Доллас с усилием сбросил одолевавшую его сонливость и вяло проговорил:
— Дорогой Самнер, расскажите о ваших свиданиях с немцами.
Сбитый с мысли, Уэллес молча посмотрел на адвоката, потом перевёл взгляд на потолок и все так же монотонно проговорил:
— Поговорим о немцах… Перед отъездом из Штатов Леги сказал мне: «Помните, Самнер: одна из ваших важнейших задач — дать понять немцам, что Россия слабее, чем хочет казаться. Лишь бы немцы не испугались собственной великой миссии. Франция — их тыл, Чехия — арсенал, Балканы — житница, Иран — нефть. Посулите этому псу Гитлеру все сокровища запада и востока».
Доллас остановил его движением руки.
— Адмирал говорил это от имени президента?
Вопрос имел большое значение для Долласа, и Доллас не мог получить на него ответа от кого-нибудь другого. А всякая монополия — это деньги. Поэтому Уэллес уклончиво проговорил:
— Не знаю.
11
И снова сквозь дрёму с открытыми глазами до Долласа долетал заунывный голос помощника государственного секретаря. Если бы Доллас слушал внимательно, он уловил бы в этом голосе новые нотки, когда речь зашла о посещении Берлина: почтение к тайному партнёру — гитлеризму и к его главарям.
— …Время моего приёма господином фон Риббентропом было назначено на полдень. Меня сопровождал в здание министерства иностранных дел начальник протокольной части господин фон Дернберг. Наш поверенный в делах Керк, который до того ни разу не был принят господином Риббентропом, по моей просьбе сопровождал меня на это свидание. У входа в здание мы миновали двух сфинксов времён Бисмарка, которые, повидимому, являлись символами тайны и загадочности, обволакивающей внешнюю политику Германии. За дверью нас встретила целая орава штурмовиков. Они шеренгами выстроились вдоль лестницы. Их морды поразили меня: воплощение грубости… Честное слово, это посещение остаётся самым ярким воспоминанием от всей моей поездки в Европу…
— Вы хотите завести в государственном департаменте сфинксов и такие же порядки? — спросил Доллас.
— Американцы сошли бы с ума от одного количества форм и нашивок, которые мелькали там на каждом шагу. Галунов нехватало только сфинксам! Нет, это не для нас. Однако продолжаю. Сопровождаемый переводчиком Шмидтом, господин Риббентроп встретил меня у двери своего кабинета без малейшего признака улыбки и даже без единого слова приветствия.
— Но вы-то, надеюсь, улыбнулись ему? — спросил Доллас.
— Пожалуй, чуть-чуть… Я произнёс несколько слов по-английски, так как знаю, что господин Риббентроп бегло говорит на английском языке. Ведь он не только был послом в Лондоне, но до того достаточно долго торговал там, да и у нас в Штатах винами! Однако господин Риббентроп холодно посмотрел на меня и отрывистым лаем приказал Шмидту сделать немецкий перевод моих слов. Когда мы уселись, господин министр, опять-таки по-немецки, спросил меня, хорошо ли я доехал.
— И вы не одёрнули этого наглеца?
— Мне же предстояло иметь с ним дело!
— Нужно было прижать его к стене.
— Не так просто, как вам кажется… Они отбились от рук. Риббентроп потратил почти два часа, чтобы мне ответить. Он вёл себя, как дельфийский оракул.
— Я вижу: вам понадобилось терпение.
— Было бы скучно передавать подробности его речи. Вначале он старался взвалить на нас вину в ухудшении американо-германских отношений. Остальная часть его излияний представляла такую удивительную смесь неосведомлённости и заведомой лжи, что я не стал бы молчать и разнёс бы его в пух и прах, если бы не побоялся расстроить этим предстоящее свидание с Гитлером. Коротко: «Так же, как Штаты имеют свою доктрину Монро и проводят её в западном полушарии, так Германия имеет право на подобную доктрину в Европе, а может быть, и во всем восточном полушарии». Спорить с ним было бесполезно!..
— Разумеется, — кивнув головой, подтвердил Доллас. — Хотя мы никогда не согласимся уступить им влияние в Восточной Азии.
— Лучше показать им это на деле, когда придёт время. А сейчас нужно предоставить им утешаться любыми иллюзиями, если эти иллюзии могут прибавить им бодрости.
— Верная точка зрения. Вы ведь видели Гитлера?
— В одиннадцать утра несколько облачённых в мундиры чиновников министерства иностранных дел…
— Опять мундиры?
— Мне кажется, они даже спят в своих формах! Галуны возмещают им недостаток знаний и умения вести дела… Так, я говорю: чиновники явились в отель «Адлон», чтобы отвести меня в Имперскую канцелярию — новое здание, построенное по проекту самого Гитлера. Внешне это сооружение напоминает добротно выстроенный современный завод. Мы въехали во внутренний двор, окружённый высокими стенами. Там все так же неуклюже, как огромно… Не меньше роты солдат, выстроенных во дворе, приветствовали нас. У входа меня встретил начальник личной канцелярии Гитлера господин доктор Мейснер. Это…
— Знаю, — отрезал Доллас.
— По широчайшей лестнице мы попали в галлерею, обставленную мрачными, огромными фигурами. Странное искусство страшного режима.
— Чем страшнее, тем лучше.
— Меня сопровождало по крайней мере двадцать пар всякого рода чиновников — целая процессия факельщиков.
— Надеюсь, хоронили не ваши планы?
— Нужно было водрузить хорошую плиту на могилу тех, кто думал, будто может действовать за нашей спиной… Посте нескольких минут ожидания Мейснер сообщил, что Гитлер готов меня принять. Фюрер встретил меня любезно, но эта любезность была чересчур официальной для той миссии, с которой я пришёл. Скажу вам откровенно, Фостер, этот человек произвёл на меня совершенно неожиданное впечатление: он мне понравился. Да, говорю вам: все в нём нравится мне.
Доллас не мог себе представить, сколько времени прошло с тех пор, как он окончательно заснул, слушая гостя. Когда адвокат пришёл в себя, Уэллес рассказывал уже о встрече с Гессом:
— …Узкий и низкий лоб кретина, глубоко сидящие глаза преступника и, вероятно, крошечный мозг человекообразного. Тем не менее у меня создалось впечатление, что этот человек облечён огромной властью и оказывает большое влияние на политику Гитлера. От него я услышал ясную концепцию: чтобы обеспечить миру длительный мир, необходима решительная победа национал-социалистской Германии.
— Прежде всего на востоке, не правда ли?
— По-моему, он имел в виду Европу и мир вообще.
— Ваша задача заключалась в том, чтобы вдолбить им всем: восток, восток, ещё раз восток! Вы обязаны были представить им документальные доказательства того, что Россия не так страшна, как думают. На восток!.. А там будет видно.
— Наци не такие дураки, как нам хотелось бы.
— Жаль. С дураками легче живётся.
— Предполагалось, что непосредственно после беседы с Гессом я, в сопровождении доктора Шмидта, отправлюсь в Каринхалле — резиденцию Геринга в Шорфейде. Хотя это не какая-нибудь глушь, Геринг там надёжно охраняется. Въезд в его поместье тянется на много миль по дороге, рассечённой воротами на замкнутые секторы. По мере приближения к каждым таким воротам они автоматически отворялись, приводимые в действие фотоэлементом. За нашей спиной они захлопывались, и раздавался пронзительный сигнальный звонок. Где-то подсознательно все время торчит мысль, что вы едете в гигантскую тюрьму. По сторонам главной дороги, обнесённой решёткой, бегают дикие животные вплоть до зубров, которых Геринг вывез из Беловежской пущи. Тут все рассчитано на то, чтобы подавить воображение посетителя. Вплоть до бесчисленных кубков и другой дребедени, якобы поднесённой толстяку восторженным населением в ознаменование его красоты, доброты и охотничьего искусства. Адъютанты пытались отнять у меня время на осмотр этой дурацкой коллекции. К счастью, Геринг вышел мне навстречу, разогнал толпу адъютантов, и мы остались вчетвером: нас двое, Керр и Шмидт. Если бы звон орденов и медалей хозяина не заглушал его слов, то переводчик нам и не понадобился бы…
— Надеюсь, с Герингом вы быстро договорились? — спросил Доллас.
— Он меньше других пытался уверить меня, будто Германия вынуждена защищаться. Разговор с ним носил более деловой характер. Хотя должен вам сказать: его алчность превосходит аппетиты всех остальных, вместе взятых.
— Конкретно!
Уэллес стал подробно объяснять, в чём заключались требования Геринга. Доллас теперь не только внимательно слушал, но даже делал заметки в записной книжке.
То, что говорил Уэллес, не было похоже ни на былые прогнозы прессы по поводу его поездки, ни на его собственное заявление, опубликованное ко всеобщему сведению. Больше того: нынешний рассказ помощника государственного секретаря не соответствовал и его официальному докладу, представленному президенту Штатов через государственного секретаря Хэлла. Тут не было высоких фраз о миротворческой миссии Соединённых Штатов. Речь шла о реальном соотношении сил и влияний, дающих американским дельцам возможность взобраться на гору развалин, какие будет представлять собою Европа, если удастся поддержать огонь в кузнице войны. Если ключом к решению такого рода американских проблем в Европе прежде было золото, то теперь становились сталь, каучук, нефть, стратегическое сырьё. Отпускать эти «лекарства» для заболевшей психозом войны Европы в той или другой дозе, отпускать тому или другому из воюющих — вот к чему должна была теперь сводиться политика ванденгеймов и их доверенных в торговле, в промышленности, в государственном аппарате. Обманчивые посулы территориальных приобретений и удовлетворения реваншистских стремлений хищников стали средством политики монополий. Тем более, что обещать чужое было легко. Тонкий намёк на то, что для здорового существования Рура нужна лотарингская руда, заставлял гореть глаза Гитлера. Пущенное вскользь замечание о том, что Средиземное море не может стать итальянским, пока ключи от него — Гибралтар и Суэц — находятся в руках «посторонних», приводило в восторг Муссолини. Одновременно с этим в Лондоне можно было шепнуть, что священным правом бриттов является «раскупорка сицилийской пробки», тормозящей заморскую торговлю Англии, а в Париже дать понять, что французам не суждено спать спокойно, пока на Рейне хозяйничает Крупп…