- Я не о нем, меня интересует Эгон.
Вирт сказал, понизив голос:
- Кажется, я знаю, чего ты от него хочешь... Он не станет заниматься военными проектами.
- Дело не в этом... Я хотел сказать: не совсем в этом.
- Я так и знал! - с усмешкою сказал Рупп.
- Что ты знал?! - внезапно раздражаясь, сказал Зинн. - Ничего ты не знаешь и не можешь знать! - Но тут же, беря себя в руки, спокойно проговорил: - Ты слышал о Винере?
- Имею представление.
- Над чем он работает, знаешь?
- Да.
- Нужно, чтобы Эгон Шверер еще раз вплотную занялся этими проектами ракет.
- Я же тебе сказал: я знаю, чего ты хочешь от Эгона. Но повторяю: он на это не пойдет.
Зинн ударил ладонью по столу.
- Подожди с твоим заключением. Эгон настолько хорошо все знает, что лучше всякого другого может разоблачить эти затеи перед всем миром.
- Ты хочешь, чтобы он выступил?
- Да, с разоблачением, которое разорвалось бы на глазах всех народов с эффектом, в десять раз большим, чем самая страшная атомная бомба.
Несколько мгновений Рупп молча стоял перед Зинном, потом воскликнул:
- Я лопаюсь от зависти, что такая идея пришла не мне! Честное слово, вот бомба, которую надо сбросить как можно скорей, - правда!
- Не ожидая войны, - со смехом сказал Зинн и тут же увидел, как стало серьезным лицо молодого человека.
- А ты понимаешь, чего это может стоить доктору Швереру? - спросил Рупп.
- Я ничего не собираюсь от него скрывать.
Рупп задумался. Зинну пришлось переспросить:
- Что же ты думаешь?
И Рупп ответил так, словно предложение было сделано ему самому:
- Дело должно быть сделано.
- Может быть, ты с ним и переговоришь? - предложил Зинн.
- Мы с ним слишком большие друзья. А уж одного того, что ты пригласил бы его сюда, было бы достаточно, чтобы он поверил в серьезность дела. Он должен знать, что это нужно для блага Германии, "нам, немцам", как бывало говорил Лемке...
- Ты забыл о том, что сказал сам: в наши дни автор такого разоблачения рискует жизнью.
- А разве ты не рискнул бы?
- Ну, мы с тобой... Мы - члены партии.
- Почему ты думаешь, что мужество - наша монополия?
- Этот Шверер в прошлом...
- Я знаю, он заблуждался.
- И очень сильно!
- И все же Лемке доверял ему, - сказал Рупп. - И, на мой взгляд, Эгон, наконец, понял все до конца и хочет оставаться честным перед самим собой и перед своим народом.
- Этого достаточно, - решительно проговорил Зинн. - Приведи его. И как можно скорей.
- Я тебе говорю: он совсем неплохой человек. Только постарайся насчет... его безопасности... - Рупп посмотрел на часы. - Ты не забыл об открытии гимназии?
- Мне пора, - согласно кивнул Зинн. - Кажется, ведь небольшое дело открытие гимназии, в которую может послать своих детей самый бедный немец.
- Сколько их тебе еще предстоит открыть!
Рупп был уже в коридоре, когда за ним вдруг порывисто распахнулась дверь и Зинн крикнул:
- Эй, Рупп, погоди-ка! Я забыл показать тебе.
И, сияя радостью, он протянул телеграмму. Рупп прочел:
"Ура! У нас - сын. Здоровье Ренни отлично. Рудольф".
Рупп рассмеялся:
- Готов вместе с ним крикнуть "ура".
- Уж этот-то новый Цихауэр узнает, что такое счастье в Германии! уверенно проговорил Зинн.
- Пошли им привет и от меня! - крикнул Рупп, сбегая с лестницы.
- Через несколько дней поздравишь их сам тут, - прокричал вслед ему Зинн. - Руди уже выехал в Берлин.
- Тем лучше, тем лучше! А своего малыша они привезут, вероятно, в той самой огромной корзине, которую Ренни когда-то носила на спине?
Зинн рассмеялся:
- Это была, действительно, огромная корзина. Я как сейчас вижу Ренни Шенек, сгибающуюся под тяжестью ноши... И эти похороны в горах у Визенталя...
Шаги Руппа замерли далеко внизу.
Поток воспоминаний нахлынул на Зинна. Он стоял, опершись на перила, и глядел в глубокий провал лестничной клетки, как в пропасть, где перед его взором проходила длинная череда лиц и событий прошлого - такого близкого и вместе с тем уже такого безвозвратно далекого. К счастью, именно безвозвратно, навсегда ушедшего в прошлое, как в туман над ущельем Визенталя...
Когда через час Рупп подходил к подъезду Эгона Шверера, ему бросился в глаза автомобиль, на стекле которого виднелся пропуск, какой выдается для въезда из западных зон в советскую. Первой мыслью Руппа было: "Эрнст!" Он с беспокойством вошел в дом и сразу заметил, что там царит некоторый переполох. Раскрасневшаяся Эльза водила утюгом по тугому, как броня, пластрону крахмальной мужской сорочки.
- Доктор Шверер собирается куда-нибудь ехать? - спросил Рупп, стараясь сообразить, куда может ехать Эгон на американской машине. И вздохнул с облегчением, когда Эльза сказала:
- Он ведет Лили в гимназию, которая сегодня открывается.
- А этот автомобиль?
Эльза приложила палец к губам и глазами показала на неплотно притворенную дверь, за которой слышались голоса.
- Приехала из Франкфурта бабушка Эмма, - прошептала Эльза.
Из-за двери был отчетливо слышен голос генеральши Шверер:
- Отцу кто-то сказал такую глупость, будто ты намерен отдать нашу Лили в эту новую гимназию.
- Кто-то позаботился о том, чтоб сказать сущую правду, - ответил спокойный голос Эгона.
- В бесплатную школу?! Словно дочь нищего?
- Теперь тут все учатся бесплатно, мама, - все так же спокойно проговорил Эгон.
- Но отец этим очень обеспокоен, Эги, - взволнованно проговорила старуха. - Он очень обеспокоен. Ты видишь, я ехала всю ночь, чтобы...
В голосе Эгона зазвучала насмешка:
- Это очень трогательно, что американцы не пожалели несколько галлонов бензина ради такого маленького человечка, как моя Лили. Но вы истратили их бензин напрасно.
- Я тебя не понимаю.
- Лили поступает сегодня в школу, именно в эту школу.
- Там, наверно, царят здешние идеи, Эгон! - воскликнула фрау Эмма.
- Безусловно. - ответил Эгон. - Я и отдаю мою дочь туда потому, что не хочу, чтобы с нею произошло то, что случилось с ее отцом: только став седым, я понял, что значит быть немцем.
- Я тебя все еще не понимаю.
- И не поймете.
- Ты, что же, думаешь, что я не способна?..
- Я сам тоже когда-то не понимал многого и, вероятно, так и не понял бы, если бы не решился тогда... бежать.
- Боже мой!.. Не вспоминай об этом позоре!
- Только тогда, скрываясь в чужой стране и глядя оттуда на все, что происходило тут...
- Не смей, не смей! - крикнула старуха. - Это было позором. Для тебя, для нас всех... Я никогда не решалась сказать тебе, как назвал тебя отец, узнав о твоем бегстве из Германии!
Эгон рассмеялся:
- Наверно, дезертиром?
- Он сказал, что ты... изменник! В те тяжкие для отчизны дни...
- Не для отчизны, а для гитлеризма. Это не одно и то же.
- Когда твой отец и твои братья дрались уже на самых границах Германии, чтобы спасти ее от русских...
- Они спасали не Германию, а Гитлера и самих себя.
- Ты говоришь, как настоящий... большевик. Я не хочу, не хочу тебя слушать, ты марксист!
- К сожалению, еще далеко нет.
- Ты издеваешься надо мною! - По голосу старухи можно было подумать, что ей сейчас будет плохо. Несколько мгновений из комнаты доносилось только ее частое, взволнованное дыхание. Потом она прерывающимся голосом, негромко сказала:
- Что же я должна передать ее дедушке?
- Единственно правильным было бы сказать ему правду.
- О, конечно, правду, только святую правду! - напыщенно воскликнула она.
- Тогда скажите ему, что у него нет больше внучки.
- Эгон!
- Да, род Швереров, тех Швереров, которые из поколения в поколение служили в 6-м кавалерийском его величества короля прусского полку, кончился.
- Эгон!
- Он кончился на Отто и Эрнсте. Я всегда был не в счет.
- Ты не смеешь так говорить об Отто! - Она поднесла носовой платок к глазам. - Мы даже не знаем, где его могила там в России... Я всегда заступалась за тебя перед отцом, но теперь я вижу, ты и вправду не в счет.
- На сцену выходит новое поколение немцев, обыкновенных маленьких немцев, которые войдут сегодня в эту новую бесплатную школу. Среди них будет и моя дочь, моя Лили.
- Я не хочу, не хочу тебя слушать! - прокричала старуха.
Но Эгон продолжал:
- И я от всей души хочу, чтобы учителя вложили в их маленькие головы правдивое представление о грядущем уделе Германии, который будет уделом свободы и труда, счастием равных среди равных, а не глиняным величием воинственных бредней.
- Я не могу сказать все это ему! - в отчаянии произнесла фрау Эмма.
- Напрасно. Он должен это знать, - твердо проговорил Эгон, - если хотите, я напишу ему.
- Упаси тебя бог! Может быть, я не должна говорить тебе, но... я не могу молчать: он боится за вас всех, за тебя, за нашу маленькую Лили и даже за твою жену. - Она говорила торопливо, не давая перебить себя. - Ведь когда начнется война, все, кто находится здесь, по эту сторону, обречены на смерть, на истребление.
- Это слово вы слышали от него? - с неподдельным интересом спросил Эгон.
- Да, да, пойми же: поголовное истребление! - с жаром воскликнула она.
Тут Рупп и Эльза услышали громкий смех Эгона, и он сказал:
- Так скажите же ему, мама, что это чепуха!
- Эгон, Эгон!
- Бредни выживших из ума двуногих зверей, тех, чье поколение быстро шагает к могиле, чтобы навсегда исчезнуть с лица Германии. Это вы тоже можете сказать: простые немцы, шестьдесят миллионов немцев, постараются помешать обезумевшим банкротам затеять новую бойню.
- Эгон! - Старуха всплеснула руками. - Ты говоришь об отце!
- Нет, - Эгон покачал головой. - Так же как у генерала Шверера нет больше сына Эгона, так у меня нет больше отца.