ей был симпатичный юноша со струящимися из-под шлема длинными светлыми волосами — характерная особенность людей галльского происхождения. Что-то в его облике мне показалось знакомым, но за тот миг, пока он мчался мимо нас, я не успел вспомнить, где мог его видеть. После того как мы выразили свое восхищение лошадями Санги, Аврелия перевела разговор на другую тему.
— Марк Лициний, — обратилась она к Крассу. — Я принадлежу к коллегии жриц культа Цереры. Наш храм, — она указала на прекрасное здание на холме, — нуждается в ремонте. Не мог бы ты взять на себя ответственность за необходимые реставрационные работы?
Подобной деятельностью богатые люди занимались испокон веков.
— Разве рыночных пошлин недостаточно в этом году? — спросил он.
Полномочия плебейских эдилов распространялись и на храмы. Предполагалось, что на его содержание должны расходоваться собранные ими рыночные пошлины.
— Боюсь, что нет. Мундус являет собой все признаки разрушения. Вскоре оно может охватить собой весь храм.
— Да, дело серьезное, — признал Красс.
Мундус был для нас очень важен, потому что являлся единственным входом в подземное царство. Правда, к богам подземелья можно было обратиться и в других местах Италийского полуострова, но в Риме таковых больше не было. Мы не могли позволить, чтобы мундус претерпел разрушение, ибо все жертвоприношения и послания душам умерших людей могли быть направлены только через него.
— Восстановительные работы — дело утомительное и сложное, — сказал Красс. — Может, лучше построить новый храм?
Он не шутил. Как подчас говорил Красс, богатым человеком может себя считать только тот, кто за свой счет способен собрать, снарядить и содержать целую армию. Он был и впрямь настолько богат.
— Нет, это невозможно, — возразила Аврелия. — Надо сохранить наш старый храм. Прошу только о восстановлении того, что есть. Пожалуйста, Марк Лициний.
В этом я был с ней совершенно согласен. Мне был ненавистен тот путь, который предлагал Красс. Путь разрушения старых святынь с тем, чтобы выстроить на их месте образчик современной архитектуры и на его фронтоне огромными буквами вырезать имена тех, на чьи деньги он воздвигнут. К тому же храм Цереры был не таким уж и древним. Ему было не более четырех с половиной веков — возраст не слишком большой, недостаточный, чтобы внушать уважение. Во всяком случае, когда двадцать лет тому назад сгорел великий храм Юпитера, Сулла проявил достаточно благоразумия и вкуса, распорядившись выстроить на его месте новый, но во всех отношениях повторявший своего предшественника. Впрочем, чтобы сохранять святыни, вовсе не нужно было производить на свет таких тиранов, как Сулла.
— Значит, придется этим заняться. Сообщите жрицам, что завтра пришлю своего архитектора и управляющего строительством. Они сделают предварительный осмотр и доложат о его результатах.
Аврелия от восхищения захлопала в ладоши.
— Спасибо, Марк Лициний. Богиня возблагодарит тебя. А теперь хочу попросить еще об одном одолжении: принять приглашение на прием, который я устраиваю для парфянского посла завтра вечером.
— С удовольствием. Непременно буду.
— Деций, тебя это тоже касается, — сказала она. — Ты должен прийти.
Посещение какого бы то ни было приема с участием Красса не сулило мне ничего приятного. Однако я был согласен вынести даже такое испытание ради того, чтобы лишний раз оказаться рядом с Аврелией.
— На этот счет можешь не беспокоиться, — заверил ее я. — Парфянского посла мне еще ни разу не доводилось видеть.
— Он дикарь. Но общество варваров доставляет мне гораздо большее удовольствие, чем общество римских политиков.
— Не могу не согласиться, — сказал Красс.
— Вот и отлично. Итак, жду всех завтра вечером в доме моей мамы.
Катилина с Орестиллой поженились в соответствии с современным обычаем. Когда-то патрициям дозволялось заключать лишь браки, называемые «конферреатио», но предыдущее поколение разрушило бытовавшие прежде традиции, и в обиход вошла новая форма брака, известная как «узус». При ней гораздо проще было получить развод, а женщине сохранить свою собственность.
Движимый желанием поскорее покинуть общество Красса, я поспешно ретировался. В последнем убийстве оставалось очень много загадочного и необъяснимого, и пока что мне не хотелось заниматься расследованием других преступлений. Я вышел на большую огороженную площадку за воротами цирка, где выгуливались разгоряченные после бегов лошади. Как раз в этот миг один из юных возниц спускался на землю из колесницы. Рабы помогли ему отцепить от пояса ремни, и, когда он снял с себя шлем, распустив шикарную гриву волос, я сразу его вспомнил. Если не считать изогнутых книзу усов — к этой уродующей внешность растительности у меня всегда было неодолимое отвращение, — молодой человек был очень хорош собой. Он был одним из тех аллоброгов, которые месяцами болтались в городе, чтобы пожаловаться Сенату на вымогательство и алчность римских наместников, якобы выжимающих последние соки из галльского населения из-за задолженности по налогам.
— Отличный заезд, — сказал я ему, когда он начал отстегивать наколенники.
Юноша поднял глаза, обнажив большие зубы в широкой улыбке.
— Благодарю. Лошади моего патрона понимают только галльский. Ни итальянцы, ни нумидийцы, ни греки никогда не могли ничего хорошего от них добиться. Я видел тебя в лоджии. Ты говорил с моим патроном.
Только теперь вспомнилось, что Фабий Санга принадлежал той ветви Фабиев, вторым именем которой было Аллоброгик. Один из его предков наголову разбил предков нынешних аллоброгов, и таким образом Фабии стали их наследственными патронами. Чем больше вы бьете галлов и германцев, тем больше они преданы вам, причем не скрывают этого. Азиаты же, потерпев поражение, будут целовать вам сандалии, но лояльности от них не жди: предадут в любую минуту.
— Тебе уже доводилось участвовать в римских скачках?
— Нет. Выступал только в цирке Массилии и в Картаго Нова. Меня зовут Амнорикс, но в скачках участвую под именем Полидокса.
— Я возлагаю на тебя большие надежды. Как тебя угораздило оказаться среди аллоброгов?
— Мой дядя был избран своим кланом и прибыл сюда с партией жалобщиков, взяв меня с собой. Хочу попытать счастья на скачках в Большом цирке.
— И как ты его находишь?
— Никогда в жизни не видел ничего более величественного. Правда, цирки в Галлии и Испании построены лучше. Они не разрываются от шума толпы, жаждущей схватки диких зверей. Главное в них — скаковой круг. Однако здесь дорожки тоже содержатся в прекрасном состоянии. Африканский песок считается самым лучшим. И конюшни здесь самые большие. Такое впечатление, что в них размещается чуть ли не половина всех имеющихся в мире лошадей.
— Этот цирк построен первым в мире, — сообщил ему я. — Он разрастался вместе с Римом. Поэтому выглядит довольно ветхим и бесформенным. Но погоди. Придет день скачек — и ты его не узнаешь.
— О, я уже бывал здесь как-то на скачках! Но только не в качестве участника. И не мог поверить своим глазам, когда увидел, сколько помещается здесь народу. Шум стоял оглушительный. — Он рассмеялся. — Правда, должен признать, что здешняя публика ведет себя намного лучше, чем галлы.
— Просто тебе не пришлось стать свидетелем здешних беспорядков. Моли богов, чтобы эта участь тебя миновала.
Теперь, когда между нами установились доброжелательные отношения, мне захотелось воспользоваться случаем и задать ему несколько вопросов:
— Когда я подошел, твой патрон с Крассом о чем-то жарко спорили. Не знаешь о чем?
Он нахмурился.
— Понятия не имею. Красс стал довольно часто наведываться к моему патрону. В последний раз он приходил с молодым человеком, которого зовут Вальгий. Кстати, он тоже был сегодня в лоджии. Беседы Красса с моим патроном носят приватный характер. Могу сказать одно: после каждой их встречи у моего патрона расстроенный вид.
— Говоришь, Красс приходил вместе с Вальгием? — Это обстоятельство меня насторожило. — А ты ничего не перепутал?
— Нет. Это точно был он. Пока Красс с патроном о чем-то совещались, Вальгий сидел в атрии вместе с другими клиентами. Он только и говорил, что о лошадях и скачках. Даже со мной перекинулся парой фраз. Было видно, что он терпеть не может галлов и даже не слишком старается это скрывать.
— Этот молодчик мне тоже пришелся не по душе. А второго бородатого юношу ты прежде не встречал? Или ту особу, что была вместе со мной в ложе?
— Нет, их я никогда не видал, — признался он. — Она очень красивая. По римским меркам.
— Ты успеваешь многое заметить, когда молнией проносишься в своей колеснице. Мне казалось, что все интересы возницы вертятся исключительно вокруг своей квадриги.
— Это так. Но только во время скачек, — сказал он и, прищурившись, добавил: — Однако ты задаешь слишком много вопросов, господин.
— Таковы мои обязанности. Я квестор Деций Цецилий Метелл. Нахожусь здесь по официальному делу.
— А, понимаю. Чем еще могу быть полезен?
Варвары думают, что все римские публичные деятели обладают неограниченной властью. Это им внушили наши соотечественники, которые распоряжались их провинциями на правах богов.
— Кто-нибудь еще приходил в последний раз к твоему патрону вместе с Крассом и Вальгием?
На мгновение молодой человек задумался.
— Нет. Но чуть позже, кажется, через день или два, когда мы были на Форуме, к нам подошел один человек. Он заговорил с моим дядей и другими старейшинами. Потом их проводили в дом Децима Брута, а нам, тем, кто помоложе, велели расходиться по квартирам, в которых мы разместились. Меня это немного удивило.
— А ты, случайно, не знаешь, как звали того человека?
— Умбрен. Публий Умбрен. Кажется, он какой-то делец, имеющий свой интерес в Галлии. Лично мне вся эта секретность не по нутру. Мы прибыли сюда, чтобы открыто заявить о своих требованиях Сенату, а не вести какие-то тайные переговоры.
— Рад это слышать. Политика Рима — дело грубое и жестокое. Вам, простому люду, не следует в нее влезать. Держи ухо востро. Заметишь что-нибудь подозрительное — дай мне знать. Меня почти всегда можно найти в храме Сатурна.