Но теперь на душе у нее было намного легче. Они с Томасом даже не прикоснулись друг к другу, но взгляд его глаз был гораздо ощутимее любой физической ласки.
Веспасия не особенно любила Вагнера, но оперное представление было грандиозным событием в светской жизни, которому были присущи великолепие и блеск, а поскольку приглашение на него поступило от Марио Корена, она приняла бы его, даже если б это было приглашение на пешую прогулку по Хай-стрит под дождем. При этом пожилая леди ни в коем случае не сказала бы ему об этом, хотя и подозревала, что он уже знает это. Даже страшные новости, которые принесла Шарлотта, не смогли бы удержать ее от встречи с этим человеком.
Корена заехал за ней в семь часов, и они не спеша отправились в оперу в карете, взятой им напрокат. Стоял теплый вечер. Улицы были запружены людьми, вышедшими на других посмотреть и себя показать и направлявшимися на вечеринки, ужины и балы или на прогулку вдоль реки.
Марио улыбался. На его лице играли отблески лучей заходящего солнца, светивших сквозь окна. Время явно пощадило его, подумалось Веспасии. Кожа его лица все еще отличалась гладкостью, и на ней лишь с трудом можно было различить тонкие морщинки, совершенно не старившие этого мужчину. И это несмотря на все потери и удары судьбы, которые ему пришлось пережить! Вероятно, он просто не терял надежды, принимаясь за новое дело каждый раз, когда предыдущее оканчивалось крахом.
Леди Камминг-Гульд вспоминала долгие, наполненные золотистым светом вечера в Риме, когда солнце медленно опускалось над древними руинами города, пришедшего за прошедшие столетия в упадок и погрузившегося в меланхоличные грезы. Теплый воздух, без малейшего намека на прохладу, был насыщен запахами жары и пыли. Веспасия вспоминала, как они бродили по мостовым, являвшимся когда-то центром мира и попиравшимся ногами представителей всех народов земли, приносивших сюда дань.
Но то была эпоха империи, а Марио, стоя на старом мосту через Тибр и глядя на блики света на воде, рассказывал ей хрипловатым от волнения голосом о древней республике, которая свергла царя задолго до появления цезарей. Он любил простоту и честь, отличавшую древних римлян до тех пор, пока ими не овладели чрезмерные амбиции и могущество не развратило их.
Веспасия почувствовала озноб, которому не смогло воспрепятствовать даже разлитое в вечернем воздухе тепло. Да и отголоски памяти не помогали избавиться от него.
Она думала о темных аллеях Уайтчепела и о женщинах, одиноко стоявших вдоль них в ожидании клиентов, – о женщинах, которые, услышав доносившийся сзади грохот колес кареты, оборачивались и видели в полумраке ее черные контуры, а затем появлявшееся в открытой дверце лицо, после чего их тела пронзала неожиданная боль.
А еще пожилая дама думала о бедном Эдди, который слышал, а возможно, и понимал только половину того, что происходило в окружавшем его мире, и представлял собою пешку, переставлявшуюся с места на место. О его чувствах, используемых и не принимаемых во внимание другими людьми, о его матери, тоже глухой, которую жалели и зачастую игнорировали, о том, как она, должно быть, горюет о своем сыне, даже не имея возможности утешить его, не говоря уже о том, чтобы спасти…
Тем временем они уже подъезжали к Ковент-Гардену. На углу стояла маленькая девочка, протягивая вперед руку с зажатым в ней букетом увядших цветов. Марио остановил карету – к большому неудовольствию ехавших за ним других участников уличного движения, – вышел из нее и направился в сторону девочки. Купив у нее букет, он вернулся с улыбкой на устах. Цветы были пыльными, их стебли согнулись, а лепестки поникли.
– Они несколько пережили пору расцвета, – сказал Корена с лукавой ухмылкой. – И заплатил я за них немало.
Смешинки в его глазах сочетались с печалью. Веспасия приняла от него букет.
– Очень кстати, – сказала она, улыбаясь в ответ и ощущая комок в горле.
Под аккомпанемент негодующих криков карета двинулась дальше.
– Жаль, что это Вагнер, – заметил Марио, вновь занимая свое место. – Я никогда не воспринимал его всерьез. Те, кто не умеет смеяться над собой, пугают меня даже больше, чем те, кто смеется над всеми.
Взглянув на него, пожилая леди поняла, что он говорит абсолютно серьезно. Интонация его голоса напомнила ей о жарких, страшных днях завершения осады. Они сознавали тогда, что сделали все возможное, что им оставалось только ждать и что победа остается для них недостижимой. Папа Римский рано или поздно вернется, и вместе с этим вновь восторжествует зло – безличное, безжалостное, скрывающееся под маской благодушия. Но в их душах пылала страсть, которая наряду с преданностью делу придавала им силы. Люди, взявшие над ними верх, были сильнее, богаче и печальнее их.
– Они насмехаются потому, что не понимают, – сказала Веспасия, вспомнив тех, кто в те давние времена потешался над их устремлениями.
– Иногда, – согласился Марио. – Но бывает гораздо хуже, когда они насмехаются потому, что понимают, ненавидя то, чего не в силах достигнуть. – Он улыбнулся. – Помню, как дед говорил мне, что, если я захочу добиться богатства или славы, обязательно найдутся люди, которые будут ненавидеть меня, поскольку и то и другое достигается за чужой счет. Но если я захочу просто быть порядочным человеком, никто не будет питать ко мне недобрые чувства. Я не стал с ним спорить отчасти потому, что это был мой дед, но главным образом потому, что не понимал, насколько он не прав. – Корена поджал губы, и в его глазах появилась невыразимая грусть. – Никакая ненависть не сравнится с той, которую вы испытываете к человеку, обладающему добродетелью, отсутствующей у вас и желанной вами. Это зеркало, отражающее то, что вы собой представляете, и вынуждающее вас смотреться в него.
Старая леди непроизвольным движением положила свою ладонь на его руку. Его пальцы, сильные и теплые, тут же сомкнулись вокруг ее кисти.
– О ком вы думаете? – спросила она, зная, что это не просто дань воспоминаниям, как бы дороги они ему ни были.
Марио взглянул на нее – его глаза были совершенно серьезными. Они почти приехали, и в скором времени им нужно было выходить, чтобы слиться с толпой, которая собралась на ступеньках здания оперы и состояла из женщин в кружевах, шелках и сверкающих драгоценностях и мужчин в белоснежных рубашках.
– Не столько о человеке, моя дорогая, сколько о времени. – Корена огляделся. – Такое положение вещей не может продолжаться дальше – излишества, неравенство, расточительность… Смотрите на всю эту красоту и запоминайте ее, поскольку она стоит очень дорого и значительная ее часть пропадет. – Он говорил очень тихо. – Если б они были немного мудрее, немного умереннее, то смогли бы сохранить всё. В том-то и беда – когда ярость в конце концов выплеснется наружу, она уничтожит все, и добро и зло.
Прежде чем леди Камминг-Гульд успела задать ему следующий вопрос, их карета остановилась. Марио вышел и протянул ей руку, не дожидаясь, когда это сделает швейцар. Они поднялись по ступенькам, прошли сквозь толпу, приветствуя кивком друзей и знакомых, и увидели Чарльза Войси, оживленно беседовавшего с Джеймсом Сиссонсом. Лицо у последнего раскраснелось, и он начинал говорить всякий раз, как только Чарльз замолкал.
– Бедный Войси, – с усмешкой произнесла Веспасия. – Вам не кажется, что мы просто обязаны спасти его?
Марио посмотрел на нее с озадаченным видом.
– Спасти?
– От этого сахарозаводчика, – уточнила пожилая женщина, удивляясь тому, что ей приходится объяснять такую очевидную вещь. – Он самый невыносимый зануда.
На лице Корены появилось выражение искренней жалости, и его спутница испытала страстное желание, которое никогда не могло бы осуществиться, даже в те далекие годы в Риме, – разве что в мечтах.
– Вы ничего не знаете о нем, моя дорогая, – возразил ей Марио. – Ничего не знаете о человеке, скрывающемся за этой непрезентабельной внешностью. Он заслуживает того, чтобы о нем судили по его внутреннему содержанию, а не по наружности.
С этими словами он взял леди Камминг-Гульд под руку и с удивительной силой повлек ее мимо Войси и Сиссонса вверх по ступенькам, к дверям ложи.
Веспасия заметила, как Чарльз занял место в другой ложе, почти напротив них. А вот сахарозаводчика нигде видно не было. Пожилая дама хотела насладиться музыкой, находясь в обществе Марио хотя бы в течение этого короткого промежутка времени, но ей никак не удавалось избавиться от мыслей о том, что рассказала ей Шарлотта. Она прокручивала в сознании все варианты и возможности, и чем больше думала, тем больше утверждалась во мнении, что Линдона Римуса очень близко подвели к правде, но при этом им манипулируют в целях, недоступных его пониманию.
Веспасия доверяла сердцу Марио. Она не сомневалась в том, что даже по прошествии всех этих лет он не очень сильно изменился. Его мечты были вплетены в нити его души. Но она не доверяла его голове. Корена был идеалистом и видел мир в крупных мазках – таким, каким хотел его видеть. Он не допускал, чтобы опыт притуплял его надежды или демонстрировал ему реальность.
Старая леди заглянула ему в лицо, озаренное страстью и надеждой, и проследила за его взглядом, устремленным на королевскую ложу, которая сегодня была пуста. По всей вероятности, принц Уэльский предавался чуть менее серьезным занятиям, нежели размышления о судьбах обреченных богов Вальхаллы.
– Вы намеренно выбрали «Сумерки богов»? – спросила леди Камминг-Гульд.
Марио уловил в ее тоне серьезность и даже ощущение скоротечности времени и ответил ей столь же серьезно.
– Нет… но мог бы, – негромко произнес он. – Это сумерки, Веспасия, для очень несовершенных богов, которые упустили все свои возможности, растратили огромные деньги, не принадлежавшие им, позаимствованные деньги, которые так и не были возвращены. Из-за этого добрые люди умрут от голода, и это вызывает у жертв не просто гнев. Это пробуждает у простого человека ярость, в результате чего короли лишаются трона.