Однако помимо Брежнева и самого Андропова существовал еще добрый десяток членов Политбюро, за которыми нужен был глаз да глаз.
Андропов не входил в число брежневских наследников, однако пристально следил за каждым новым претендентом на кремлевский партийный престол. Были наследники самоустранившиеся — из осторожности, из-за отсутствия бойцовских инстинктов, по причине удовлетворенного честолюбия: Андрей Громыко, профессиональный дипломат, и Виктор Гришин, московский партийный секретарь. Оба заранее — знаками, принятыми в этой сфере, — дали понять, что выбывают из той напряженной борьбы за власть, которая велась за спиной Брежнева. Поле боя осталось отданным двум враждующим группировкам: “днепропетровской мафии", куда входили земляки, соратники и ставленники Брежнева, и так называемой “лениградской тройке" в составе Суслова, Косыгина и Романова.
Хотя Суслов родом не из Ленинграда, многое сближало его с этим двумя ленинградцами — Косыгиным и позднее Романовым. Их скромность, строгий стиль, деловитость создавали резкий контраст угодливости и провинциальному дилетантизму, введенным в стиль Политбюро брежневскими “днепропетровцами". В том числе так сказалась враждебность двух национальных начал, и в их стилевом противостоянии ленинградец Косыгин был для Суслова как бы квинтэссенцией русскости в противовес бравурным украинским замашкам Брежнева с его любовью к пышному представительству, “царскими" выездами на охоту и широковещательными приемами иностранцев.
О личной неприязни между Брежневым и Косыгиным ходили упорные слухи чуть ли не с того дня, когда они вдвоем сменили Хрущева на обоих его постах — главы партии и правительства. Косыгин всегда предпочитал оставаться в тени, держался предельно скромно и просто в общении; в Ленинграде, приезжая на могилы родителей, пользовался одной — вместо брежневских пяти, а то и больше — машиной, а на кладбище отпускал охрану и оставался один. В отличие от Брежнева, пустившего советскую экономику на самотек, Косыгин пытался провести экономические реформы, которые были перекрыты Генсеком и его компанией, хотя экономический советник Леонид Канторович и получил за их теоретическое обоснование Нобелевскую премию. Скромность, деловитость Косыгина должны были привлекать Суслова, сторонника идеологического пуризма, ортодоксального коммунизма, но без военных и полицейских уклонов. Постепенно премьер-министр и главный идеолог объединились в оппозиции брежневским клевретам в Политбюро с их заискиванием и угодливостью перед Генсеком вместо строгой ленинской этики внутрипартийных отношений, которой придерживались оба деятеля. Кстати, ни Косыгин ни Суслов не принимали участие в борьбе за брежневское наследство, они автоматически выбывали из строя и де-юре — по положению, и де-факто — по возрасту: один старше Брежнева на три года, другой — на четыре. Косыгин не мог претендовать ни на какой высший пост, уже будучи премьер-министром и без видимого честолюбия разделяя с Брежневым верховную власть в течение долгих лет. Возможно, что власть с тем брежневским колоритным наклоном, который она все более приобретала, не удовлетворяла Косыгина, и он попытался уйти в отставку в знак протеста против оккупации Чехословакии, тем паче что на Политбюро голосовал против этой акции. Суслов также не годился в наследники, ибо особый вкус находил в том, чтобы в течение всей долгой карьеры стоять за кулисами переворотов и акций. Он считался партийным теоретиком и распределителем высших партийных и государственных постов в стране. Но если ни Косыгин ни Суслов не могли претендовать на высшую власть в стране, то Романов, их общий ставленник, имел на то все основания. Прежде всего, на фоне старческого Политбюро он выделялся относительной молодостью: в 1979 году ему было 56 лет. Он привлекал Косыгина и Суслова предельной скромностью и деловыми качествами, которые проявил на посту партийного босса Ленинграда. Скорее всего, он учел печальный опыт своего предшественника Василия Толстикова. Тот вел себя в Ленинграде с купеческим размахом — симбиоз восточного сатрапа и римского наместника, за что и поплатился постом, был отправлен в почетную ссылку — послом в Китай. После снятия Толстикова Ленинград долго оставался без партийного хозяина, пока из Москвы не приехал кадровый распределитель Михаил Суслов и не “привел к присяге" Григория Романова, сломав иерархию и обойдя более вероятных кандидатов.
Романов старался никак не выделяться — жил в скромной квартире, где наша общая приятельница, обитая этажом выше, регулярно заливала его водой из-за неисправности водопровода. Когда он стал первым секретарем ленинградского обкома, к подъезду дома добавили мраморные ступени и протянули ковровую дорожку ровно до его этажа. На этом все видимые знаки привилегированного положения среди остальных жильцов окончились. Он запретил журналистам упоминать его имя в отчетах об официальных церемониях, в которых по долгу службы принимал участие. Такая скромность походила на дальновидность: Романов был лоялен к Брежневу, но являлся двойной креатурой — своего куратора Суслова и земляка Косыгина. Благодаря фамилии он был героем многих советских шуток. Один анекдот предсказывал, что именно ему предстоит восстановить на престоле 300-летний царский дом Романовых.
Однако менее всего можно было заподозрить в ленинградце Романове подобные реставрационные чаяния и ностальгические сентименты. Судя по жестким методам управления Ленинградом, он более подходил на роль брежневского наследника и сталинского реставратора. Его политическая позиция была близка андроповской, но кремлевская борьба за власть временно раскидала идейных единомышленников и потенциальных союзников в противоположные лагеря. Суслову и Косыгину удалось то, чего давно не наблюдалось в кадровой практике высшего партийного эшелона, — провести ленинградца Романова в равноправные члены Политбюро. Предшественник Романова, например, такой высокой чести удостоен не был, хотя очень мечтал об этом. Далее Суслов и Косыгин идут на слишком открытый шаг — подготавливают ленинградского протеже к будущему управлению государством.
Когда в ноябре 1978 года американская делегация во главе с сенатором Рибиковым прибыла в Москву, ее приняли в Кремле Косыгин и Романов — событие крайне необычное. Косыгин, конечно, иногда участвовал в международных делах — не только во внутренних экономических. Он ездил в Канаду, где на него бросился националистически настроенный эмигрант-венгр, встречался с Джонсоном в период некоторой напряженности в отношениях между США и Советским Союзом. Он ездил даже в Пекин, где в аэропорту провел несколько часов в беседе с Чжоу Эньлаем, чтобы разрешить пограничный конфликт и растопить враждебность в отношениях между странами. Но к середине 70-х годов Брежнев все это у него отобрал. Он сам любил высокое представительство: детант, поездки за границу, приемы гостей тешили его имперское тщеславие. И Косыгин, человек дельный и отнюдь не тщеславный, отказался с легкостью от зарубежных полномочий. Поэтому прием им американских сенаторов и участие в этом приеме Романова воспринимались событием чрезвычайным — попыткой престарелого премьера ввести в свою должность Романова при полном согласии на то и с санкцией Суслова, главного распорядителя кремлевских постов. К слову, американские сенаторы были поражены грубостью Романова, бесцеремонной резкостью, с которой он обрывал переводчика, хамской манерой разговора с Абрахамом Рибиковым и полным невежеством в иностранных делах. Однако он думал не об американских сенаторах, он старался — и, быть может, перестарался — выслужиться перед покровителем в этой своей первой международной встрече на столь высоком уровне.
Встреча с американской делегацией оказалось поворотной для карьеры Романова. Увы, в нежелательном для него направлении. Стало ясно, что высокие покровители метят его либо в премьер-министры — на место Косыгина, либо в Секретариат ЦК — на место Брежнева. Это было настолько очевидно, что западные журналисты начали писать о нем как о человеке, идущем на повышение и очень вероятном наследнике Брежнева. К тому же он и без неуклюжего эпизода с американскими сенаторами выводился как очевидный кандидат в преемники — путем исключения всех других кандидатов по возрасту, по национальности, по отсутствию высокого покровительства.
Здесь опять выходит на сцену наш герой, которого в тот, 1979 год вся западная пресса упорно считает “темной лошадкой“ в гонке за кремлевский престол. Сам он думает о себе совсем-совсем иначе, хотя пока что ограничивает свое участие в борьбе за власть стравливанием исподтишка противоположных группировок, дабы они поели друг друга. Узнав, в основном из иностранной прессы, о выборе Романова наследником, он забил тревогу. Ибо сам метил себя в наследники, хотя принадлежал в Политбюро по возрасту к старикам: “синдром старчества" проходил у него очень болезненно. Из-за абсолютной неуязвимости Романова в этом отношении Андропов преувеличивал права соперника на брежневское наследство. Он не мог с ним схватиться в прямом поединке, на уровне бюрократических интриг, ибо из-за работы в тайной полиции механически выбывал из кандидатов на верховный пост, в то время как Романова опекали наиболее влиятельные члены Политбюро. Он ненавидел также бесконечные шутки насчет причастности Романова к царскому дому Романовых: хоть и боковым путем, они тоже как бы подтверждали права лениградского секретаря на кремлевский престол. И он решил проиграть столь неуместную шутку в реальной судьбе соперника.
Дело в том, что дочь Григория Романова выходила замуж. (Авторы извиняются перед читателями за столь неуместное вторжение в сугубо личную, почти интимную жизнь ленинградского партийного секретаря, но мы принуждены следовать за нашим героем, который все свои операции по устранению политических конкурентов осуществлял как раз на бытовом, домашнем уровне. Интриги Андропова не подымались над тактикой бить противника “ниже пояса“, дискредитировать через родных и близких.) Естественно, она и предположить не могла, что председатель Комитета госбезопасности СССР примет такое горячее участие в этом сугубо семейном торжестве. Свадьбу устраивал не сам Романов (он был разведен с женой), а его охрана, целый отряд ленинградских кагэбэшников. Привыкший жить без помпы, Романов, придя к дочери на свадебный пир, неожиданно и с удивлением заметил на столах роскошный сервиз, который он, не будучи специалистом по фарфору, не сумел оценить по достоинству. Как человек в сущности невежественный, он не мог отличить фарфор, выпущенный пять лет назад на ленинградской фабрике, от фарфора, изготовленного 200 лет назад на Ее Величества Императорском фарфорном заводе в Петербурге. Тем более он не мог догадаться, чт