когда киммериец выбрался наружу, он обнаружил, что находится в огромном зале, полукруглый, расписанный яркими красками свод которого поддерживали украшенные резьбой колонны. Посреди зала возвышался нефритовый постамент — не то алтарь, не то подножие трона. Впрочем, на возвышении ничего не было.
Тот же воин подал киммерийцу его одежду, перевязь с мечом и сумку. Конан быстро облачился, закинул оружие за спину и, освободив застежки, откинул кожаный клапан. Оба ореха, золотистый и тот, в котором плавал полип, были на месте. К своему удивлению он обнаружил в сумке и третий плод: побольше, с грубой, покрытой наростами кожурой, обмотанный белесыми нитями все той же упругой паутины.
Варвар уже собирался спросить у выбравшейся из носилок девушки, не ведает ли она что-либо о происхождении сего предмета, но тут широкая дверь растворилась, и в зале появилась процессия существ с собачьими головами в богатых длиннополых одеждах. Ярко блестели многочисленные украшения, долетавший из широких окон ветерок слегка шевелил кисточки на островерхих головных уборах. Они выстроились полукругом возле возвышения и молча поклонились киммерийцу и вендийке.
— Приветствуем тебя, сын коваля, — услышал Конан негромкий мелодичный голос.
Вперед, прижимая унизанные перстнями пальцы к могучей груди, выступил песьеголовый в золотисто-зеленой мантии.
— Я Абдрасан, раджуб сынов Снейгу, — сказал он. — Прости, что доставили тебя во дворец связанным. Мы опасались, что, не разобравшись, ты сгоряча воспользуешься своей недюжинной силой, дабы обрести свободу. Поверь мне, ты больше не пленник, как и твоя спутница. Будьте гостями в моем доме.
Прикинув, что ему вряд ли стали бы возвращать оружие, замышляя при том что-либо коварное, Конан решил проявить ответную вежливость. Он ощерил крепкие зубы, ударил себя в грудь огромным кулаком и рявкнул:
— Клянусь задницей Нергала, было очень любезно с вашей стороны вытащить нас из дерьма! Занесет в Киммерию, милости прошу в мою резиденцию. Спросите Конана Разрушителя, всякий покажет. Угощу пивом и козлятиной. Любите с кровью?
Он покинул родные долы столь давно, что вряд ли кто-нибудь теперь помнил на родине юнца, бежавшего из отчего дома в поисках приключений. Однако Конан решил держать марку: пусть принимают за киммерийского князя, если уж им ведомо, откуда он родом. Мог же и сын кузнеца добиться высокого общественного положения! А полусырое мясо, по мнению варвара, было бы самым подходящим угощением для существ с собачьими головами, окажись они каким-либо чудом у него в гостях.
Поэтому он немало удивился, заметив мелькнувшие в зеленых глазах хозяев отвращение и гнев. Впрочем, то была лишь мимолетная тень, растаявшая без следа — песьеголовые вновь смотрели на него приветливо, с какой-то непонятной надеждой.
— Благодарим тебя, киммериец, — сказал Абдрасан, — хоть мы и лишены возможности покидать стены нашего города. Пока. Но мы сможем воспользоваться приглашением, как только обретем свободу. Надеюсь, ты нам поможешь.
— Я у вас в долгу, — Конан ждал чего-либо подобного и прикидывал, какую плату от него потребуют за спасение из лап людоедов, — Но что может северянин из того, чего не могут столь сильные и храбрые воины, коими вы, несомненно, являетесь?
Произнеся эту складную речь, варвар остался весьма собою доволен: все же он кое-чему научился, обретаясь бок о бок с велеречивыми вендийцами.
— Я знаю что ты должен сделать, — развел Абдрасар руками, — но не знаю как. Возможно, у тебя есть то, что поможет решить задачу. А чтобы ты лучше понял, о чем идет речь, отправимся в трапезную и там, за угощением, я расскажу историю нашего народа и открою причины беды, его постигнувшей.
Угощение было превосходным и подкрепляло силы не хуже доброго куска мяса. Конан не жалел даже об отсутствии вина: напитки, подаваемые прекрасными прислужницами хоть и не кружили голову, но согревали кровь и проясняли мысль.