Так же как тридцать, как двадцать и как десять лет назад, "святой отец" из Рима, "наместник Христа на земле", ниспослал свое апостольское благословение инициаторам этого бредового "похода".
Чтобы дать это благословение, нынешний папа не нуждался ни в чьем поощрении Пий XII готов был благословить всякого, кто соглашался нанести Советской России вред: удар или булавочный укол, в области материальной или духовной, в Москве или на самой далекой окраине, - все годилось духовному пастырю римской церкви. В католическом мире ни для кого, кроме тех, кто не хотел видеть и слышать, не было больше секретов, что агрессивные планы Ватикана плотно сомкнулись с американскими планами мировладения.
Все понимали, что такой политик, как Пий XII, согласился плыть в кильватер Майрону Тэйлору вовсе не из предосудительной симпатии к этому протестанту и уж, во всяком случае, не по слабости своего характера. Давно уже все римские воробьи чирикали, что Ватикан, со всеми потрохами, закуплен Тэйлором и курсом ковчега римской церкви управляют по радио из Вашингтона. А факты подтверждали, что все сотни тысяч римско-католических священников и монахов, все сотни ватиканских епископов и десятки кардиналов стали не кем иным, как агентами американской разведки; из всех трехсот восьмидесяти миллионов католиков, разбросанных по земному шару, пытались сделать рекрутов американского империализма.
Не смел не считаться с этим фактом и преподобный отец Август Гаусс. Он понимал, что прошли времена, когда можно было с успехом жить, лавируя между немецким абвером и британской Интеллидженс сервис. Интеллидженс сервис меньше платит. А абвер уже передала свой живой инвентарь, и в том числе, наверно, и его, преподобного Августа Гаусса, американской секретной службе. Значит, если он и как немецкий агент и как агент Ватикана оказывался теперь американским агентом, то за каким же чортом было ему сноситься со своими подлинными хозяевами через каких-то подставных лиц? Август по опыту знал, что гораздо выгоднее иметь дело с первоисточником доходов. Поэтому он обрадовался приказу немедля отправиться в Рим.
Отец Август не был новичком в "вечном городе", и прежде чем отправиться в отдел Ватикана, ведавший папской разведкой, Август решил использовать старые связи и в точности выяснить, с кем, где, когда и как следует вести разговор по интересующему его делу.
Когда он с пропуском в руках подошел к воротам папской резиденции, некоторые черты плана действий были им уже намечены. Но нерешенной оставалась основная дилемма: если все то, что он знает, если все связи, которые у него есть, если весь накопленный им опыт разведывательной и диверсионной работы нужны американцам - он на коне и с полным кошельком; если же эти знания, эти связи и опыт являются, с точки зрения американцев, балластом - пуля в затылок ему обеспечена. Живой разведчик, который чересчур много знает, не архивная бумажка, которую можно подшить в секретное досье и спрятать в сейф до времени, когда она понадобится для какого-нибудь шантажа; живой разведчик, отыгравший свою роль, - опасная возможность шантажа самих шантажистов. Таких людей не любили ни в одной разведке - ни в Интеллидженс сервис, ни в абвере, не любят, наверно, и в УСС и в федеральной разведке.
На душе Августа заскребли кошки, когда он прошел мимо блеснувших по бокам алебард папских гвардейцев и вгляделся в физиономию человека, проверявшего его пропуск. На жандарме была такая же треуголка, какие Август видывал десятки раз во время прежних наездов в Ватикан, и такой же мундир. Но Август готов был отдать голову на отсечение, что этот жандарм не был итальянцем. Его выпяченная челюсть и холодный взгляд серо-зеленых глаз, его огромный рост и здоровенный кулак с зажатой в нем дубинкой - все обличало солдата американской военной полиции. Ему куда более к лицу была бы белая кастрюля "МП", чем опереточная треуголка. Она плохо гармонировала с автоматическим пистолетом последней модели, висевшим на поясе жандарма Август отметил про себя это обстоятельство: святейший отец не доверял больше охрану своей жизни и тайн Ватикана итальянцам.
Внутри Ватикана Августу не нужен был проводник. Он уверенно шагал по темным дворам, шнырял по узким лестницам и коридорам, пока не добрался до двери с маленькой дощечкой. "Чентро информачионе про део". И это обстоятельство тоже отметил Август: на отделе разведки вывеска оставалась итальянской, так же как и треуголка на жандарме. Август осторожно приотворил дверь и просунул нос в щель. Приемная была пуста. За год ее обстановка не изменилась: те же потрепанные портьеры на окнах, те же большие просиженные кресла с неудобными спинками, тот же стол с большим распятием, тот же смешанный запах воска, ладана и плесени и та же мертвящая тишина и в комнате, и за тремя выходящими в нее дверями кабинетов, и, пожалуй, во всем крыле дома.
Август не удивлялся этой тишине, так как нарочно выбрал для своего посещения время, когда служащие расходились на обед.
Август проскользнул в приемную и прислушался. Тот, кто увидел бы его в этот момент, не узнал бы прежнего, уверенного в себе, немного тяжеловесного и грубоватого патера Августа Гаусса из бывших немецких офицеров, еще так недавно покрикивавшего на Блэкборна и издевавшегося над своим собратом Роу. Сейчас он был больше похож на старую, облезшую крысу, тревожно нюхающую воздух.
Дверь в соседнюю комнату была неплотно затворена, но щелку прикрывала опущенная с той стороны портьера. Август прислушался - было тихо. Он кашлянул. Еще раз. Подошел к двери и почтительно произнес:
- Во имя отца и сына... прошу дозволения войти...
Ответа не последовало.
Убедившись в том, что рядом никого нет, Август чуть-чуть раздвинул портьеру. За нею был просторный кабинет: его узкие забранные решетками окна упирались в каменную кладку какой-то стены. Август с трудом поборол профессиональное искушение войти, быстро проглядеть лежащие на столе бумаги.
Заложив руки за спину, он несколько раз прошелся по приемной, чтобы заставить себя сосредоточиться на предстоящем свидании. Уселся в кресло. Он раздумывал над первыми фразами своего обращения к фра Джорджу Уорнеру, иезуиту-американцу. Друзья советовали ему поговорить в первую очередь с Уорнером. Ему даже показали этого монаха в городе, когда тот проезжал в автомобиле, - судя по физиономий, это был как раз тот тип, с которым можно говорить откровенно.
Размышления Августа были прерваны шумом шагов в коридоре. Кто-то миновал вход в приемную. Послышался стук двери, ведущей из коридора в кабинет. Август хотел было кашлянуть, чтобы дать знать о своем присутствии, но решил, что меньше всего нужно встречаться с кем-либо, прежде чем он поговорит с Уорнером. Он бесшумно приблизился к двери кабинета и заглянул в щель между косяком и портьерой. То, что он увидел, заставило его ноги прирасти к полу: в рыжей сутане капуцина в кабинете стоял Доллас. В первый миг Август готов был бы отдать голову на отсечение, что это Аллен Доллас, недавно заседавший во Франкфурте. Только редкий седой, а не рыжий пух вокруг тонзуры натолкнул его на мысль, что это и есть старший брат Аллена - Фостер Доллас, тот самый Фостер, о чьем сенсационном отречении от сует мира недавно кричала вся американская пресса.
А Доллас, повидимому, не спешил. Развалившись в кресле, он любовался теперь кольцами дыма, всплывавшими к потолку от раскуренной им сигары.
Скоро дверь кабинета, выходившая в коридор, снова отворилась, и Август узнал в вошедшем иезуита Уорнера.
Август на цыпочках вернулся к своему креслу и, взяв в руки один из лежавших на столике журналов, стал прислушиваться к тому, что происходит в кабинете.
Уорнер замер у порога и почтительно склонился перед Долласом, ожидая благословения. Но тот, небрежно махнув рукой, сказал:
- Можно без церемоний, Уорнер, никого нет, - и ногою пододвинул иезуиту кресло. - Садитесь.
Уорнер с облегчением выпрямился.
- Меня здесь просто замучил этикет. До чего дома все проще, господи!
- Сигару?
Уорнер молча взял сигару и, пошарив в глубоком кармане сутаны, достал спичку и зажег ее о поверхность стола.
- Проклятая жара, - сказал он, распахивая ворот сутаны.
- Да, берега Тибра не берега Флориды, - с незнакомой Августу игривостью ответил Доллас.
- Не раз вспомнишь купальный халат, золотой песок Майями и хорошую девчонку.
- Но, но, фра Джордж! - с иронической укоризной остановил его Доллас.
- Надеюсь, когда Спеллман станет папой, тут пойдут другие порядки.
- Его святейшество папа чувствует себя пока отлично.
- Чорт побери! - вырвалось у Уорнера. - Можно объявить его трижды святым, но ведь не вечен же он!
- На земле? Конечно... Однако что нового?
- Про вести из Константинополя знаете?
- Нет, а что? - с любопытством встрепенулся Доллас.
- Наши упрятали патриарха Максимоса в сумасшедший дом.
- Здорово! - Доллас потер потные руки и с особенным удовольствием затянулся сигарой.
- Афиногор уже сдал дела Нью-Йоркской епархии и вылетел в Константинополь. Его избрание вселенским патриархом - вопрос той или другой суммы. В "выборных" делах у наших достаточно опыта.
- Отлично, очень хорошо! - с удовольствием повторил Доллас. - Это значительно облегчит нам работу. Афиногор не будет артачиться, как Максимос.
- А вы не боитесь, монсиньор, что новое кадило, которое Ванденгейм раздувает с экуменическим движением, может нам помешать?
- Именно потому, что там за дело взялся старина Джон, нам с этой стороны ничто не угрожает. Они не станут с нами бороться за души негров из Конго. Ванденгейм правильно рассудил, что нужно собрать в единый кулак разбросанных по свету христиан всяких толков. Если этот кулак будет подчинен Ванденгейму, то он только поможет толкнуть боевую колесницу именно туда, куда нам нужно, - на восток.
- Скорей бы уж... - пробурчал Уорнер.
- А куда нам торопиться? Святая римская церковь мыслит категориями вечности! - с серьезной миной сказал Доллас. - Столетием позже или раньше, важно, что в конечном счете человечество будет подчинено единой державе христовой, в лице ее святейшего владыки папы.